Издательство "Искусство", 1982 г.

ВЕСЁЛЫЕ ГОРОДА

С давних времен полтавская земля щедра на славные песни и острые жарты. "Жарт" по-украински — шутка, порой добродушная, порой злая, не щадящая ни пана, ни дьяка, ни самого черта. Возможно, именно полтавская смешинка попала в разгоряченный ум царя Петра, когда он после победной полтавской баталии, обращаясь к пленным шведским генералам, язвительно острил:

— Вчерашнего дня король Карл приглашал вас в шатры мои на обед... Вы, господа шведы, прибыли, а король Карл ко мне не пожаловал, в чем пароля своего не сдержал. А я сердечно желал, чтобы он со мной вместе отобедать изволил..

Светлым весенним днем 1809 года родился в Больших Сорочинцах Николай Васильевич Гоголь. Тут он слушал песни старых лирников и от души смеялся на представлениях вертепов — своеобычных украинских кукольных театров. Из родного села его повезли в Полтавское уездное училище, а еще через десять лет петербургские типографские рабочие хохотали, впервые набирая "Вечера на хуторе близ Диканьки".

— Вот настоящая веселость! — восхищался рассказами пасечника Рудого Панька великий Пушкин,— искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности!

На подмостках Полтавского театра сделал первые шаги молодой комик Михайло Щепкин. Здесь за восемь тысяч рублей, собранных по подписке, замечательный артист был выкуплен из крепостных. Отсюда, по словам Аксакова, перенес он на русскую сцену настоящую малороссийскую народность со всем ее юмором и комизмом. Неизменным успехом на протяжении всей его деятельности пользовались роли выборного Макогоненко и крестьянина Чупруна, специально для него написанные директором театра Иваном Котляревским. Пьесы же "Наталка-Полтавка" и "Москаль-чаривник", поэма-бурлеск "Энеида" принесли славу как их создателю, так и его родному городу.

Полтора века живет песня "Очи черные", написанная Евгением Гребенкой, автором сатирических стихов и популярных в свое время повестей. Сегодняшние школьники изучают мудрые басни Леонида Глебова и обличительную прозу Панаса Мирного. Оперные театры ставят "Тараса Бульбу" и "Наталку-Полтавку" композитора Миколы Лысенко. По телевидению повторяют комедию "За двумя зайцами" Михаилы Старицкого.

Разные творческие дороги этих замечательных художников берут начало на полтавской земле, там истоки их жизнерадостного мастерства.

Изучающие залежи юмора на территории Полтавщины будут благодарны приставу 3-й части, оставившему в начале века ценный документ:

"2-го числа сего июня,— доносил полицейский,— в цирке Панкратова вышел на арену Анатолий Дуров, служащие же вывели разных животных: исхудалая старая лошадь с надписью "Рабочий вопрос", собака в клетке — "Свобода", осел с длинными ушами — "Цензор". Крысам же, которых Дуров вынимал из плетеного ящика, он присваивал названия отдельных служб и личностей. Наконец, вынув большую рябую крысу, сказал: "Хабарная, очень веская — это крыса полицейская...".

Разумеется, после такой "рецензии" Дуров в Полтаве не задержался.

Революция посмеялась над свиньями—губернаторами и полицейскими крысами. На освобожденной земле зазвучало пламенное слово полтавчанина-большевика Анатолия Луначарского. Над страной пронеслись светлые и радостные песни Исаака Дунаевского, родившегося в городке Лохвица на Полтавщине.

А в селе Грунь явился на свет лучший советский украинский юморист Остап Вишня, чьи рассказы веселят народ и в наши дни.

В Полтаве родился Михаил Зощенко.

На сегодняшний день, по утверждению ветерана украинских жартивников восьмидесятидвухлетнего Александра Ковиньки, в Полтавской области по неофициальным подсчетам прописано восемьдесят профессиональных юмористов и сатириков. Остальное население области занимается юмором в порядке самодеятельности. Празднично, как и двести лет назад, гудит Сорочинская ярмарка. И хотя скрипучие возы сменили блестящие автофургоны, а вместо дегтя, ремней и оловянных сережек идет бойкая торговля новыми холодильниками и цветными телевизорами, по-прежнему гулко прокатываются по ярмарке раскаты доброго полтавского смеха.

"С одной стороны Одессу омывает море, с другой — степь. Степь — украинская, море — многоязычное" — так объясняет писатель Лев Славин своеобразие родного города. Можно сказать, что также омывает Одессу дыхание украинского веселья и море многоязычного юмора.

"Итак, я жил тогда в Одессе...". Это Пушкин. Всего год прожил в черноморском городе опальный поэт. Здесь он любил и страдал, радовался и острил, здесь сочинил эпиграмму на генерал-губернатора Южной России графа Воронцова:

Надежда, к сожалению, оправдалась. Граф написал донос на поэта. Пушкину пришлось оставить полюбившийся город. Но "веселое имя Пушкин" навеки слилось с веселым именем — Одесса.

Корабли всего света приходят в Одесский порт. Однажды на рейде появился американский пароход "Квакер-Сити". Заокеанские гости прогулялись по Дерибасовской, потоптались у памятника де Ришелье и, честно отсчитав двести ступенек Потемкинской лестницы, вернулись на судно. Об этом, может быть, и не стоило вспоминать, если бы среди туристов не находился начинающий чикагский репортер Самюэль Клеменс. Не прошло и года, как его книга "Простаки за границей" принесла всемирную славу ее автору. Одесситы уверены, что, не попади Марк Твен в Одессу, еще неизвестно, что бы из него вышло.

В конце прошлого века на скромной даче Большого Фонтана молодой Шолом-Алейхем трепетно читал знаменитому в те годы Менделе Менахем-Сфориму свой роман. Роман был бесконечно длинным и насквозь подражательным. "Дедушка", как уважительно называли Сфорима, терпеливо выслушал сочинение "внука" и спросил:

— Как вы думаете, на кухне уже готовят обед?

— Вы хотите есть? — забеспокоился автор романа.

— Боже сохрани! Я только хочу знать, топится ли печь?

— Наверное...

— Если так, то бросьте туда, пожалуйста, свою тетрадь. Это не ваш жанр.

Шолом-Алейхем, нашедший все-таки "свой жанр", на всю жизнь сохранил благодарность "дедушке" и городу, где они встречались...

Одесская опера сотрясалась от аплодисментов, когда на ее сцене пели Федор Шаляпин и Леонид Собинов, Энрико Карузо и Титта Руффо, танцевали Анна Павлова и Айседора Дункан...

А по ночам в сыром и темном "Гамбринусе" матросы и грузчики слушали волшебную скрипку Сашки-музыканта, скрипку, которая умела петь, скулить, хохотать и хрюкать. Рассказ о трагической судьбе музыканта, изувеченного черносотенцами, А. Куприн закончил по-одесски оптимистически:

— Ничего! Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит!

В начало 1914 года одесситы обратили внимание на броскую афишу: "Тут обилечиваются на футуристов". А на другой день вышедшие на сцепу Д. Бурлюк, В. Каменский и В. Маяковский были встречены оглушительным свистом зрителей. Юный рослый футурист, нимало не смутившись, вышел к рампе и пробасил:

— Если вы воображаете, что вы соловьи, то чирикайте Бальмонту...

Одесситы оцепили шутку и полюбили Владимира Маяковского, первого поэта революции.

Но, конечно же, никогда ранее не давала благодатная одесская почва таких буйных всходов, как после очистительной октябрьской грозы 1917 года. Имена, украсившие советскую культуру, перечислялись не однажды. Трудно удержаться и не назвать их снова: И. Бабель, Э. Багрицкий, В. Катаев, И. Ильф, Е. Петров, Л. Славин, Ю. Олеша, В. Инбер, В. Сосюра, С. Кирсанов, И. Микитенко, С. Олейник, Э. Гилельс, Д. Ойстрах, А. Нежданова, Л. Утесов, В. Хенкин... Даже краткие справки о творчестве этих выдающихся мастеров могут составить объемистый том "Большой одесской энциклопедии".

В тяжкие годы Великой Отечественной войны одесские моряки прокатили по улицам осажденного города захваченную у фашистов пушку, на стволе которой было начертано: "Она стреляла по Одессе. Больше стрелять НЕ будет".

И сегодня Одесса не жалуется на нехватку весельчаков. Задорные южане то удивят телезрителей острой шуткой на экране, то выплеснутся на улицы в ярком карнавале Юморины с плакатами "Не рой яму ближнему — повредишь электрокабель" или "Что ты сделал для появления в Одессе миллионного жителя?"

Что ни говорите, славные города выбрали себе для рождения веселые артисты Юрий Тимошенко и Ефим Березин.

Юрий Тимошенко родился в Полтаве 2 июня 1919 года. Его родители были учителями. Отец преподавал математику, делал это с душой, сочинял учебники, вечно окружал себя ребятней, увлекшейся предметом. На ежегодных учительских совещаниях выступал с речами, которые всегда заканчивались неожиданной критикой невзирая на лица, за что начальство его побаивалось. Когда же по болезни или по иной какой причине на собрании его не было, учителя ворчали:

— Нема Тимошенко — скучно.

Дома же, как ни странно, Трофим Захарович был немногословным, уступал место жене, Дарье Петровне, неутомимой рассказчице. Украинский язык, а именно этот предмет она преподавала, издавна равнялся на полтавский говор, по-особому певучий и чистый. Дарья Петровна рассказывала о родной литературе, удивительно точно изображала соседей и друзей-учителей. Те вечера без электричества, радио и телевидения были удивительно длинными. Заполняли их музыка и разговоры. Отец отдыхал, играя на скрипке или перебирая струны гитары, брат Николай, студент электротехникума, брал в руки блестящую ярким лаком бандуру.

— "Дывлюсь я на небо"! — заказывал Юрко.

— "Чорнии очи"!

— "Гоп, мои гречаники"!

— Хватит с тебя,— ворчал отец.— Отправляйся в постель.

— "Спать мени не хочется"! — отвечал словами песни сын.

— Тогда нагадай маме Каленики.

Напомнить матери о Калениках — значило за одну бусинку вытащить на свет бесконечное монисто воспоминаний о молодости родителей, когда они вдвоем учительствовали в селе, о том, как приезжал в Каленики граф Капнист, не известный русский поэт-сатирик, а один из его бесталанных потомков, туповатый недоросль. Прибывал он из соседней Сухорабовки со слугой и граммофоном. Слуга ставил на сцену кресло, в которое усаживалось их сиятельство, водружал на столик диковинный ящик с выгнутым рупором, накручивал пружину, ставил пластинку, и в зал лились потрескивающие мелодии венских вальсов и парижских шансонеток. Граф дремал в кресле и просыпался лишь в том случае, если игла крутилась по одному витку. Тогда он толкал слугу, тот с важным видом поправлял иголку или менял пластинку. Селяне, затаив дыхание, слушали непонятно откуда возникающие звуки и потом долго обсуждали машину и вспоминали необычный концерт.

Тогда в Калениках мать с отцом жили при школе. По праздникам сельские любители показывали в маленьком освещенном свечами зале свои спектакли. И вот однажды в разгар действия на сцену вышел трехлетний Юра Тимошенко, подошел к маме, исполнявшей роль дивчины в пьесе из украинской жизни, потрогал яркие ленты на ее голове, внимательно выслушал монолог отца, одетого запорожским казаком, попробовал яблоко, лежавшее на столе... Появление хлопчика на сцене не удивило и не рассмешило зрителей — так внимательно следили они за ходом событий.

Погуляв по сцене, Юрко вернулся в свою комнатушку за дверью. Однако время от времени выходил снова — то поиграть бутафорской саблей, то послушать седого бандуриста, то просто так, посмотреть па папу и маму... Если признать это событие первым выходом на сцену, то именно отсюда и начинается театральная биография Юрия Тимошенко.

Дарья Петровна рассказывала, как под той же деревянной сценой в жуткие дни петлюровских погромов скрывала она еврейскую семью, утешала мать и девочек, ожидающих смерти, носила им еду, собранную селянами.

А чтоб не печалить сына перед сном, забавно изображала школьного сторожа, глухого деда Свирида.

— Добрый день, деду!

— Не-е... Сегодня не поеду.

— Как живете?

— Живот ничего, ноги крутит...

До поздней ночи светились окна в домике на зеленой окраине Полтавы. Рядом в бывшем бурсацком саду шумели деревья. Только если очень прислушаться, можно было услышать, как в дальнем овраге тихо плещется речушка с милым и смешным названием — Тарапунька...

Ефим Березин явился на свет в Одессе 11 ноября 1919 года.

В особняках Княжеской улицы когда-то проживали аристократы. В годы детства Ефима, разумеется, никаких аристократов на этой, как и на других одесских улицах, не было. Жили тут простые труженики, веселые одесситы.

В роду Березиных все, так или иначе, были связаны с искусством. Дед играл на всех свадьбах в Тирасполе и обучил музыке чертову дюжину своих детей. Он был убежден, что дом с детьми — базар, а дом без детей — кладбище. Можно себе вообразить семейный оркестр Березиных, наигрывающий задорные молдавские мелодии.

Театральные впечатления Ефима относятся к самым ранним детским годам. От их дома до Нового базара было рукой подать, а базар в Одессе — тот же театр, только бесплатный. Торговки рыбой и фруктами зазывали покупателей, каждая на свой манер. Были тут мастерицы прибауток и раешного монолога, броской рекламы и солидной информации, были артисты — старики лирники и фокусники-китайцы, человек оркестр, извлекавший звуки сразу из пяти инструментов, и дуэт полуслепых старушек, старательно выводивших псалмы; веселые беспризорники — исполнители жанровых песен под аккомпанемент костяшек, и настоящий римский гладиатор.

О, этот гладиатор! Ходили слухи, что он питается исключительно сырым мясом. Говорили, что гигант ежедневно покупает новую кровать: старую он продавливает своим мощным весом. Гордо блистая латами, гладиатор находил на базаре площадку, ловко очерчивал мелом небольшой круг, как бы отделяя себя от рыночной суеты, и на этой арене жонглировал невообразимо тяжелыми шарами и гирями. Его зеркальный шлем гонял по лицам пораженных зрителей стаи солнечных зайчиков, а когда парад красоты и силы кончался, в этот шлем со звоном падали медяки.

Но однажды случилась беда. За меловый круг ступил рваный сапог неизвестного нахала. На глазах потрясенной публики парень оттеснил плечом смутившегося гладиатора и стал, словно мячики, разбрасывать по "арене" пудовые гири и штанги, па поверку оказавшиеся пустыми жестянками.

Ефим испугался. Воображению рисовались страшные картины позора и низвержения разоблаченного кумира. Вид его действительно был жалок. Но надо понимать и суровую справедливость Нового базара! Оправившись от смущения, торговки дружно набросились на беспардонного пришельца.

— Тебя что, сюда звали?! — кричали они.— Или ты не видишь, что человек зарабатывает на свой кусок булки? Силы у тебя много? Так иди копай ямы в Голопузовке!

Новоявленный разоблачитель ретировался, а гладиатор, успокоившись и подкрепившись, как ни в чем не бывало, продолжил свои гастроли. Но теперь уже все восхищались не его силой, а умением при помощи таланта и воображения превращать невесомые жестянки в рекордные тяжести...

Кинотеатр, куда ходил Березин, назывался "Мираж". Тимошенко же не пропускал ни одного фильма в "Колизее". Картины были немыми, но зрительные залы содрогались от полек и галопов оркестра. Музыкантов из "Колизея" знал весь город, не хуже знали и киногероев Дугласа Фербенкса, Гарольда Ллойда, Бастера Китона.

...Котелок, усики, тросточка. Невероятной походкой маленький киночеловечек шагал по земному шару. Полтавские пацаны встречали его восторженным выдохом:

— Чарлик!

Он стучался в чистенький домик, спрашивал жестами: не нужно ли убрать снег? Нет. Владелец соседнего коттеджа оказывался сговорчивей первого. Тросточка втыкалась в снег, и Чарли за доллар отбрасывал снег, заваливая при этом по самые окошки домик жадного хозяина. Теперь уж тот согласен дать за работу и пять долларов. Повеселевший работник лихо орудовал лопатой, набрасывая следующее строение чуть не до крыши. А там вывеска...

— "Тюрьма",— хором читают мальчишки.

Чаплин удирает от этого слова, не оглядываясь.

А на экране появляются два чудака — длинный и короткий, взлохмаченный и лысый, худосочный и толстый, мечтатель и плут.

— Пат и Паташон! — объявляет хор мальчишек, расположившийся на полу перед первым рядом.

Друзья попали на корабль, где матросы издеваются над ними.

— Попробуйте только тронуть меня,— шевелит губами толстяк.— Пат вас всех перебьет.

Невзрачный Пат обладает могучей силой. Матросы только охают, видя, как он швыряет за борт громадную бочку, рушит плечом мачту, а стальные ранты разрывает, словно макароны. Зрители хохочут: они же видели, что перед этим два пройдохи опустошили бочки, подпилили мачту и подрезали канаты.

На свете нет дружбы более крепкой, чем дружба Пата и Паташона: если один попадет в беду — другой обязательно его выручит, если одного обидят — другой отомстит, если кто-то попытается их разъединить — они сделают все, чтобы снова быть вместе. И нет на свете людей более бескорыстных и добрых, чем эти бродяги,— они воруют только для того, чтобы накормить голодного, а лезут в драку, чтобы защитить слабого.

Часто картины останавливаются — рвется пленка или меняется масть. Зрители шумят, а мальчишки довольны — значит, после сеанса можно будет выпросить у механика кадрики с изображениями комиков.

Вспыхивает полотно экрана. Цепкие глаза нового кумира завораживают зал.

— Игорьильинский! — визжат грамотные ребята.

Ильинский многолик. Вчера он смешно улепетывал по шпалам от мчащегося на него паровоза (это Петя Петелькин — "Закройщик из Торжка"). Сегодня Ильинский добился поцелуя американской киногостьи и был чуть не разорван на куски поклонниками ее таланта (Гога Палкин из "Поцелуя Мэри Пикфорд").

А завтра станет несчастным "калекой" и будет "исцелен" чудодейственной силой (воришка Франц из "Праздника святого Йоргена"). Ильинский наш артист. Он живет в Москве, умеет все на свете и ни в чем не уступает заграничным кинозвездам...

Мальчишкам, сидевшим на полу "Колизея", сейчас за шестьдесят. Детство кинематографа совпало с их детскими годами и ушло вместе с детством. Для Тимошенко немое кино было школой выдумки и веселья. Таким оно и осталось для него до сих пор.

"Желтая арена цирка,— вспоминал Юрий Олеша,— это и ость дно моей жизни".

Березины говорили, что Ефим пришел в цирк задолго до того, как научился ходить. Пятьдесят пять лет его папа проработал капельдинером в Одесском цирке, а цирк в Одессе, как, впрочем, и все остальное, особенный. Клоуны и акробаты всей страны утверждали: тот, кто "пройдет" в Одессе,— "пройдет" всюду. Когда-то восторженные одесситы вознесли до небес известного антрепренера Альберта Ивановича Саламонского за удивительные пантомимы "Ночь в Калькутте" и "Юлий Цезарь в Риме". Но они же, одесские зрители, забросали Саламонского галошами и гнилыми апельсинами, когда в пантомиме "Коррида в Испании" вместо обещанных свирепых быков на арену выскочили пацаны в напяленных на плечи рогатых тряпках.

В голодные двадцатые годы солнечное пятно арены казалось сказочным островом. Радостный грохот оркестра, пестрые костюмы униформы, раскатистый голос шпрехшталмейстера, блеск фантастической аппаратуры, щелканье бича и ржание лошадей, дикий оскал укрощаемых хищников, легкие фигурки гимнасток... Праздник, в котором можно участвовать каждый вечер.

И клоуны — неистощимые весельчаки, беззаботные шалуны, дерзкие задиры.

Он помнит их всех до сих пор.

— Здравствуй, Бим!

— Здравствуй, Бом!

— Почему ты такой грустный?

— Я не могу завести будильник.

Это любимцы публики — зубоскал Бом и нытик Бим. Хохотун тотчас принимался чинить громадный будильник, но, конечно же, разваливал ЕГО окончательно. Бим плакал, а Бом утешал:

— Ладно, часы сломали, зато какую музыку мы сейчас устроим!

И куча колесиков, выпавших из будильника, начинала вращаться на мраморной доске, выпевая, вызванивая мелодии модных песенок.

Они выступали почти без грима, шутили, танцевали, пели и, главное, играли на всем, на чем можно и невозможно было играть: на скрипке и березовых поленьях, на концертино и метле, на гитаре и цветочных горшках...

Клоуны напоминают расшалившихся детей. Дети во всю подражают клоунам. Березин, ежевечерне проходивший в сказку без билета, спешил поделиться с одноклассниками свежими трюками.

— Не хватало еще, чтобы мальчик стал циркачом,— сокрушалась мама.

— Не циркачом, а артистом цирка,— спокойно поправлял ее отец.

...Король манежа — моноклоун Николай Тамарин. На лацкане фрака белая хризантема, во рту громадная дымящаяся трубка.

— По случаю на толкучке купил! — сипловато басит любимец публики.

Тамарин пародирует скрипача-виртуоза Яна Кубелика. Струны лопаются, смычок ломается, гриф отваливается, но мелодия льется, не прерываясь ни на мгновение. Вот уже ничего не осталось от скрипки, а она ноет... Смех, аплодисменты, успех.

С неменьшим успехом этот номер исполнял Фима Березин в первомайском школьном концерте. Искусство требует жертв, и этой жертвой стала бережно хранимая в доме скрипка. Она распадалась на глазах у ребят не хуже тамаринской. Правда, собрать ее после выступления так и не удалось.

Конечно, пародировать Кубелика значительно легче, чем стать им, но и это дело требует смелости и способностей.

Воспитатель многих цирковых артистов Михаил Польди пригласил маленького одессита всерьез заняться цирковым ремеслом. Ефим подумал, подумал и все-таки отказался. Мама облегченно вздохнула: может быть, ребенок станет инженером или доктором, "как все"?

Весной сезон зимнего цирка прекращался — сказка кончалась, чтобы через полгода начаться снова.

— Здравствуй, Бим!

— Здравствуй, Бом! Почему ты такой грустный?

В голодном 1933 году семья Тимошенко на время переехала в Донбасс. Тут в шахтерском клубе Юра впервые побывал на эстрадном концерте. Название бригады было боевым — "Снайпер", программа — агитационной, артисты выходили на сцену в нарядных комбинезонах и выполняли свои номера в популярном тогда стиле синеблузников. Особенно поразило воображение Тимошенко одно выступление. Артист Леонид Волынский попросил зрителей предложить ему рифмы для буриме. Из зала посыпались слова. Не удержался и Юра.

— Чучелов Василий! — выкрикнул он.

Так звали пьяницу и хулигана, известного всему поселку.

Как только поток рифм окончился, Волынский, не сходя с места и не прибегая ни к каким шпаргалкам, продекламировал героико-сатирический фельетон, включающий все предложенные слова и описывающий жизнь и труд шахтеров. Завершался же экспромт тимошенковской рифмой:

Успеху эстрадного импровизатора мог позавидовать лауреат всех взятых вместе конкурсов. Не мудрено, что Тимошенко ударился в поэзию. Он стал постоянным сотрудником "Пионерской литературной газеты", а дома изводил родных и друзей просьбами подбрасывать ему заковыристые рифмы для буриме.

В том, что Березин не стал циркачом, отчасти повинен Одесский театр имени Октябрьской революции. Молодая актриса этого театра Ф. А. Шнейдер-Коршаковская руководила школьным кружком и сумела заразить ребят любовью к сцене.

В Одесском театре революции шли лучшие пьесы талантливого Ивана Микитенко (он заведовал литературной частью). На одесской сцене впервые увидели свет драмы поэта Леонида Первомайского. "Комсомольский драматург" Александр Корнейчук принес сюда трагедию "Гибель эскадры", и с подмостков этого театра началось ее триумфальное шествие по стране.

Одесситы любили театр, а его артистов ласково называли по именам.

Заядлые театралы вспоминали, до чего хороша была Наташа в "Поджигателях" А. В. Луначарского. "Глаза! Грация!! Голос!!!"

А каков Юра в "Ревизоре"? Взять хотя бы сцену, когда он в захудалом гостиничном номере мечтает о том, как явится домой в роскошной карете! Это же целая пантомима! Тут вам и сытый Хлестаков, и громогласный лакей, сообщающий о его прибытии, и сосед-помещик, ошалевший при виде столичного гостя, и его "хорошенькая дочечка". А финал монолога, эта доверительная реплика зрителям: "Даже тошнит, так есть хочется!" После Юры Хлестакова не сыграет никто!

— Женя сыграет,— уверенно возражал школьник Березин.

И Женя действительно играл Хлестакова. Он выходил на сцену почти незагримированным, был легок, как пушинка, глуп, как пробка, и обаятелен, как котенок! Но особенный успех Женя имел в роли беспризорника Котьки из спектакля "Кадры" по пьесе И. Микитенко. Смокинг со свалки, надетый на тельняшку, взъерошенные патлы, неотразимая улыбка и слезная песенка в сопровождении костяшек-кастаньет:

Зрители приходили за кулисы узнавать: так кто же Котька? Актер или настоящий босяк?

Простим одесских поклонников за фамильярность. Не могли же они тогда знать, что со временем юные Наташа, Юра и Женя станут Натальей Михайловной Ужвий, Юрием Васильевичем Шумскнм, Евгением Порфирьевичем Пономаренко — народными артистами СССР, гордостью украинского и советского театра.

Мальчишечьи игры в маленьких двориках отражают большую жизнь страны. В те годы ребята играли в авиаторов. Тимошенко ежедневно проходил мимо дома, в котором жил летчик. Звали летчика Сигизмунд Александрович. Он плыл по Полтаве, скрипя ремнями и решительно рассекая воздух левым плечом. Юра первым в городе перенял эту походку.

Еще во втором классе Тимошенко собственноручно смастерил детекторный радиоприемник и по вечерам, прильнув к наушнику, слушал прорывающиеся сквозь хрипы и свист голоса разных городов. 13 февраля 1934 года радио принесло тревожную весть:

— В Чукотском море раздавлен льдами советский ледокольный пароход "Челюскин"... Создана Правительственная комиссия по спасению экипажа...

С этой минуты, что бы ни делали, о чем бы ни думали люди нашей громадной страны, мысль о челюскинцах не оставляла никого. Когда же в эфире прозвучало имя Леваневского, сердца полтавчан забились с особым волнением.

— Наш Сигизмунд Леваневский!

Он первым направил телеграмму правительству с просьбой доверить ему розыск экипажа "Челюскина". И его просьба была удовлетворена.

Цветными карандашами на школьных географических картах отмечали ребята маршрут "своего" летчика: "Полтава — Москва — Северная Америка — Аляска — Чукотка". По сто раз на день повторялись звучные названия — Ванкарем и Уэллен, новые фамилии — Молоков, Каманин, Водопьянов...

Леваневский первым с Большой земли достиг района спасательных операций. Его ученик Анатолий Ляпидевский первым посадил самолет на льдину и вывез из района бедствия женщин и детей. Вслед за ними другие смельчаки устремились на помощь потерпевшим крушение.

Челюскинцы были спасены.

По приемнику гремели радостные слова: — Всем! Всем! Всем!.. Об установлении высшей степени отличия — звания "Герой Советского Союза"... О присвоении этого звания летчикам Ляпидевскому, Леваневскому...

Летчик с соседней улицы.

В 1937 году страна отмечала столетнюю годовщину гибели Пушкина. Дань любви великому поэту отдавали ученые, артисты, рабочие, крестьяне, студенты и школьники. На фоне всенародных торжеств незначительными выглядят два события, сыгравшие важную роль в биографиях наших героев. Первое — ученик десятого класса полтавской школы Юрий Тимошенко за перевод на украинский язык стихотворения "Гусар", а также за оригинальные стихи стал победителем Всеукраинского конкурса молодых поэтов и был награжден бесплатной поездкой по пушкинским местам Москвы и Ленинграда.

Второе — десятиклассник Ефим Березин был удостоен звания лауреата конкурса школьной самодеятельности за исполнение роли Самозванца в трагедии А. С. Пушкина "Борис Годунов".

Этот конкурс проходил в стенах бывшего Воронцовского дворца, ставшего Одесским Дворцом пионеров.

— "Я, кажется, рожден не боязливым..." — декламировал Березин, и его трепет доверчивые зрители считали естественным волнением Гришки Отрепьева, объявившего себя законным царем. И дальше мелодия пушкинского стиха вызывала истинное творческое вдохновение, а десятиклассница — Марина Мнишек — это вдохновение удваивала. Краем глаза Самозванец заметил, как учитель физики показал ему вверх поднятый палец. После выступления он сказал:

— Молодец! Езжай в Киев, в театральный институт! Одесса тебя не забудет.

В десятом классе отличникам снятся аттестаты, украшенные пятерками по всем предметам. Троечники вскрикивают во сне — им кажется, что они проваливаются на экзаменах. Тимошенко — не круглый отличник и не троечник. До двух часов ночи не может он оторваться от потрепанного томика с броской обложкой. Книгу Юра давно знает наизусть, но стоит прочитать первые строки — и уже невозможно оставить чтение, пока не доберешься до оборванной последней странички.

Удивительную радость источала книга под названием "Двенадцать стульев". Читали ее все. Почти все смеялись. Но никто еще не перенес на сцену. Именно такая дерзкая мысль овладела десятиклассником.

"Юность — как бы опьянение, нечто вроде лихорадки разума",— пишет Ларошфуко. Действительно, осуществление смелой затеи проходило, как в лихорадке. Сложнейшие вопросы решались Юрой Тимошенко с энергией и безапелляционностью Остапа Бендера.

Давая сеанс одновременной игры васюкинским любителям, великий комбинатор брался за шахматные фигуры второй раз в жизни. Юра же писал пьесу, ставил спектакль и исполнял в нем главную роль впервые. И все-таки его предприятие не было абсолютной авантюрой. К тому времени он уже исписал стихами не одну тетрадку, просмотрел десятки спектаклей, запомнил сотню фильмов, удачно скопировал кучу знакомых и целую толпу артистов.

Его одержимость передалась товарищам. Нашлись и художники и музыканты. Работа закипела.

Были еще два момента, подогревающие энтузиазм десятиклассников. Каждый учебный год в их школе открывался спектаклем, поставленным силами учителей. "Недоросль" и "Наталка-Полтавка", "Ревизор" и "Горе от ума" игрались на маленькой сцене серьезно и добротно. Школьные постановки обсуждались в городе, а о том, как они поднимали авторитет учителей, и говорить не приходится. До чего же хотелось и ребятам доказать своим воспитателям, что не зря они десять лет учились в школе имени А. В. Луначарского.

Второе обстоятельство, вдохновлявшее юных артистов, состояло в следующем.

По роману, сокровища мадам Петуховой — "драгоценности на сумму сто пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек" — превратились в чудесное здание нового клуба. "Паровое отопление, шашки с часами, буфет, театр, в галошах не пускают...".

Эта ситуация удивительно напоминала полтавчанам событие, происшедшее в их городе. Клуб железнодорожников, в который не раз заглядывал Тимошенко, был выстроен на выигрыш по облигации шестипроцентного государственного займа. Обладатель счастливого номера кондуктор Терещенко сдал свою облигацию в банк и утратил право на получение денег. Но горфинотдел особым решением выделил ему две тысячи рублей, остальная же сумма (девяносто восемь тысяч!), ко всеобщей радости, пошла на постройку больницы и клуба. Событие для города немалое. Сам Г. И. Петровский, Председатель Центрального Исполнительного Комитета УССР, присутствовал на закладке зданий. Таким образом, получилось, что даже выбор сюжета для постановки был счастливым.

— Есть смысл продолжать заседание,— говорил Бендер — Тимошенко.

В горячих спорах возникали смелые идеи. Неважно, что они были не новы. Открывали то их сами десятиклассники.

Декорацию надо построить так, чтобы, меняя в ней лишь деталь, можно было переносить действие на новое место.

Главной темой музыкального сопровождения решили взять популярную песенку неизвестного до сих пор автора: "По улицам ходила большая крокодила..."

Стулья для спектакля придется похитить в доме местного врача, поручив это его сыну, участнику представления.

Репетировали днем и ночью. Неискушенный в режиссерском деле Тимошенко, не мудрствуя лукаво, убеждал исполнителей собственным показом. За месяц репетиций он по нескольку раз успел сыграть Воробьянинова и мадам Грицацуеву, инженера Щукина и Эллочку Людоедку.

Мама повела его в магазин — покупать первый в жизни настоящий костюм. Отрешенный взгляд режиссера-постановщика остановился на пиджаке ядовито-зеленого цвета.

— Да ты в нем всех собак в городе распугаешь! — ахнула Дарья Петровна.

Она не знала, что в романе черным по белому написано: "В город молодой человек вошел в зеленом в талию костюме..."

Как всегда и всюду, до премьеры не хватало одной репетиции. А публика уже заполняла зал, в классах гримировались юные артисты. Помогал им неплохо рисовавший Трофим Захарович Тимошенко. Полтавский парикмахер по фамилии Кудря водружал седые и лысые парики на вихрастые мальчишеские головы, а девочки-артистки утопали во взятых напрокат театральных платьях.

Грянула увертюра на тему "Большая крокодила", и великий комбинатор в новом пиджаке появился на сцене. Занятый в общих сценах, Юрий не ощущал, что происходит в зале. В эти минуты кроме исполнения главной: роли его лихорадили десятки то и дело возникающих вопросов: вступит ли вовремя музыка, успеют ли переменить декорацию, не отклеится ли ус у партнера?.. Но, оказываясь на просцениуме с Кисой Воробьяниновым, он несколько успокаивался и чувствовал, что игра захватывает зрителей, ими принимаются все писательские остроты и режиссерские находки.

Раздраженный упорством предводителя, не желающего просить милостыню, Юра с такой яростью топтал его шляпу, что партнер едва оттащил от нее темпераментного сына турецкого подданного.

Один из стульев потрошили в зале на глазах у публики. Когда вместо бриллиантов под обивкой оказалась медная визитка мастера Гамбса, смеялись все. Конечно, кроме владельца стула, присутствующего на премьере.

А когда оборванные и изголодавшиеся концессионеры плясали перед туристами лезгинку, выкрикивая "Давай деньги! Деньги давай!",— веселье в зале достигло такой степени, что пришлось исполнить этот танец на "бис".

Несмотря на трагический финал сюжета, представление кончалось оптимистично:

"Трубите марш! — восклицал Остап.— Командовать парадом буду я!"

И все участники спектакля, спустившись со сцены, маршировали по залу к выходу, а впереди шел счастливый великий комбинатор в милицейской фуражке с гербом города Киева.

Инсценировка прошла трижды, и каждый раз юные и взрослые зрители награждали самодеятельных артистов дружным смехом и "щирыми" аплодисментами. Больше всех радовались за своих питомцев "побежденные" учителя.

Спеша поделиться своим успехом с авторами романа, ребята написали им письмо, приложив к нему фотоснимки лучших сцен. И с грустью прочитали теплый ответ из Москвы, подписанный только Евгением Петровым. Илья Ильф скончался 13 апреля 1937 года...

Наступил час прощания с детством. Заплаканная мать Ефима Березина проверяла, не забыто ли что в суматохе сборов. Чайник в чемодане, сковородка упакована, а подушка? Куда девалась подушка?

— Но зачем она мне?

Отец дергает сына за рукав:

— Не расстраивай мамы.

Зеленый пиджак Остапа Бендера уже тесноват — быстро растет Юрко. Трофим Захарович принес на вокзал связку книг. Среди них и его сочинение — учебник по математике. Сын едет поступать в Киевский университет.

Картина напоминает задачку из этого учебника: "Из пункта А и пункта Б" отправились к пункту В два пассажирских поезда...".

Паровозы лихо свистнули и, отчаянно дымя, тронулись в путь. Оставляя позади черноморские лиманы и зеленые берега Ворсклы, повезли они двух незнакомых друг другу пареньков в незнакомый им город. Словно в немом фильме, замелькали в окнах вагонов пеньки с километровыми отметками, телеграфные столбы, придорожные августовские сады, тяжелые от груш и яблок, веселые станционные вокзалы, украшенные лозунгами из принятой недавно Конституции...

Они родились в 1919 году, росли вместе с республикой и страной, успев испытать радостные и трудные дни. Страна подарила им уверенность в собственных силах и возможность выбрать свой путь, а это не так уж мало!

Причин для особого волнения, казалось бы, нет. У одессита — свидетельство об окончании школы с отличием, у полтавчанина — звание лауреата пушкинского конкурса. Оба имеют право поступить без конкурсных экзаменов в любой институт страны.

В любой — кроме театрального.

ПЕРЕКРЕСТОК

Тогда, как, впрочем, и сейчас, слова "Театральный институт" производили на юношей и девушек магическое действие — ведь там могут "выучить на Качалова и Ужвий". Небольшой домик на Крещатике гудел пчелиным ульем. Конкурс — семнадцать человек на место! Комиссия терпеливо прослушивала и просматривала каждого, стараясь добраться до истинных природных данных поступающих сквозь наигранную бойкость и парализующий испуг. Возглавлял приемную комиссию специально приехавший из Москвы видный режиссер и педагог Василии Григорьевич Сахновский.

Ребята, выскакивающие после показа в коридор, сразу же попадали в окружение конкурентов:

— О чем спрашивают?

— Какие задают этюды?

— Дают дочитать до конца?

Тимошенко волновало другое:

— Смеются?

Он предстал перед экзаменаторами с меланхолическим размышлением:

— Жизнь, господа присяжные заседатели, это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик...

Усталые члены комиссии оторвались от бумаг и посмотрели на юного философа с любопытством. А он, почувствовав их интерес, продолжал, с каждой фразой обретая уверенность великого комбинатора:

— Нас никто не любит, если не считать Уголовного розыска, который, впрочем, тоже нас не любит...

Улыбаются.

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

Смеются.

Назавтра в газете "Вечерний Киев" появилась заметки: "Первую пятерку на экзаменах в Театральный институт получил Юрий Тимошенко из Полтавы".

Березину предложили сделать этюд:

— Вы пришли на танцы в чужих туфлях. Они ужасно жмут. Действуйте!

Двести клоунов, прошедших перед глазами Ефима в Одесском цирке, помогли ему выполнить это нехитрое задание. Когда, зацепив ногой за ногу, он шлепнулся на пол сцены, один из членов комиссии шепнул другому, что у одессита в тесных туфлях "золотой" аттестат, а круглые отличники в театральные вузы почему-то идут не густо...

Счастливчики, сдавшие вступительные экзамены, убеждены, что отныне все волнения оставлены в прошлом и теперь они весело зашагают по дороге, усеянной цветами, улыбками и аплодисментами. Они еще и не подозревают, что именно с этой поры им предстоит держать экзамены всю жизнь, чуть ли не каждый вечер.

Юрий и Ефим познакомились в студенческом общежитии. Судьба-режиссер поместила их койки рядом в одной комнате. Строгий комендант, проинформировав новичков о правилах поведения, добавил:

— Лекции лекциями, а настоящих артистов из вас сделаю я.

И лихо отбил вальс-чечетку, надолго став мишенью студенческих шуток и пародий.

Веселый комендант смотрел на все, что творится на его территории, сквозь пальцы и, лишь получив сигнал о грядущей проверке, в срочном порядке наводил в комнатах блеск. Проживал он с семьей при общежитии, и когда жена, обнаружив, что супруг навеселе, не впускала его, располагался на ночевку в коридорчике. Днем из комендантской комнатки доносились утомительные фортепианные гаммы — его сын занимался музыкой.

Комендант погиб в первые дни Отечественной войны, сражаясь в рядах киевского ополчения. Его сын, Наум Штаркман, стал известным пианистом, лауреатом Международных конкурсов.

В комнате номер два собрались удивительно разные ребята. Немногословный, застенчивый Гриша Гай, бывалый Коля Талюра, для которого не существовало непонятных явлений и безвыходных положений, "дитя степей" Ваня Левкин, обливающийся слезами над судьбой Анны Карениной и захлебывающийся смехом при знакомстве с приключениями Тиля Уленшпигеля (эти книги он впервые прочел в общежитии), мечтатель и весельчак Юра Тимошенко и не по годам рассудительный Фима Березин. Жили коммуной, без личных секретов и "собственных" вещей, делясь на пятерых оставшимися до стипендии рублями и сердечными радостями и огорчениями.

Первокурсники шумно осваивали общежитие, обживали институтские аудитории, знакомились друг с другом и с педагогами. Волнуясь, ждали встречи с руководителем курса. Еще до того, как он впервые показался в институте, о нем знали все. Георгий Николаевич Полежаев — постановщик многих спектаклей, яркий исполнитель ролей Егора Булычева, Кости Капитана, Царя Федора Иоанновича... Строг он или добр, требователен или мягок?

Юные студенты и не подозревали, что маститый актер и опытный режиссер ждал этой встречи с еще большим волнением: преподавание в институте было его первым шагом на пути театральной педагогики, которой в дальнейшем он посвятил всю свою жизнь.

Человек эмоциональный, Полежаев с первого взгляда влюбился в своих воспитанников, человек откровенный,— незамедлительно признался им в своем чувстве. Возможно, эта акция усложнила его работу впоследствии, но совладать с собой он не смог. Георгий Николаевич был убежден, что его ребята — самые одаренные и перспективные в институте. И если они не показывают себя таковыми на экзаменах, то лишь потому, что он еще не успел их "раскрыть". Студенты же видели в своем руководителе артиста высшего класса. В течение одного сезона он сыграл на сцене киевского Театра Красной Армии отчаянного Павку Корчагина и мудрого профессора Полежаева. Обе работы были восторженно приняты зрителями и критикой. Особенно "болели" за своего учителя его ученики. И если собственные успехи еще не позволяли первокурсникам задрать нос, то творческие победы педагога давали им право гордо ходить по институту.

В работе Полежаев был серьезен и требователен, для него не существовало никаких скидок на возраст и неопытность студентов. Будучи мягким по натуре, он взрывался негодованием при малейших проявлениях неуважения к делу. Не приведи господь опоздать на репетицию или зевнуть во время объяснения. На занятиях он обращался к студентам по имени-отчеству. Поначалу это вызвало веселую реакцию, а потом привыкли. Поневоле пришлось срочно взрослеть.

Георгий Николаевич воспитывал студентов по системе Станиславского, но не слепо и рьяно, подобно некоторым приверженцам метода, а творчески, своеобразно. Как ни странно, весь цикл занятий, посвященный этюдам, Полежаев провел быстро, зато, приступив к отрывкам, стал вести занятия не торопясь,— резко повысил меру требовательности. Природа сочного характерного артиста особенно ярко проявлялась, когда Полежаев помогал молодым актерам лепить сценические образы.

Однажды он задал нескольким парам учеников одновременно подготовить сцену разговора двух слуг из "Ревизора". В числе получивших задание были Березин и Тимошенко. Полстранички второстепенного текста выучены мгновенно, мизансцена придумана, сыграть — сущие пустяки.

Полежаев внимательно просмотрел отрывок, исполненный студентами, и учинил всем страшный разнос.

— А что тут, собственно, играть? — недоумевали ученики.

И тогда Георгий Николаевич стал демонстрировать бесчисленные варианты характеров слуг, детали их внешности, манеры, походку, речь... Показ длился больше часа, вызывая восторг и зависть зрителей.

На курсе обучалось сорок два студента, глубоко узнать каждого Полежаев еще не успел, но некоторые особенности приметил довольно скоро.

Березин активно участвует в обсуждении показанных работ, точно отмечает недостатки в игре товарищей — чудесно! Будет помогать педагогу в подготовке отрывков.

Тимошенко первым подхватывает любую шутку руководителя, умеет заразить своим смехом однокурсников — больше комедийных ролей он не получит.

— Это у тебя в крови. Поработай над характерами серьезными, драматическими...

Полежаеву не терпелось вывести своих питомцев на настоящую сцену, и он привлек их к участию в массовках театра, где играл сам, и в других киевских театрах. Работы статистов разбирались на высоком критическом уровне. Георгий Николаевич мог похвалить отличившегося: "Нашел прекрасный грим". Или: "Угадал походку". Но мог и строго взгреть за промашку: "Вы подавали Суворову депешу и обратились при этом лицом к зрителю. Значит, мне, генералиссимусу, следовало повернуться к залу спиной и в такой позиции декламировать свой героический монолог. Так вы считаете? Хорошенький партнер, ничего не скажешь!"

В Русской драме Березин и Тимошенко в бессловесных ролях деревенских мальчишек оказались на полуразваленной печи, откуда им предстояло выслушать рассказ старого деда. Старика играл превосходный комедийный актер Виктор Михайлович Халатов. На одном спектакле он, резко изменив мизансцену, внезапно обратил свои слова к ребятам. От неожиданности и испуга один из них не удержался на шаткой печке и свалился па пол. В зале засмеялись.

— Вызвать смех, когда на сцене Халатов,— признак незаурядного комического дарования,— иронически заметил Полежаев.

За кулисами гастролирующего в городе Театра имени Евг. Вахтангова они с трепетом следили за Борисом Васильевичем Щукиным, который быстрыми шагами мерил тесное пространство и бросал сердитые реплики:

— Безобразие! Когда это наконец кончится? Архивозмутитольно!

Щукин "настраивался" перед выходом в образе В. И. Ленина в спектакле "Человек с ружьем".

Бывшие статисты Тимошенко и Березин до сих пор помнят каждый жест, каждую интонацию замечательного советского артиста, первого исполнителя роли великого вождя.

Случилось, что в один вечер у них было два выступления в разных театрах, и тогда по мирным киевским улицам с шумом и криками мчалась толпа вооруженных матросов и солдат.

...Лекции по истории западноевропейского театра читал Алексей Александрович Гвоздев, основоположник этой дисциплины в советском театроведении. Профессор буквально ошеломлял студентов глубиной эрудиции и блеском оригинальных мыслей. Особенно загорался Гвоздев, рассказывая об уникальном в истории культуры явлении — итальянской народной комедии масок. Перед слушателями оживали зрелища, отшумевшие четыре века назад.

...Комедианты, расположившись на городской площади или деревенской полянке, развешивают свою, одну на все случаи немудреную декорацию. Старший труппы — капокомико — объявляет участникам пьесу, которую предстоит сыграть, напоминает ее содержание и вывешивает за кулисой аргумент — порядок появления на сцене действующих лиц. Вот и все, что должны твердо знать артисты, остальное — дело их таланта.

Реквизит подготовлен, инструменты настроены, надеты костюмы и маски. Перед публикой появляется Пролог. Он рассказывает предысторию комедии, успевая при этом отпустить пару шуток по адресу зрителей и товарищей по ремеслу.

— Не удивляйтесь,— говорит он,— что наши герои не вывалят на сцену все сразу. Должен же кто-то караулить вещи.

За Прологом выходит козлобородый Панталоне — надутый купец, глава семейства, оракул прописных истин,— а с ним вступит в спор ученый болтун Доктор. Как крупный специалист по части юриспруденции, последний с ходу запутает самое пустяковое дело; выступая же в качестве лекаря, предложит умирающей от любви дочери купца средство, пригодное разве что для лечения лошадей.

Комедия должна решить судьбу влюбленных. Их две пары: кавалеры — робкий и развязный и дамы — властная и покорная. Объясняться в нежных чувствах они будут при помощи стихов, записанных в блокнотики, а если подходящих стихов не найдется, споют песенку или станцуют.

Старики препятствуют соединению любящих. Мешает молодым и Капитан — задира и бахвал. Он натворил бы немало бед, да его заржавевшая шпага, как назло, не желает вылезать из ножен.

Влюбленные победят, потому что на их стороне дзанни, ловкие и находчивые слуги. Слово "дзанни" — уменьшительное от Джованни, нечто вроде нашего "Иванушки". Слуг тоже пара — рассудительный хитрец Бригелла и наивный пройдоха Арлекин, которому ничего не стоит прикинуться, скажем, дьяволом и досмерти перепугать Капитана или в лохмотьях нищего явиться к важному Панталоне.

— Любезный господин, помогите бедному немому!

- Ты немой?

- Конечно.

— Как же ты можешь отвечать на мои вопросы?

— Было бы непростительной грубостью не отвечать такому благородному синьору. Просто я очень вежливый немой.

Не спасует Арлекин и перед всезнайкой Доктором.

— Я и сам,— хвалится слуга,— знаю все о двадцати шести знаках Зодиака.

— Когда я ходил в школу,— ехидничает Доктор, меня учили, что имеется только двенадцать знаков.

— Возможно, но вы не учитываете те, которые прибавились с того времени.

Когда же внимание публики и фантазия артистов начнут ослабевать, наступит ночь. Не настоящая, а воображаемая ночь, несущая каскады смешных неожиданностей. Кавалеры станут петь серенады возмущенным родителям своих возлюбленных, пьяниц будут принимать за убитых, хозяев за слуг, а слуг за прекрасных дам.

В конце же все встанет на свои места и завершится общим весельем, сопровождаемым пляской и пением.

Менялись названия пьес, старые комедии разыгрывались по-новому, одно оставалось неизменным — маски, четко определявшие амплуа исполнителей. Артист был волен выбрать из сотни имеющихся масок подходящую для себя, но изменить избранному амплуа рисковали немногие. Известны случаи, когда в одной труппе влюбленного играл восьмидесятилетний актер, а в образе родителя — Панталоне — блистал начинающий двадцатилетний комик.

Опознавательные признаки исполнителей — костюм и полумаска, набор буффонадных трюков — "лацци" и, конечно, диалект.

Только влюбленные разговаривали на литературном тосканском наречии, остальные же представляли народные говоры, которым и в современной Италии нет числа. Местные наречия оживляла комедию солеными шутками, мудрыми присказками, забавными каламбурами.

Неподвластные цензуре импровизации пестрели насмешками, как штаны Арлекина заплатами. И благодаря этому были так любимы народом.

Кто же они, создатели и носители некогда живых масок итальянского театра? Остряки или музыканты, философы или акробаты, драматурги или танцоры?

Смешайте все вместе — и перед вами возникнет облик артиста народного театра импровизации.

Давно погасли огни веселого фейерверка комедии дель арте, а его отблески нет-нет да и вспыхнут на театральной сцене, на арене цирка, на киноэкране или эстрадных подмостках.

Экзамены киевляне сдавали старательно и толково, Алексей Александрович щедро ставил хорошие и отличные оценки, но ворчал:

— Выучить не фокус, главное — усвоить. А я что-то не замечаю, чтобы вы делали практические выводы из наших бесед.

Профессор ошибался. Его яркие лекции не раз вспоминались многим студентам, когда, став артистами, они вывели на украинскую сцену образы Лауренсии и Фигаро, Джульетты и Фальстафа.

Тимошенко и Березин не сыграли в театре ни одной роли, но "практический вывод" из рассказа о комедии масок оказался важнейшим для всей их дальнейшей творческой жизни.

Между тем па курсе появились свои "звезды". Блеснула непосредственностью и заразительностью Ольга Кусенко в водевиле С. Васильчеиьо "На первой гулянке", заглавную роль в горьковском "Егоре Булычове" интересно сыграл Николай Талюра.

А чем мог удивить товарищей Березин, которому досталась роль полковника Сулина в пьесе А. Афиногенона "Далекое", роль, далекая от внешних и внутренних данных студента?

Тимошенко тоже чувствовал себя обиженным при распределении ролей. Чуть не год он репетировал крохотный эпизод в "Сыне народа" Ю. Германа. Муж, придя в роддом, узнает, что его жена родила девочку.

— Опять девчонка? — спрашивает он. И все.

Разрабатывая образ отца-неудачника, Юрий вовлек, партнеров в отчаянную импровизацию.

— Сколько она весит? — интересовался он.

— Четыре килограмма,— отвечала медсестра.

— Дайте лучше двух мальчиков по два кило.

Однокурсники смеялись, а Тимошенко уже изобретал эффектный финал эпизода.

— Что передать? — спрашивала сестра.

— Передайте передачу, а девчонку возьмите себе! — заявлял отец.

Полежаев от души хохотал, поощрял импровизатора, а когда подошло время выпуска спектакля, сказал:

— Вот что, Юра, пошутили и хватит. Возвращайтесь к тексту.

Пришлось выйти на сцену и развести руками.

— Опять девчонка!

Георгий Николаевич экспериментировал. Он нарочно давал студентам несколько неожиданные для них работы. Он считал, что так легче "выбить" из будущих артистов все наносное, "готовое". В этом отношении Юрий и Ефим его не подвели. Природный артистизм Тимошенко вообще ничего чужеродного не принимал, подобно тому, как здоровый организм отвергает болезнетворные вирусы. Березин же сумел освободиться от наносного, подражательного путем самоанализа.

К числу радостных моментов можно отнести удачу Юрия в роли трубача в "Егоре Булычове" ("Тут уж я надурачился от души!") и успехи Березина на новом поприще ("Решил стать режиссером!").

Каждое первое апреля в институте отмечалось веселым представлением — капустником.

В капустнике одно упоминание знакомого события, лица, словосочетания способно вызвать взрыв веселья. Где, как не тут, можно привселюдно посмеяться над уважаемыми преподавателями и когда, как не в этот вечер, они не обидятся на пародию? Сам директор И. И. Чабаненко хохочет, слушая колючие куплеты первокурсников, спетые на мотив модной песенки "Все хорошо, прекрасная маркиза".

— Ну, как дела, товарищ Чабаненко?

— Все хорошо, все хорошо!

Световая газета "Тири-томба" бичует непорядки в общежитии, студенческий джаз-гол соединяет в одной увертюре мелодии из репертуара всех оркестров Европы и Америки. Студент, недовольный своими ролями на курсе, может сыграть что угодно и удивить педагогов и товарищей. Непризнанный поэт и драматург может написать на местные темы песенку или скетч, а новоявленный режиссер поставить их в любом стиле.

Поняв, что именно капустник дает возможность проявить нереализованные запасы остроумия, Тимошенко и Березин с головой окунулись в устроение веселых спектаклей и вскоре стали их признанными руководителями. Они брались за все — писали, ставили, играли. Для них выступлении в капустниках стали как бы зачетами на отсутствующей в институте кафедре юмора и сатиры.

Институт — одна большая семья: на всех курсах, отделениях и факультетах учится всего сто девяносто студентов. Младшекурсники участвуют в спектаклях выпускников. Старшие заглядывают на репетиции первокурсников.

Младший курс ведет замечательный украинский артист - Амвросий Бучма. Из театра он приходит усталым — весь поглощен работой над образом Миколы Задорожного в "Украденном счастье" И. Франко. Густые брови нависли — глаза за ними, как озерца в зарослях кустов. В перерывах между просмотрами студенческих работ неторопливо рассказывает:

— Иду сегодня Крещатиком, смотрю, две женщины спорят. Да так сочно — залюбовался. Одна заметила меня. Разговор ее сразу же как-то потускнел. Другая почувствовала это, в чем дело не улавливает, а тоже говорить стала вяло. Скисла. Что произошло?

Студенты научились понимать своего учителя: Бучма ведет к тому, что под его взглядом они утратили органичность поведения на сцене.

Посмотрев следующую картину, Амвросий Максимилианович говорит:

— Было еще до революции. Сижу на вокзале. Напротив хлопец, весь избитый, окровавленный, места живого нет. Жуть! Вдруг бабка мимо катится. Увидела, остановилась, скинула мешки и узлы: "Господи,— говорит,— кто ж тебя так п о ц а р а п а л?"

Студентам ясно — нагнали страху, а ведь на сцене, как и в жизни, трагическому всегда сопутствует смешное.

В историях Бучмы, как правило, ключ к решению сцены — краска сценического характера, образ спектакля.

...Столица Украины встречает гостей — на гастроли приезжает МХАТ. Это настоящий театральный праздник. Побывать на спектаклях мастеров лучшей сцены мира — большая радость. Но все-таки ничто не сравнится с живой встречей с великим артистом в малом институтском зале.

Василий Иванович Качалов в гостях у студентов. Он декламирует Пушкина, Маяковского, Есенина. Мгновенно перевоплощаясь, разыгрывает сцены из пьес Шекспира и Горького. Голос его звучит светло и взволнованно, движения легки и свободны.

— Как вы работаете над репертуаром? — спрашивает Березин.

— Прежде всего, я должен увлечься вещью,— отвечает Василий Иванович.— Аккуратно переписать ее и подольше поносить с собой. Текста я никогда не учу, он запомнится сам. С определением идеи и делением произведения на куски не тороплюсь. Просто вчитываюсь и вслушиваюсь в голос автора. От слова к строке, от строки к страничке — и вот уже вещь у меня в сердце. Я чувствую ее уже не как читатель, а как артист, более того, как поэт. Теперь я должен прочитать произведение жене, сыну, другу, соседу. И я нещадно эксплуатирую всех окружающих, ловлю их отклик, прислушиваюсь к себе. Наконец я выношу работу на суд публики и доверяюсь решению этого наивысшего суда... Больше всего люблю выступать перед молодежью.

— Расскажите о ваших новых работах,— просит Тимошенко.

- В прошлом году сыграл Чацкого,— улыбается Качалов.— В этом — отметил шестидесятилетие.

Известно, что конспекты ведут самые прилежные студенты. Но была одна лекция, которую, не сговариваясь, конспектировали и Тимошенко и Березин. Речь шла о любопытной страничке из истории украинского театра.

В ХVII—XVIII веках театральные зрелища на Украине в основном представляли собой постановки так называемой школьной драмы. Сюжеты спектаклей носили религиозно-исторический характер. Между действиями же драмы актеры обычно разыгрывали шуточные стихотворные интермедии.

"Комический смысл интермедий,— гласило руководство по пиитике того времени,— может быть почерпнут из жизни рынка и харчевни, и в связи с этим актеры могут изображать корчмарей, куховаров, колбасников, пьяниц, дураков, сумасшедших, глухих, слепых, мошенников, подлых или льстецов и к тому же губатых, патлатых, головатых уродцев, которые уже самим своим видом вызывают смех".

Сочинители и исполнители интермедий действительно широко использовали предложенный перечень, но сплошь и рядом оказывались талантливое и умнее древнего поучения. Они сумели насытить комические сценки злободневным сатирическим содержанием.

Так, в одной интермедии хитроумный бедняк ловко одурачивал туповатого богача, в другой казак-запорожец с помощью "москаля" освобождал крепостных и изгонял панов, в третьей крестьяне высмеивали попа, который исповедовал свою паству не иначе, как "гуртом". Почти всегда объектом насмешки становились жестокий пан, жадный арендатор, глупый становой или пройдоха-писарь. В основе многих сценок лежали анекдоты, в них всегда находилось место для песен и танцев, шуток и поговорок.

Совсем не случайно начав свое сценическое существование как "междувброшенное игралище", интермедия со временем отделилась от схоластического действия и зажила самостоятельно. И. Я. Франко объяснял популярность интермедии тем, что она "написана была языком близким к народному, а порой и чисто народным и содержание свое, колорит, способ выражения черпала из окружающей жизни".

Создавали комические сценки большей частью школяры Киевской академии, грамотные и талантливые юмористы своего века. Во время каникул они бродили по сельским ярмаркам, перевозам и корчмам, где за свое искусство и труд получали законное подаяние на хлеб и, разумеется, горилку, за что и наречены были в народе "бродячими дьяками" и "пиворезами".

Поэтика интермедий пережила столетия и во многом определила почерк И. Котляревского и Н. Гоголя, И Карпенко-Карого и А. Корнейчука.

Работа над образами не носила академического характера — свое мастерство студенты регулярно демонстрировали театральным билетерам, не пускавшим их на желанные спектакли.

Пройти, небрежно бросив: "Билеты сзади!", или протащить ватагу однокурсников мимо удивленного стража, солидно пробасив: "Эти товарищи со мной", в крайнем случае прорваться через служебный вход - "Нам на сцену!" — все это требовало предельной органичности и убедительности.

Но проникнуть на концерт джаз-оркестра под управлением Леонида Утесова все же удалось немногим. Юрий и Ефим были в их числе.

Стоя на галерке, они наслаждались звучанием джаза, горячо встречали каждый выход неутомимого Утесова, про себя напевали знакомые по пластинкам песни. Когда в конце выступления Утесов спросил у зрителей: "Может, вы хотите, чтобы я спел что-нибудь но вашему желанию?" — зал вздрогнул от голосов:

— "Сердце"!

— "Каховку"!

— "Сулико"!

Он спел эти песни, а попрощался с киевлянам тоже песенкой, озорной и доброй:

По дороге в общежитие студенты горячо обсуждали концерт. Говорили о задушевной "неактерской" манере исполнения Утесова, об его умении найти "свою" песню, об изобретательности в подаче каждого номера.

Возможно, именно этим весенним вечером будущий театральный актер Ю. Тимошенко и будущий режиссер драматического театра Е. Березин впервые обнаружили, что эстрада может быть яркой и современной, веселой и патриотичной.

И не случайно в скором времени они появились в гостиничном номере, где проживал гастролирующий в Киеве популярный артист эстрады Илья Набатов. Без согласования с институтским начальством друзья на свой страх и риск пригласили "эстрадника" и "куплетиста" выступить перед студентами.

Набатов, который к тому времени был удостоен звания заслуженного артиста УССР, находился на пути исканий. В его репертуаре и исполнении как бы сталкивались приемы старой эстрады и попытки сказать и спеть новое, созвучное времени слово. Он читал острый фельетон, на глазах у зрителей перевоплощаясь в ловчилу-спекулянта, модную дамочку и наглого иностранного дипломата. Знакомые песенки превращались в памфлеты на Гитлера и Муссолини. Украинские поговорки, обращенные к бюрократам и подхалимам, звучали по-новому остро. А главное, артист вел со сцены едкий, остроумный разговор на темы, о которых серьезно говорило радио и писали газеты.

Студенты Киевского театрального института слушали Набатова раскрыв рты, смеялись звонким молодым смехом.

Илья Набатов рассказал, как он, юрист по образованию, "заболел" эстрадой, о том, как любят зрители этот жанр, о многом, что еще можно сделать в "веселом цехе". И заключил встречу горячим призывом к молодежи:

— Идите на эстраду!

Надо полагать, педагоги, оказавшиеся при этом, не пришли и восторг от его призыва. Думается, и студенты, в снах видевшие себя Гамлетами и Бесприданницами, приняли обращение без особого энтузиазма. Тимошенко же и Березин победоносно поглядывали на аплодирующих товарищей и чувствовали себя именинниками: ведь это они пригласили Набатова в институт.

Общественный просмотр комедии А. Корнейчука "В степях Украины", поставленной франковцами. Бурные обсуждения, споры о достоинствах и недостатках нового спектакля. Очевидно одно — успех Юрия Шумского в роли "беспартейного" Галушки. Тут даже неловко говорить: артист сыграл роль. Шумский не играл, он жил в образе смешного головы колхоза, "пристроившегося" к социализму, ходил его походкой, носил его соломенную шляпу, говорил его языком. Дотошные студенты подсчитали, что изобретенное артистом выражение "в курсе дела" Шумский повторил на протяжении спектакля двадцать восемь раз! И каждый — с новой интонацией. "Положительный" или "отрицательный" его Галушка? Он человечен. Зрители смеялись над тем, как он "гнет свою линию", и верили, что, оставшись за пределами комедии, будет жить честно, словом, не подведет.

"— Нам бы еще лет пять на мирном положении,- звучало со сцены.

- А если война?

— Война... Будем драться, но с такой злостью, что мир не видал, потому человек больше всего злится, когда ему крышу мешают построить...".

Чистое небо юности героев омрачили тучи, сгущавшиеся на горизонте. В воздухе запахло военной грозой. Ушел в летную школу талантливый однокурсник Коля Рябицкий, комсорг Сережа Самульчик участвовал в освобождении Западной Украины, староста Боря Белоус и Вася Дашенко отправлялись на Финский фронт.

Оставшиеся учились упоенно и азартно, словно чувствовали, что институт — это счастье, которого можно лишиться в один день. Встречи с любимыми педагогами запоминались на всю жизнь.

Экзамен по материальной культуре профессор Жук принимал у себя дома. Он усаживал смущенных ребят, разливал ароматный кофе в разнокалиберные чашечки:

— Угощайтесь.

И за столом интересовался:

— Из чего, по-вашему, сделана эта чашка?..

— В каком стиле она исполнена?..

— А вазочка, из которой вы взяли печенье?..

— В каком кресле вы сидите?..

"Учитель танцев" Б. А. Таиров прекрасно понимал, что солистов балета из студентов-актеров ему подготовить не удастся.

— Но танцевать будут все!

Уже на третьем курсе он выпустил красочный хореографический спектакль, где Березин лихо отплясывал мазурку, а Тимошенко дурачился в веселой танцевальной сценке "Три мушкетера".

Но самым любимым предметом в театральном институте, как это ни покажется на первый взгляд странным, была политэкономия.

Трудную науку преподавателю удалось сделать доступной и увлекательной благодаря незаурядному актерскому мастерству и чувству юмора. Бывало, что особенно удачные лекции профессора Петрова завершались дружными аплодисментами благодарных слушателей.

Время торопило молодых актеров. Близились дни выпуска дипломных спектаклей, репетиции затягивались до глубокой ночи, ни о каких капустниках и думать было нечего. А думать хотелось. Возникали дерзкие планы: не разъезжаться после окончания института, а основать свой молодежный театр. Театр драмы? Комедии? А может быть, миниатюр? Но это были беспочвенные мечтания.

Жизнь подсказала свой план. На последнем году обучения в связи с временной отменой стипендий материальное положение студентов ухудшилось. Ребята обратились в дирекцию.

— Разрешите нам выступить с концертами в пользу кассы взаимопомощи?

Разрешили. Более того, помогли.

В квартире Бориса Александровича Таирова собрались энтузиасты.

— Ну что ж, давайте бредить! — предложил хозяин.

Это означало, что каждый может говорить все, что угодно, не сковывая себя никакими рамками.

Тимошенко зачитывал украинские жарты из сборника народного юмора, Таиров воспроизводил сценки из нашумевшей программы Львовского театра миниатюр, Березин вспоминал все виденное в цирке, Янукович разыгрывал эстрадные шутки. Листали сатирические журналы, слушали патефонные пластинки, обсуждали удачные номера из прошлых капустников и курсовых работ. Беседа перескакивала с темы на тему, было много крика и смеха. Расходились на рассвете огорченные.

— Набредили с три короба, а что для дела?

Ефим показал аккуратную тетрадку:

- У меня все записано.

Вот это талант! Не отрываясь от разговора, успел взять на заметку все, что едва не улетучилось через форточку с папиросным дымом.

В течение нескольких вечеров была обдумана программа будущего представления.

Первое отделение — вокально-танцевальное обозрение "Тринадцать Челит". Взяв за основу модную песенку ("Для нашей Челиты все двери открыты, она так умна и прекрасна, и вспыльчива так и властна!.."), авторы сочинили пьеску, в которой чертова дюжина девчонок боролась за звание истинной Челиты. Девушки поют, танцуют, шутят и, в конце концов, все становятся победительницами.

Во второе отделение вошло то, чему не хватило места в первом. Художественное чтение, драматические отрывки, романсы и народные песни. Предполагалось, что в единое целое их свяжут инсценированные шутки. Но, к огорчению энтузиастов, получалось, что разнобойные сценки еще больше разрушали концерт. Тогда решили объединить их хотя бы местом действия. Пусть это будет перекресток, где встретятся персонажи забавных миниатюр. А на перекрестке поставим постового, чтоб следил за порядком. Кто сыграет милиционера?

— Только не я! — наотрез отказался Тимошенко.

Он вмиг сообразил, что выгодней исполнить несколько смешных ролей в сценках, чем маячить перед зрителями на протяжении часа в неясном еще образе постового милиционера. Кроме того, не хотелось отказываться от модного концертного костюма, который обещали сшить за счет дирекции.

Следующий вечер ушел на уговоры Тимошенко. Упрямый чудак, он не мог и предположить, что с этой роли, с этого перекрестка вся его актерская жизнь получит новое направление.

Репетировали по ночам. Руководил постановкой неутомимый выдумщик Борис Александрович, его правой и левой руками были Березин и Тимошенко. В театрализованном концерте участвовал весь курс. Премьеру приурочили к двадцать третьей годовщине Октября, пригласили артистов киевских театров. Студенты были настроены по-боевому, все понимали, что предстоящий концерт не капустник, где все сойдет, лишь бы было весело. Тут придется защищать марку своего полежаевского курса, честь всего института.

Успех представления превзошел все ожидания. Радовали дарованиями и новыми платьями юные Челиты — Галина Барановская, Ирина Волковит, Ольга Кусенко.

До слез насмешил зрителей Самульчик в инсценировке рассказа Л. Ленча "Этажом выше", где гробовщика принимали за портного. Много аплодисментов досталось режиссерам за остроумные находки, броские мизансцены.

Но истинным открытием, но мнению придирчивых зрителей и требовательных педагогов, явился образ милиционера в исполнении Юрия Тимошенко.

Он выходил в сверкающей белизной форме и устанавливал порядок среди расшалившихся артистов, а на их шумные и "неорганизованные" возражения отвечал кратким, безапелляционным:

— Давайте не будем!

Эти слова впоследствии были вынесены на афишу студенческого обозрения.

Казалось, его милиционер пришел на сцену с реального перекрестка, где он, вчерашний сельский хлопец, вознесенный на яркокрашеный пьедестал и вооруженный чудодейственным жезлом, только что уверенно дирижировал многоголосым оркестром нового города. Недостаток образования ему заменяла народная сметка.

— Милиционер! Далеко до Василькова?

— Пешком далеко, волами поближе, а машиной — так совсем рукой подать.

Но дело было не в шутках, недалеко ушедших от капустных и эстрадных. Главное, молодому актеру удалось схватить жизненный тип, рожденный советской действительностью.

Его появления ждали. Он стал центром представления, гвоздем программы.

Слух о веселом студенческом спектакле прокатился по городу, студентов наперебой приглашали в заводские и вузовские клубы. Вершиной признания явилось предложение показать ревю на открытии в Киеве нового Театра эстрады.

К тому времени программа стала ярче и мобильнее. Слабые номера уступили место лучшим, лучшие от выступления к выступлению оттачивались. Вокальную часть режиссеры укрепили талантливыми студентами консерватории Ириной Масленниковой и Остапом Дарчуком. На экранах страны шел фильм "Истребители", и появление на эстраде студента Василия Дашенко, сыгравшего в картине главную роль, встречалось громом аплодисментов. Он пел украинские шуточные песни и, конечно, полюбившуюся всем по фильму "В далекий край товарищ улетает...".

К удовольствию зрителей, прибавилось число выходов милиционера. Он уже комментировал для радиослушателей балет "Охотник и лебедь", где партию лебедя грациозно исполнял Березин. Молодые артисты заметили, что стоит им появиться вместе, как веселая реакция зала удваивается. Выходило, что зрители как бы сводили Тимошенко с Березиным — уж очень любопытный и забавный дуэт образовывали эти фигуры на эстраде.

Институтская касса взаимопомощи пополнилась, финансовый вопрос был решен, однако отказываться от выступлений не хотелось. Молодые режиссеры уже задумали постановку следующего обозрения, но...

— Спасибо за ценную инициативу,- сказал директор. — А теперь за учебу. Не забывайте, что вы — выпускники театрального института. А потому советую до сдачи дипломных спектаклей забыть об эстраде и кино.

Кино было серьезным искушением на пути студентов к вершинам театрального искусства. Деревья, высаженные Александром Довженко на Киевской киностудии, в те годы уже начали приносить первые плоды. Щедрыми были и киноурожаи предвоенных лет.

На дверях студийных кабинетов пестрели таблички с названиями фильмов: "Щорс", "Богатая невеста", "Большая жизнь", "Богдан Хмельницкий". Под названиями — фамилии режиссеров: А. Довженко, И. Пырьев, Л. Луков, И. Савченко. В коридоре можно было лицом к лицу столкнуться с Николаем Мордвиновым, Гнатом Юрой, Мариной Ладыниной, Евгением Самойловым или Натальей Ужвий...

Режиссеру М. Садковичу понадобились ребята на роли музыкантов самодеятельного оркестра. Из Театрального института привели двух пареньков — высокого и коротыша.

— Годятся!

Они пережили разочарование, прочитав сценарий, загорелись, придумав для себя кучу трюков, и вновь расстроились, обнаружив, как мало из найденного осталось в фильме "Шуми, городок!".

Были еще массовка и эпизоды, были радости и огорчения. И хотя толком сняться в кино им не удалось, они неплохо разобрались в том, как оно снимается, а это тоже кое-чего стоит.

Откупщик Тюркаре швыряет к ногам своей любовницы награбленные деньги, та в свою очередь щедро одаривает плутоватого красавчика Шевалье, которого ловко одурачивает слуга. Пауки в банке, общая погоня за наживой, кругом мошенничество — такова комедия А.-Р. Лесажа "Тюркаре", избранная для выпускного спектакля. Березин защищал диплом режиссера, Тимошенко же в срочном порядке заменил исполнителя роли героя, если слово "герой" подходит к человеку, который, по свидетельству окружающих, "любит присваивать себе добро мужчин и порочить честь женщин".

Лесаж писал: "Публика любит смеяться над теми, кто заставляет ее плакать".

Но дельцы и откупщики уже много лет не заставляли плакать советскую публику, они были отброшены в далекое прошлое и вытаскивать их оттуда для осмеяния — дело трудное и неблагодарное.

Искать "доброго в злом"?

Пожалуй, и сам К. С. Станиславский вряд ли обнаружил хотя бы крупицу добра в мерзавце Тюркаре. Вызывать к нему симпатию — безнравственно. Вызвать же отвращение оказалось непосильным для молодого обаятельного Тимошенко.

Первый и последний раз в жизни ему пришлось исполнять роль, в которую, кроме старания, он не мог внести ничего своего, личного. Он честно выполнял указания постановщика А. Фомина и режиссера Е. Березина, пытался внести в образ комедийные краски, но уверенности в успехе, так нужной актеру, не обретал.

Добросовестно трудился над дипломом и Березин. Проводил репетиции, работал над оформлением, музыкой, костюмами, гримом. Но испытывал примерно те же чувства, что и товарищ. После искрящегося контакта со зрителем в эстрадной программе уход в рамки "академического спектакля" казался ему шагом назад, в лучшем случае — шагом в сторону.

Неудачный выбор пьесы? Или неправильный подход к ее раскрытию на сцене? Сейчас в этом поздно разбираться. Тогда же для дипломников стало ясным одно — их путь не "историческая", а злободневная комедия, а место, где ее следует разыгрывать,- не театральные подмостки, а концертная эстрада.

Что может быть для артиста выше похвалы учителя или благословения критика?

Только одно — успех у публики.

Пусть говорят, что успех бывает истинным и мнимым, длительным и преходящим, заслуженным и случайным,- это так, но лишь с точки зрения ценителей и исследователей искусства. А для самого артиста в успехе смысл его нелегкого труда и наивысшее счастье жизни. Поэт, художник, композитор могут смириться с непризнанием современниками, дождаться славы на склоне лет или уйти, не дожив до нее. Артисту успех необходим при жизни, немедля, сегодня, сейчас. Актер театра радуется, деля его с остальными участниками спектакля. Артист эстрады должен "получить" успех лично из рук зрителей.

Можно ли упрекнуть молодых Тимошенко и Березина в том, что они потянулись к эстраде, к искусству, сулящему простор для увлекательных свершений и ощутимый успех?

Находчивый милиционер и его бойкий партнер вели весенние киевские концерты, с удовольствием объявляли со сцепы имена любимых артистов — Ивана Паторжинского, Марии Литвиненко-Вольгемут, Юрия Шумского, Натальи Ужвий, Михаила Романова; не отрываясь следили из-за кулис за их выступлениями. Они немало потрудились: пришлось переиначить для двоих сценки из спектакля "Давайте не будем!", приготовить новые интермедии, подходящие к обстановке профессионального концерта, сочинить шутки для объявления номеров, а главное, испытать и утвердить себя в новом качество — эстрадного дуэта. Фигура милиционера была ясна. Для равновесия Березину придумали роль театрального осветителя, Штепселя. Поднаторевший в вопросах искусства монтер постоянно просвещал и направлял приятеля, но тот умудрялся из всякого спора выйти победителем. Найденное в предконцертной суматохе сочетание характеров, специальностей и языков создавало бесконечные возможности забавных столкновений.

Конечно, уровень тогдашнего репертуара оставлял желать лучшего. Но удивительное дело! Обаяние молодости, стремительный напор не давали даже серьезным ценителям задержать на этом свое внимание.

Показателен в этом смысле случай, рассказанный старейшим киевским конферансье Н. М. Синёвым. В его довоенном репертуаре была шутка о милиционере, который не любил заглядывать на неосвещенные улицы.

Редактор реперткома категорически был против исполнения этого номера.

— Но почему? — добивался Синев.

— Пошло, банально, грубо.

— Извините,- ехидно заметил конферансье,- а вы видели выступление студента Тимошенко?

— Конечно.

— А ведь он от имени милиционера говорит не менее банальные вещи.

— Какое может быть сравнение?! — возмутился редактор. — Тимошенко — молодой милиционер. Как говорится, вчера из деревни. У него все впереди. Он еще исправится...

Та весна была счастливой порой их жизни. Все давалось легко и получалось ловко. На первом туре Всесоюзного конкурса артистов эстрады, который проходил в Киеве, у них, по сути, не было соперников.

— Талантливы, оригинальны, веселы! — единодушно признало жюри.

Лев Толстой писал, что по-настоящему весел может быть лишь тот, у кого радостное настоящее и радостное будущее.

На заключительные туры конкурса в Москву они должны были выехать 22 июня 1941 года.

ФРОНТОВЫЕ СКОМОРОХИ

Осенью сорок первого на спортплощадке Киевского Дома Красной Армии выстроились бойцы необычной военной части. Первым в шеренге — высокий худой Юрий Тимошенко, далеко на левом фланге — Ефим Березин, а между ними сто новых товарищей, артистов красноармейского ансамбля, с винтовками за плечами и противогазами на боках.

Присутствие юных комиков было несколько непривычным для военного ансамбля и неожиданным для них самих. Дело в том, что к началу сороковых годов характер подобных коллективов определился довольно четко — музыка, песни, пляски, стихи. А что будут делать представители "юмористического подразделения", как их предварительно окрестило командование, оставалось неясным.

Они часто вспоминают случай, предшествующий их появлению в ансамбле.

— С первого дня войны мы стали выступать перед красноармейцами, отправляющимися на фронт. Сложим в чемоданчик форму милиционера и комбинезон осветителя и спешим из института на призывные пункты. Однажды по дороге слышим — по радио объявляют, что в город заброшены немецкие диверсанты, действующие под видом милиционером. В трамвае нас сдавили, чемоданчик выпал, раскрылся, и пассажиры увидели новенькое милицейское обмундирование. Трамвай остановили, нас же потащили выяснять личности. А по пути бдительные земляки выразили свои чувства к фашистским шпионам. Короче, перед начальником отделения милиции мы предстали в изрядно потрепанном виде, с синяками и шишками... К счастью, кончилось все благополучно, но от костюма милиционера нам после этого происшествия пришлось отказаться.

Дело, конечно, не в этом трагикомическом приключении: причина отказа от полюбившихся масок была более серьезной.

Первые же фашистские бомбы, сброшенные на зеленый Киев на рассвете 22 июня 1941 года, взорвали радостный труд всего народа. Беззаботные студенческие шутки, милое дурачество веселых чудаков словно взрывной волной отнесло в ту прежнюю, с каждым днем все более отдаляющуюся мирную жизнь. На заводах и в военкоматах, на вокзалах и в школах, наскоро оборудованных под госпитали, уже звучало во всю мощь:

Молодые любимцы публики болезненно переживали, когда их проверенные трюки встречались печальной и снисходительной улыбкой. От суровых призывников, их заплаканных жен и матерей, от первых раненых и контуженых наивно было ожидать большего. Может быть, в эти тяжкие для народа дни юмор вообще неуместен?

Повестки, обязавшие явиться в необычную фронтовую часть, заставили их отбросить сомнения и призвали к решительным действиям. Без долгих обсуждений актеры простились со своими счастливо найденными персонажами и в темпе, соответствующем военному времени, принялись искать образы новых героев. Хотелось, чтобы ими стали не теряющие присутствия духа бывалые солдаты, чтобы само их появление рождало улыбку, а разговор вселял бодрость и уверенность. Хотелось, чтобы их полюбили новые зрители: вчерашние рабочие, колхозники, студенты — сегодняшние воины. Все это мог сделать юмор — испытанное средство установления надежного контакта с залом, средство, которым они так успешно начали овладевать.

По своему небольшому опыту артисты знали, какое значение для восприятия сценических героев имеют их профессия, костюм, орудия труда. Перебрав военные специальности, остановились на фигурах повара и банщика. Кухня и баня с незапамятных времен связаны в народном представлении с приятыми чувствами. Не зря ведь говорится: "Баня — мать вторая" или — "Где хлеб да каша, там хата наша". Поварской колпак и половник, банная шайка и березовый веник — реквизит простой и понятный, а набор словечек: "дать жару", "намылить шею", "приперчить", "накормить березовой кашей" можно обратить на зарвавшегося врага...

Наверное, таким же образом складывались некогда характеры-маски героев площадных зрелищ.

Тимошенко пришлось вновь обратиться к стихотворству, чтобы вооружить раешными текстами комических персонажей, вошедших в их актерскую жизнь.

Старые автобусы с артистами ансамбля колесили по вязкому бездорожью, встречая части, вышедшие из тяжелых боев, провожая свежие подкрепления на передовую.

Обвешанные гранатами, ополченцы шли встречать танки Гудериана.

— Ребята,- говорили они ансамблистам,- дали бы винтовки, заржавеют.

Но на фронте солдаты не вправе распоряжаться оружием, так же как не властны избирать себе место в строю,- иначе многие артисты, не раздумывая, примкнули бы к колонне ополченцев.

Развернувшись на сельской площади, на лесной опушке, а то и прямо посреди дороги, наскоро соорудив сцену, ансамбль выступал перед остановившимися на привал бойцами. Песни тех дней напоминали о мирной жизни, звали в бой, лихие пляски заражали энергией, а когда появлялись повар и банщик, головы зрителей невольно начинали поворачиваться: значит, подоспели полевая кухня и хозвзвод?

— Повар Галкин. Здрасьте, здрасьте!

— Я Мочалкин, банщик-мастер.

— Он и я — неразлучные друзья...

Неунывающие затейники, веселые балагуры, они мгновенно становились друзьями зрителей.

Часто концерты шли в сопровождении дождя, порой — под аккомпанемент артиллерийской канонады. Случалось, что над местом выступления кружили мессершмитты. Тогда концерт становился испытанием выдержки для артистов, а сцена превращалась в боевой пост, который во избежание паники нельзя было покинуть без приказа.

В госпиталях выступали, разбившись на небольшие группы. В Нежинском лицее, где некогда учился Гоголь, врачи не отпускали артистов, пока они не выступят в каждой палате. Особенно добивались, чтобы все раненые бойцы увидали Галкина и Мочалкина.

Медицина может многое, но она не в силах дать тяжелораненому хотя бы час освобождения от гнетущей тоски и отчаяния. Это может искусство. Это под силу шутке.

Над чем смеялись фронтовики, глядя сценку "Родился я на хуторе Козюльки"?

Мочалкин сочинил "воспоминания о молодости в стихах" и намерен "зачитать" их. Он вручает текст Галкину, чтобы тот "в случае чего" ему подсказал. Вначале выступление новоиспеченного поэта идет гладко:

Но вот, взволнованный воспоминаниями, автор начинает запинаться. Суфлер Галкин подбрасывает ему нужные слова, но захваченный переживаниями детства, поэт нещадно перевирает их. Вместе "семья жила убого" у него выходит, что "семья жила у бога", а вместо "коровка неплоха" к имуществу бедняков с коровой приписывается и блоха... Сочинитель спорит с подсказчиком, на ходу исправляет вирши и все это делает вдохновенно, даже пререкается с товарищем, не выходя из стихотворного размера.

В этой незатейливой игре артисты использовали комические приемы народного комедийного творчества.

Может быть, "Козюльки" не заслуживали бы разговора, если бы в этом номере, как, пожалуй, ни в каком другом из тогдашнего репертуара артистов, не просматривались черты, определяющие будущие сценические образы обоих комиков.

Уже в этой сценке присутствовали деревенский наив, народная сметливость, своеобразная поэзия будущего Тарапуньки и рассудительность с ироничностью будущего Штепселя. Определялся и своеобразный характер их взаимоотношений — в общем дружеских, но крепко сдобренных постоянным подтруниванием.

Сценка с неудачливым поэтом, придуманная Ю. Тимошенко, вносила в сдержанный тон тогдашних концертов яркие краски юмора, на минуты отвлекая зрителой-фронтовиков от ежечасных потерь и лишений, а это было добрым и нужным делом.

Под Ромнами Березину пришлось применить свое знание немецкого языка. Он помогал допрашивать сбитого вражеского летчика. По годам пленный оберлейтенант был его ровесником, держался спокойно и нагло.

— Зачем вы напали на нас?

— Напали вы,— возразил немец.— Мы вас разобьем и вернемся в Германию.

18 сентября 1941 года фашисты вступили в Полтаву. 19 сентября после семидесяти одного дня обороны пал Киев.

До 16 октября длилась героическая защита Одессы.

Украина стонала под фашистским сапогом.

В Урюпинске, на переформировании, дирижер ансамбля командир роты Марк Фрадкин встретил старого товарища — лейтенанта Евгения Долматовского, вышедшего из вражеского окружения. Друзья провели бессонную ночь. А утром Фрадкин принес в ансамбль новую песню:

Музыкальный руководитель Е. Шейнин сыграл мелодию на расстроенном фортепьяно, солист О. Дарчук напел с листка строки, написанные поэтом от руки, припев подхватили все присутствующие. Петь мешали слезы.

Эта песня зазвучала почти без репетиций, может быть, потому, что она звучала в сердцах еще до того, как появилась на свет. Ее подхватила армия, запел фронт, она стала поистине народной. Но для ансамбля Юго-Западного фронта эта песня на всю войну осталась "своей".

Упорное сопротивление мужавшей в боях Красной Армии и партизанская война, развернувшаяся во вражеском тылу, сорвали планы гитлеровского блицкрига. Завоевать Советский Союз за три недели фашистам не удалось. Армия готовилась к новым боям, ансамбль, не прекращая выступлений, перевооружался новым репертуаром.

В боях на Смоленщине родились первые части Советской гвардии. Художественный руководитель ансамбля П. П. Вирский готовил с танцевальным взводом гвардейскую пляску, посвященную героям-кавалеристам. Старшина расположенного по соседству эскадрона обучал танцоров приемам сабельного боя. Дирижер Н. Чайкин написал зажигательную музыку. Танец начинался виртуозной маршировкой с молниеносными перестроениями. Эпизод боя — шашки взлетают вверх

— Руби изо всей силы! — требует Вирский.

— А партнер?

— Пусть защищается. Он же гвардеец.

От скрестившихся клинков сыпались искры. К счастью, обошлось без ЧП. Эффектным получился момент, когда внезапно обрывалась музыка и звенящим аккордом пел воздух, рассекаемый острыми клинками. В финале над кавалеристами взлетало гвардейское знамя и в зал летел призыв: "Вперед на запад!".

Пользуясь первой за войну возможностью нормально репетировать, оркестр и хоровая группа работали над сложными фрагментами из кантаты С. Прокофьева "Александр Невский". Чтец А. Сыроватский готовил новые стихи К. Симонова "Убей его!".

Тимошенко и Березин не отставали от товарищей. В Воронеже они подружились с майором А. Безыменским. Участник революции, автор комсомольского гимна "Молодая гвардия", известный поэт и драматург, он щедро делился с фронтовыми сатириками воспоминаниями о Горьком, Маяковском, Есенине, а под настроение мог спеть под гитару. С гитарой майор не расставался ни при каких обстоятельствах.

Однажды он вспомнил шуточную песенку Мориса Шевалье, в которой человек, преследуемый неприятностями, каждый раз утешал себя незатейливой припевкой:

А что, если переделать ее на военный лад?

На другой день поэт написал куплеты, а еще через день, сидя в зале, слушал их в исполнении Галкина и Мочалкина:

Успех куплетов вдохновил Безыменского на создание еще нескольких шуточных песенок для сатириков и большого номера для всего состава ансамбля. В музыкальной картине "Наш костер" слились воедино грусть и удаль, песня и танец, героика и шутка. В финале над хористами появлялся Тимошенко и пел на мелодию старинного романса:

После чего, изображая бесславный конец Гитлера, артист падал с трехметровой высоты, и его незаметно для зрителей подхватывали танцоры.

Такие сборные номера любили в ансамбле: постановщикам было где развернуться, а артисты получали возможность показать себя мастерами на все руки. В "Барыне" баянист и балалаечник из оркестра становились комиками, танцоры состязались в лихости, разбившись на две группы по росту, а хористы разыгрывали спор между басами и тенорами. Солисты-плясуны сопровождали свои выходы частушками. Александр Сегаль, отплясывая огненную лезгинку, успевал спеть:

"Слово честного грузина,
Что на площади Берлина
Я, пехоту веселя,
Протанцую шамиля!" Наступила суровая зима. Перед очередным выездом по частям батальонный комиссар Дринн выстроил артистов и скомандовал:

— Кому не досталось валенок, шаг вперед!

Шагнула добрая половина строя.

— Валенок не будет,- сказал комиссар. — Не хватило. С вами поделятся товарищи.

Иногда прибыть к месту выступления оказывалось нелегким делом. Для дезориентации противника с прифронтовых дорог снимали указатели с названиями населенных пунктов. Приходилось расспрашивать встречных, выясняя все каверзы маршрута.

Не легче было возвращаться ночью после выступления на свою базу. Добровольцы ложились на радиатор и в темноте указывали шоферу путь.

Часто в селах девушки просили баяниста остаться, поиграть еще сверх концерта. В клубе звучали частушки, в которых так же, как и в концертах ансамбля, шутка чередовалась с горечью.

...В первые дни войны, исполняя куплеты о фрице, попавшем в русский плен, Тимошенко и Березин были уверены, что факт они выбрали исключительный, нетипичный, как говорят, высосали его из пальца. Между тем уже через несколько месяцев, в декабре сорок первого года, они пели эти куплеты тесно окружившим их на поляне трем сотням немецких военнопленных. Вчерашние враги, обескураженные и растерянные, смотрели на выступавших русских солдат, ожидая подвоха. Но подвоха не было, и пленные, постепенно увлекшись зрелищем, дружно смеялись и аплодировали. Песенка Галкина и Мочалкина о капитане Мюллере, шарлатане и шулере, заканчивалась не требующим перевода трюком — фюрер получал под нос громадный бутафорский кукиш. Судя по реакции "особых" зрителей, они потеряли былое доверие к своему главнокомандующему.

Может быть, несмотря на старания переводчика, немцы не все поняли из выступления ансамбля, но одно они усвоили прочно — русские не убивают сложивших оружие врагов. После этого концерта прибавилось число писем, в которых военнопленные призывали своих соотечественников прекратить бойню, затеянную фашистскими главарями.

Если поначалу пребывание комиков в ансамбле и вызывало кое у кого сомнения, то теперь трудно было представить выступление коллектива без них. Когда однажды перед ответственным концертом заболел Березин, командование ансамбля упросило его выручить товарищей, чтобы дать полновесную программу. Больной был доставлен на газике командующего армией и выступил, как потом говорили, "с жаром".

Летом 1942 года в Москве проходили Дни Украины. Пожелтевшая программка сохранила память об одном из выступлений фронтовых артистов. Дата — 14 июня 1942 года. Зал имени П. И. Чайковского. Вместе с ансамблем на сцену в тот вечер выходили мастера украинского искусства.

Гнат Юра проникновенно читал строки Максима Рыльского, написанные кровью сердца:

"Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами...

...Ужель судьба погибнуть ей,
Потопленной в крови багровой...
Когда жива она в своей
Семье — великой, вольной, новой?.." Вокальная группа ансамбля совместно с хором Всесоюзного радиокомитета исполнила несколько русских и украинских песен. Это было своеобразным экзаменом для взвода Шейнина, и певцы выдержали его с честью. Зрители аплодировали столичным хористам, облаченным в концертные костюмы, и артистам-солдатам в выгоревших гимнастерках и сапогах, прошагавших не один километр обожженной войной земли.

Высоко оценили знатоки самобытное мастерство П. Вирского и его орлов. Гвардейскую пляску бисировали, а после гопака говорили, что балетмейстер открыл новую страницу в хореографии.

Снова, как год назад, Тимошенко и Березин объявляли выступления И. Паторжинского и М. Литвиненко-Вольгемут, 3. Гайдай. Сколько же пережито за этот год!

Как выглядели Галкин и Мочалкин на сцене лучшего концертного зала страны? К сожалению, их актерское мастерство не было оценено. Повторилось примерно то же, что и в пору их выходов в образах милиционера и монтера,- зрители не хотели признавать их артистами. Теперь их принимали за боевых друзей, для которых концертная эстрада лишь временное место пребывания, а основная деятельность проходит при походной кухне или в передвижном поезде-бане. О них говорили: "Веселые солдаты!"

И такая оценка ничуть не огорчала друзей. Значит, все их профессиональные приемы, все трюки и репризы подавались на пределе достоверности. А по их глубокому убеждению, именно в достижении абсолютной органичности и состоит актерское мастерство.

Москвичи по-особому аплодировали украинцам. У аплодисментов ведь тоже всегда есть своя окраска, свой неповторимый характер. В тот вечер они были исполнены глубокого смысла: да, врагам удалось захватить города и села республики, они жгут ее новостройки и топчут памятники древности, но жив, не покорен дух народа, не сломлена его воля, не побеждена светлая песня и острая шутка!

В июле 1942 года отборные гитлеровские силы были брошены на Волгу. Готовилось главное сражение Великой Отечественной войны. Теплушки мчали ансамбль Юго-Западного фронта к месту этого сражения.

Сталинград еще жил тыловой жизнью, артисты выступали перед рабочими заводов и строителями укреплений. Но 23 августа на город впервые обрушились вражеские бомбы. Такого еще не приходилось видеть и бывалым фронтовикам. Пятнадцать часов тучи бомбардировщиков атаковали Сталинград. Они разворачивались над Красной Слободой, где стояли палатки ансамбля, и шли к городу, чтобы свалить на землю тысячи тонн бомб, бочек, обломков рельс... Горели заводы, пылали цистерны с нефтью, рушились дома. Целью было — сокрушить волжскую крепость, устрашить ее защитников. Белые хлопья вражеских листовок плыли над развалинами.

Но сталинградцы не сломились. Свидетелями этого стали фронтовые артисты, уже утром следующего дня выступавшие перед бойцами. После концерта, как обычно, к воинам обращался комиссар части:

— Родина переживает тяжелые дни... Оккупанты рвутся к Волге, не считаясь с потерями... Отступать дальше — значит загубить себя и Родину. Ни шагу назад!..

Во время одного из переездов газик комиссара Дринна попал на участок дороги, куда удалось прорваться немецким танкам. Майор был расстрелян там же на обочине.

Фронтовые артисты делили с воинами горечь отступления и радости побед. В феврале стало ясно, что под Сталинградом фашисты понесли небывалое поражение. По дорогам бесконечной вереницей потянулись обмороженные, укутанные в бабье тряпье "завоеватели".

"Сталинградские медные трубы" назывался номер, созданный Тимошенко и Березиным в дни и в честь волжской победы. Обнаглевшие захватчики, изображенные на рисунках, проходя между медными валиками-трубами, превращались в жалких побитых фрицев. Танцор и художник Владимир Викен нарисовал карикатуры на обратных сторонах топографических карт — другой бумаги не нашлось. Цирковой аттракцион сопровождался озорными куплетами на мотив известной детской песенки "Жил-был у бабушки серенький козлик":

Мощный хор саркастически подхватывал:

Громовым хохотом встречали появление из медных труб высокомерного генерала, потерявшего под Сталинградом свои парадные галифе. То, что постеснялись бы сказать и показать артисты Тимошенко и Березин, Галкин и Мочалкин говорили и показывали без всякого смущения — у них уже была своя фронтовая лексика, понятная и близкая солдатской массе. Они не жалели сил, чтоб рассмешить зрителей, и никто не мог упрекнуть их за грубые средства, которые при этом использовались. Прошедшие с армией от Днепра к Волге, они, как никто другой, знали, что "смех,- как говорил один из писателей,- самое серьезное на фронте. Когда на поле боя на передний край приходит смех, страх улепетывает оттуда".

Первые военные награды — сталинградские медали — были торжественно вручены всему составу ансамбля в Курске.

Весной сорок третьего по-особому заливисто пели знаменитые курские соловьи, будто их вдохновлял грохот танков и гул самолетов. Армия наступала! Радовали порядок и организованность, восхищала мощь нового вооружения.

Теперь артистов запросто подбрасывали к месту концерта военные машины. По-иному смотрелись танцы на ловко сработанном саперами сценическом помосте, по-другому выглядели солисты, освещенные сильными прожекторами ПВО. Несмотря на близость линии фронта, ни артисты, ни зрители не страшились воздушных налетов врага — впервые с начала войны небо стало нашим!

Выступлений было много. Командование и политуправление считали, что обеспечить воинов искусством не менее важно, чем вооружить, обмундировать и снабдить продовольствием.

Победу на Орловско-Курской дуге ансамбль ознаменовал новой программой, подготовленной в нелегких фронтовых условиях. Мастерство Галкина и Мочалкина совершенствовалось, как и боевая техника. Рассказывая о новой победе, банщик березовым веником сметал с карты нашей Родины фашистскую нечисть, а повар превращал грозного немецкого тигра в мокрую кошку. (История о том, как доставали и возили за собой живую кошку, была не менее смешной, чем исполняемая артистами сценка.)

К тому времени их узнали и полюбили все солдаты фронта. Они были сродни пехотинцу Васе Теркину, сбившему из винтовки вражеский самолет, пулеметчику Пете Горчичкину, не дрогнувшему под напором немецкой "психатаки", Грише Танкину, выведшему однополчан из вражеского окружения. Эти герои, созданные талантом и фантазией А. Твардовского, Б. Палийчука, А. Суркова, Ц. Солодаря, И. Неходы, становились "своими", вести о них искали в каждом свежем выпуске газеты. О них читали. Галкина и Мочалкина видели собственными глазами.

Иной раз артистам доводилось слышать, как, опуская название ансамбля и фамилии его руководителей, в частях говорили:

— Ансамбль, где Галкин и Мочалкин.

Причина популярности была не только в таланте юмористов — в коллективе было немало талантов. Срабатывала удивительная сила воздействия выверенного веками принципа сценических масок, о котором вдохновенно рассказывал студентам профессор Гвоздев.

Свободная импровизация помогала установить живую связь с аудиторией. Часто они первыми сообщали зрителям о новой победе, об освобождении еще одного города. Причем сообщали но скупым языком сводок Совииформбюро, а в смешных куплетах, сочиненных Тимошенко перед самым выходом на сцену и записанных на поварешке, а то и прямо па ладони:

"Писем фрау ждет с Кавказа,
Но молчит ее кумир.
Он вчера оставил сразу
Божий мир и Армавир". Зарифмовать трудное название города помогал весь ансамбль. Это была радостная работа, артисты заранее знали, что после такого куплета-информации минуту, две, три не будут стихать аплодисменты.

— Харьков освобожден!

— Наши взяли Донецк!

— Полтава свободна!

— Киев наш!

Той осенью победные салюты, доносившиеся по радио из Москвы, отзывались радостью в сердце каждого.

Несмотря на непрерывные выступления и репетиции, встречу нового, 1944 года, по предложению Тимошенко и Березина, решили отметить капустником. В Гомельском Доме офицеров в тот вечер царила атмосфера праздничного подъема. Казалось, вместе с шутками и розыгрышами в нелегкий быт фронтового подразделения ворвалось праздничное довоенное настроение. Танцоры вспоминали, как Вирский репетировал под дождем на болоте, певцы по-доброму шутили над Шейниным, который в мирное время мог явиться на репетицию в двух галстуках, а в первые годы войны приветствовал идущих справа правой рукой, а движущимся слева отдавал честь левой.

Музыкант Герасимов насмешил всех, изображая солдата-одессита. Поэма "В городе С.", сочиненная Тимошенко, повествовала о пребывании ансамбля в Саратове...

А весной сорок четвертого по дорогам, взрытым недавними боями, автобусы мчали ансамблистов на свидание с родным Киевом.

Где он, солнечный асфальт зеленого Крещатика, по которому ежедневно бежали на занятия веселые студенты? Груда руин и единственное, чудом уцелевшее дерево. Где многоголосый шум родного института? По истерзанным аудиториям гуляет ветер. Валяются обгорелые стенгазеты, фотографии лучших пионервожатых, среди них снимок Березина, журналы успеваемости — пятерки, четверки и тройки, квитанции кассы взаимопомощи, афиши студенческих спектаклей...

В Киеве они узнали о судьбе разбросанных войной однокурсников, о трагической доле десятков соучеников — добровольцев Коммунистического батальона,- павших смертью героев в Броварских лесах.

Вечером — концерт в Оперном театре. Волнующая встреча киевлян с артистами в солдатской форме. Утром — участие в похоронах генерала Н. Ф. Ватутина, героя освобождения столицы Украины. Через день: "Внимание, мотор!", мирные выстрелы кинохлопушки — киевские документалисты снимают фильм, посвященный военно-концертному коллективу.

Когда на передовой затишье, ансамбль в действии. Песни приходят в блиндажи и землянки, сценой для танцев становится кузов грузовика.

Фронт в наступлении — артистам тоже не до отдыха. Автобусы ансамбля катят дорогами освобождаемой Польши.

Люблин наши войска взяли ночью. Продолжая преследовать врага, наступающие части не задержались в городе. А наутро жители высыпали на улицы. Надо ли говорить, как встретили они машины ансамбля? Артисты были первыми советскими людьми, которых увидел польский город, еще не успевший отряхнуть кошмар оккупации. Радиорепродукторы объявили о времени начала концерта, но задолго до назначенного срока люблинский парк стал заполняться зрителями.

Вот когда можно было без всякого преувеличения сказать, что на концерте присутствовал весь город!

Появление оркестра и хора в новой, с иголочки, парадной форме было встречено бурей восторга. На эстраду посыпались цветы.

В благоговейной тишине старинного парка нежно звучали русские, украинские и польские песни, принесенные на многострадальную землю армией-освободительницей. Вихревые пляски вселяли уверенность в полной победе, а выступления "кухажа" Галкина и "лазебного" Мочалкина рождали смех, не звучавший в городе пять бесконечно долгих лет. В заключение праздника с эстрады грянул польский гимн, подхваченный зрителями. Все номера по требованию публики повторялись, и концерт закончился поздним вечером.

— Панове,- обратился к залу представитель новой народной власти. — Русские солдаты спешили выступить перед вами и не позаботились о своем ночлеге...

Зрители, не дав ему договорить, бросились к эстраде. Размахивая руками, они спорили друг с другом за право принять у себя артистов.

Люблин стал городом, где формировалось правительство народной Польши. Выступления ансамбля были добрым вкладом в дело создания нового народного государства.

Тимошенко и Березин выступали перед польскими зрителями на их родном языке. Работники местного радио взялись перевести текст Галкина и Мочалкина и справились с этим нелегким делом блестяще.

— В польском языке нет выражения "пройти огонь, воду и медные трубы",- беспокоились артисты. — Что же будет со "Сталинградскими медными трубами"?

— Зато у нас есть прибор, удивительно похожий на наше приспособление,— успокоили их переводчики.— Он называется магель ренчный и служит для прокатки мокрого белья.

Так "Медные трубы" превратились в "Сталинградский магель ренчный".

Выучить польский текст не составляло труда, актеры уже неплохо овладели языком, близким украинскому. Когда же они освоили его в совершенство, польские товарищи их попросили:

— Пожалуйста, не говорите так чисто, а то зрители принимают вас за поляков.

Оказалось, что их песенки и шутки находят отклик, даже если они исполняются на чужом языке и перед гражданской аудиторией. Значит, они комики "широкого профиля". Это радовало артистов, ведь война близилась к концу и им предстояло возвращаться к мирной деятельности...

В начале сорок пятого года Тимошенко оказался в Москве. Остановился он у своего учителя Полежаева. Ночи напролет они вспоминали Киев и институт, говорили о войне и искусстве, мечтали о мирной жизни.

Послевоенные похождения двух фронтовых друзей Тимошенко попытался представить в кинокомедии, которую он писал в редкие свободные часы между переездами и выступлениями ансамбля. Со сценарием в руках молодой солдат-отпускник и предстал перед дверью квартиры на Можайском шоссе, где проживал Александр Довженко.

Комедия заинтересовала Александра Петровича несколько меньше, чем ее автор — рядовой скоморох фронтового ансамбля. Довженко жадно выпытывал у артиста все, что тому удалось увидеть на войне, и в свою очередь щедро делился с ним своей мудростью.

Довженко жил величественными замыслами и решил включить в них понравившегося ему молодого киевлянина.

— Вы будете моим ассистентом!.. — Юра, что вы скажете, если я сниму вас в роли Андрия из "Тараса Бульбы"?.. — Немедленно беритесь за изучение английского языка!

После одной из встреч в блокноте Тимошенко появилась запись. "Фамилия героя — Тарапунька".

В тот вечер Довженко попросил Юрия рассказать о своем детстве.

— Мои детские годы ничем не примечательны,- вздохнул Тимошенко. — Вот вы рассказывали о зачарованной Десне, а я родился на речушке, которая и на картах не помечена.

— А как она зовется?

— Тарапунька.

Александр Петрович засмеялся.

— Вы дали герою сценария фамилию Бублик,— сказал он.— Шаблонно и не смешно. Назовите его Тарапунькой — само слово вызывает добрую улыбку.

В те дни по дорогам Германии, казалось, шагала вся освобожденная из фашистского плена Европа. Навстречу автобусам ансамбля катились тачки со скарбом, украшенные французскими, чешскими, бельгийскими, польскими, голландскими, югославскими флагами.

Насильно угнанные земляки — украинцы, русские, белорусы — пели вместе с хором ансамбля родные песни.

— "Повий, витре, на Вкраину!.."

Армия вызволила их из рабства, песня и веселое слово срывали колючую проволоку с душ. Многие плакали от начала до окончания концерта, а потом говорили:

— За три года столько не смеялись, сколько за эти два часа.

Оказывается, не одни улыбки и смех могут быть платой за радость.

Ансамбль прошел дорогами отступления и дорогами побед. В мае сорок пятого он оказался там, куда было приковано внимание всего мира,- у стен логова фашистского зверя.

В конце апреля командование трех фронтов разработало военную операцию окончательного разгрома врага. Когда артисты ансамбля вошли в помещение, где только что окончилось это историческое совещание, карты еще не были убраны со стен, а лишь задернуты занавесками. Здесь сидели маршалы Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, И. С. Конев...

Эту песенку Галкин и Мочалкин пели для усталых участников заседания. В ней не было юмора, но она удивительно отражала настроение, охватившее всех советских воинов от солдата до генерала.

Второго мая капитулировали остатки гитлеровских войск. Город горел. Знамя Победы развевалось над рейхстагом. Третьего мая ансамбль выступал перед победителями на площадях Берлина.

Солдат ансамбля А. Сегаль сдержал слово. У Бранденбургских ворот бушевали танцы народов нашей страны, звучали песни советских республик. Никогда раньше ансамбль не работал так легко, радостно и неустанно. Торжествовали наша правда и наше оружие, наша песня и наша шутка. Хорошо смеется тот, кто смеется последний. В мирном небе Берлина гремел салют Победы и эхом разносился но всему земному шару.

Один из самых необычных концертов, в котором участвовали Тимошенко и Березин, состоялся за Эльбой, на встрече с американскими союзниками. Артисты ансамбля с удовольствием вспоминают все подробности того вечера.

О том, как тщательно готовили вокалисты американскую народную песню "Под яблоней" и как все шейнинские нюансы и полутона утонули в хриплом громогласном хоре зрителей, дружно подхвативших припев.

О том, как Тимошенко блистал своими познаниями в английском языке перед американским сержантом — украинцем по происхождению.

О том, как наши артисты впервые узнали, что топот и свист у американцев — знаки наивысшего одобрения.

Об оглушительном свисте и топоте, которым наградили зрители трубача Николая Рудого за исполнение мелодий из "Серенады Солнечной долины".

И, наконец, о ведущем банкет парне из Кливленда, который в первом же тосте заявил, что все американские генералы должны поцеловать русского солдата со сталинградской медалью в место, название которою пероводчик затруднился перевести...

Военный репертуар комического дуэта завершила веселая песенка о возвращении солдат-победителей к мирному труду:

Возвращались на родную Украину демобилизованные фронтовые друзья повар Галкин и банщик Мочалкин.

"ВЫДВИНУЛИ В АРТИСТЫ"

В Киеве Тимошенко снял комнату, точнее, угол, а еще точнее, диван в плотнонаселенной коммунальной квартире. Березину повезло — он поселился в отдельной комнате, единственным недостатком которой было отсутствие печки. Однажды утром, обнаружив под кроватью снежный сугроб, он решил перебраться к другу, гостеприимно предложившему ему раскладушку.

Зиму прошли вместе, делясь полученными по карточкам продуктами и сообщениями об успехах и неудачах на новых творческих тропках. Ефим рассказывал о театральных новостях, он проходил режиссерскую практику в Театре русской драмы под руководством К. П. Хохлова; Юрий ожидал встречи с Довженко, радуясь каждому новому письму от него.

"Большое дело смех и веселье! — писал Александр Петрович. — Когда народу в чем-то трудно, можно, если есть талант, стать шутом и вертеться перед ним колесом, чтобы развеселить, развлечь его. В этом большой смысл, и многие настоящие мастера постоянно носят в душе готовность к такой деятельности. Но если есть возможность в подобном роде творчества размахнуться не только на киевскую аудиторию, а на всемирную, чтоб таким образом и киевская стала выше, взглянув на себя со стороны,- почему бы не попытаться...".

Режиссер призывал молодого друга освобождаться от провинциализма, по его словам, "самого тяжкого и непростительного греха в искусстве".

"...Не подумайте, что я хочу позорить NN. но когда я увидел его в Москве, ну таким же он мне показался провинциальным, что я не знал, куда деться. Он выступал на сцене... Это было очень плохо, Юра. Причем, видно, что человек он симпатичный, добрый, честный. Но его манера держаться, говорить, творить прекрасное — в этом было что-то настолько наивное, вроде он вышел из-за копны пахучего сена с букетом цветочков в руках, и коровы где-то далеко за речкой мычат и соловей щебечет... Господи, прости меня, я тоже был таким тридцать лет назад".

И в каждом письме просил, умолял, требовал, чтоб Тимошенко изучал языки, видя и в этом тоже спасение от столь ненавистного ему "провинциализма".

"Я хотел бы, чтоб вы как художник сформировались в полностью современного человека в самом широком интернациональном смысле этого слова...".

Первого апреля 1946 года Тимошенко ворвался в комнату со свежей газетой.

— Читал? Объявлен Всесоюзный конкурс артистов эстрады. Что будем делать?

— Готовиться,- не раздумывая ответил Березин.

Иначе и не могло быть. Многократно повторенные слова "Всесоюзный конкурс артистов эстрады" возвращали их в довоенную юность, связывали разорванную войной ленточку радости, надежд и удачи.

Но теперь к соревнованию готовились не озорные студенты, а демобилизованные солдаты, успевшие познать истинную цену улыбки и смеха. Они перебрали свой мирный и фронтовой репертуар, безжалостно отбросили все случайное, бережно восстановили ценное, мучились в поисках нового, сегодняшнего...

Киевский смотр прошел легко — дома и стены помогают. А что ждет их в Москве?

В жюри — признанные мастера, любимцы зрителей: Леонид Утесов, Тамара Ханум, Николай Смирнов-Сокольский, Владимир Хенкин. Председатель — Евгений Михайлович Кузнецов — крупнейший авторитет в области эстрады и цирка, знающий историю жанра и обладающий умением в слабых ростках дарования разглядеть его будущий расцвет.

За спинами комиссии — артисты столичных театров, любители эстрады, участники конкурса, успевшие выступить или ожидающие своего выхода, публика необычная, готовая остудить пыл самоуверенного эстрадника и поддержать новичка из самодеятельности. Закулисная суета способна кого угодно привести в состояние осинового листка, трепещущего под порывами ветра.

Киевляне разделили участь всех конкурсантов — они струсили. Сказывалось то, что почти год партнеры не выступали вместе. Первые реплики больше походили на невнятное бормотание, чем на бодрое приветствие. Овладеть собой им помогли... сценические маски. Действительно, милиционер и осветитель могли растеряться, попав на московскую сцену. Наверное, именно так вел бы себя постовой, оторвавшись от привычной деятельности, и монтер, до сих пор лишь освещавший артистов, а теперь сам попавший под яркие лучи прожектора.

Вероятно, через три минуты актерским чутьем они ощутили интерес жюри к своим персонам, одобрение зрителями первых шуток, и затем дальше, от номера к номеру, стали набирать привычный темп выступления; "взяв" этот трудный зал, уже не "отпускали" его.

— Товарищ милиционер, там за кулисами непорядок! — размахивая руками, кричал осветитель.

— Ну и что? — меланхолически отвечал тот.

— Как это "что"? — суетился монтер. — Вы же призваны следить за порядком!

— Я и слежу за порядком. А непорядок меня не касается.

Сперва они обращались друг к другу на "вы", но вскоре переходили к приятельскому общению — выяснилось, что оба воевали на одном фронте, под командованием одного генерала, только высокий, угловатый украинец регулировал движение военной техники на берлинских улицах, а маленький, шустрый балагур служил по прожекторной части. Конечно же, они могли встретиться раньше, у здания рейхстага, на котором 5 мая поставили свои подписи. Но встретились только здесь, сейчас.

Нескладного милиционера зовут Грицько Тарапунька, а дежурного осветителя...

— Штепсель,- безапелляционно заявляет новый друг.

— Между прочим, у меня есть имя,- обижается монтер.

— Но ты ж электрик?

— Электрик.

— Раз электрик,- значит, Штепсель!

Ради дружбы приходится согласиться.

Кстати, имена сценических персонажей комедийной пары впервые прозвучали в столице именно на конкурсе, так что можно смело сказать, что Штепсель встретил Тарапуньку в июле 1946 года в помещении Центрального Дома работников искусств.

Радость многих молодых артистов, прошедших на заключительный тур состязания, омрачалась одним немаловажным обстоятельством. Репертуар большинства конкурсантов был довольно скуден, и, оказавшись на пороге решающего выступления, они лихорадочно думали над тем, что показывать дальше. Березина и Тимошенко этот вопрос не тревожил. В их пороховницах было еще немало пороха, лучшие номера они приберегли про запас.

Окрыленные успехом, на завершающий тур артисты прошагали со "Сталинградскими медными трубами", которые верно послужили им в годы войны. Только теперь за их спинами вместо мощного оркестра фронтового ансамбля стоял его концертмейстер Андрей Приходько с баяном.

Лихо спели веселую песенку о демобилизованном старшине. Тарапунька рассказал о тонкостях своей работы в милиции. Он демонстрировал целую связку милицейских свистков — для каждого нарушителя особый. Расшумелся, скажем, подгулявший прохожий — звучит свисток отрезвляющий; переходит дамочка улицу в неположенном месте — свисток предупреждающий, отвлеклись няни от колясок с детками, заговорились с чужими дядями — свисток ревет ребячьим плачем, засиделись заполночь в городском саду парочки — Тарапунька свистит соловьем. Влюбленные идут на звук соловьиной трели, а хитрый милиционер потихоньку выводит их из парка...

А напоследок Тарапунька настолько расхрабрился, что решил с помощью Штепселя представить на суд комиссии "кусок художественного слова", поэму "Родился я на хуторе Козюльки".

Они исполняли шутки, куплеты, сценки и песенки, а попутно, с каждым выходом, обнаруживали новые черточки характеров своих персонажей. Создавалось впечатление, что не актеры демонстрируют свое мастерство, а некие действующие лица постепенно открывают зрителям эпизоды своих биографий, грани своих взаимоотношений. Комические маски утверждали свои преимущества. Украинская речь с ее жартами и пословицами органично вливалась в русло советской эстрады.

Отмечая талант и мастерство киевлян, строгое жюри не прошло и мимо слабых сторон их выступления.

— Дуэт неравноценен. Тарапунька явно "переигрывает" Штепселя.

— Не все благополучно со вкусом. Порой сбиваются на откровенное зубоскальство.

— Значит, дадим вторую премию. Первую присуждать не будем.

— Но они же самые яркие?!

— На прошлом конкурсе самым ярким был Аркадий Райкин, но ему тоже дали вторую премию.

— Стоит ли сегодня повторять вчерашние ошибки?..

Тимошенко и Березин заняли первое место в списке лауреатов конкурса. Не менее придирчиво комиссия разбирала и выступления других победителей. Сейчас думается, что судьи были излишне строгими. Итоги конкурса, казавшиеся тогда некоторым критикам "не блестящими", сегодня вовсе не вызывают снисходительной улыбки. Молодые артисты, отмеченные премиями и дипломами, на долгие годы стали украшением советской эстрады, оправдали высокую оценку, данную их искусству старшими коллегами.

Людмила Лядова и Нина Пантелеева — тогдашние студентки Свердловской консерватории, создатели неповторимого вокального дуэта. "То, что делают Лядова и Пантелеева,- утверждал в то время Л. О. Утесов,- до них пытались делать и другие исполнители, но никому не удавалось достигнуть таких блестящих результатов".

Тамара Птицина и Леонид Маслюков — смелые новаторы в акробатическом жанре, ловкие и грациозные артисты, впоследствии вдумчивые и изобретательные педагоги.

Герман Орлов — непревзойденный исполнитель стихотворных фельетонов, артист высокой театральной культуры.

Рано ушедший из жизни Александр Блехман, искрящимся метеором пронесшийся по всем разновидностям веселой эстрады.

Галия Измайлова — тоненькая узбечка, покорившая зрителей народным танцем с колокольчиками.

Роза Багланова, Иван Шмелев, Ружена Сикора, Афанасий Белов, Леонид Кострица...

Их имена прочно заняли место в афишах послевоенной эстрады.

"Из всех выступавших речевиков мне больше всего понравились два молодых артиста — киевляне Е. Березин и Ю. Тимошенко... У них превосходные актерские данные, обаятельная манера общения со зрителями, подкупающая непосредственность",- писал в газете "Советское искусство" Сергей Михалков, первым поздравивший счастливых друзей с трудной победой.

Свежеиспеченные лауреаты и дипломанты обнимали друг друга, плакали, целовались, прыгали от радости...

— Если вы считаете себя великими артистами, то вы глубоко заблуждаетесь,- охладил их восторги скептически настроенный постановщик заключительного концерта Арнольд Григорьевич Арнольд.

— Но звания, которыми нас удостоили... — попыталась возразить молоденькая певица.

— Звания дали вам потому, что лучших артистов не нашлось,— безапелляционно оборвал ее Арнольд — неистощимый выдумщик, неуемный остряк и изобретатель розыгрышей. Тимошенко влюбился в него с первого взгляда — его всегда привлекали люди эксцентричные; Арнольду тоже пришелся по душе молодой киевлянин. Они серьезно "работали" над каждым шутливым розыгрышем и по-детски радовались, когда удавалось его осуществить. Могли застыть в удивлении перед гостиничным лифтом, изображая простаков, впервые увидевших подобное чудо техники. Вокруг собиралась толпа, люди объясняли им безопасность передвижения в лифте, "провинциалы" ахали, восхищались, но войти в кабину подъемного устройства все же не решались...

Легкое, праздничное настроение сопутствовало артистам и в заключительных концертах лауреатов в Зале имени П. И. Чайковского. Освободившись от конкурсного волнения, аплодировали от души своим бывшим конкурентам, и их улыбки па сцене были не обязательным приложением к "легкому жанру", а искренним проявлением радостных чувств.

У Тимошенко и Березина появились поклонники-зрители, не пропускавшие ни одного их выступления. Оказалось, что это опасные люди. На втором же концерте, услышав знакомые шутки, они не постеснялись прийти за кулисы и заявить:

— Ребята, это мы уже слыхали.

— Что ж поделаешь?! У нас репертуар не резиновый.

— При чем тут репертуар! Что, вам трудно каждый раз выдавать новенькое?

Они не желали видеть в Тарапуньке и Штепселе артистов, они хотели верить в то, что "ребята" рождают свои шутки тут же на эстраде.

Взыскательная ленинградская публика и чуткая критика тепло встретили победителей конкурса. Приятно было развернуть свежий номер газеты и прочитать лестные строки:

"Со сцены повеяло задором, свежестью и оригинальным талантом".

"В правде, в народном национальном характере состоит обаяние этого образа" (это о Тарапуньке).

"Выступление Тимошенко и Березина радует молодостью, которая призвана повести борьбу с косностью и рутиной".

С еще большим энтузиазмом встретил своих посланцев родной Киев. Тут уж была гордость за земляков, добившихся победы на всесоюзном состязании. Не подвели!

Их наперебой приглашали лучшие концертные площадки города.

"Попробуйте представить себе какой-нибудь большой концерт без их участия. Абсурд! Неполноценный концерт. А с ними? Ни приглашения, ни билета, ни контрамарки нигде не достанете...".

К чести лауреатов, успех не вскружил им головы. Памятуя о замечаниях по части репертуара, они обратились к опытному эстрадному драматургу киевлянину Павлу Григорьевичу Григорьеву.

Сын адвоката, человек высокой культуры, страстный книголюб, он начал свой путь в литературе с поэзии и добился немалого успеха. Написанная в год рождения Тимошенко и Березина песня "Красная Армия всех сильней" (музыка С. Покрасса) стала поистине народной. По свидетельству Н. К. Крупской, она была одной из любимейших песен В. И. Ленина в последние годы его жизни.

Павел Григорьевич шутя говорил, что писателем он стал по поручению Политотдела Киевского военного округа. Его стихи, монологи, куплеты, сцепки с успехом исполнялись синеблузниками. Он заведовал литературной частью Харьковского театра миниатюр, в составе которого были известные актеры Эд и Вар, Д. Задольский, Эльга Арене.

— Завлит в те годы,- вспоминал Григорьев,- существенно отличался от теперешнего. Его обязанностью было собственным трудом обеспечить труппу репертуаром. Каждые десять дней я представлял на суд исполнителей новое обозрение. А платили мне не построчно и не постранично. Платили по количеству "смехов". Удачные программы держались месяц, шли в других подобных театриках, слабые с треском проваливались и сходили со сцены буквально на другой день...

"Даешь мозги!" — называлась лучшая из пьес, написанных Григорьевым. В ней давался бой нэпманам. В Ленинграде ее ставил Д. Гутман, а заглавную роль исполнял молодой Л. Утесов.

От Павла Григорьевича артисты впервые по-настоящему усвоили, что такое "ход", "поворот", "реприза", все те секреты производства комического, которыми до того они пользовались неосознанно, подобно мольеровскому Журдену, более сорока лет говорившему прозой и не подозревавшему об этом.

Обычно сдержанный Григорьев воодушевлялся, когда актеры приносили свои идеи.

— А что если над Тарапунькой повесить тарелку, и, как только он начнет завираться, тарелка будет на него обрушиваться?

— Пожалуй, это ход,— соглашался автор.

На следующий день он выкладывал новые разработки замысла.

— Висеть над Тарапунькой должна не тарелка, а его милицейский жезл. Он станет как бы составной частью аппарата, изобретенного грамотным Штепселем. А называться аппарат будет "брехочувствителем". Тарапуньке же лучше явиться не просто "вралем", а хвастливым докладчиком, норовящим приукрасить весьма скромные достижения возглавляемого им предприятия.

Исполнителям нравилась сценка, но автор был неудовлетворен.

— А поворот?

Через несколько дней, после доброго десятка отвергнутых предложений, наконец-то появлялся и "поворот".

— Когда докладчик обезвредит неумолимую хлопушку, она ударит его не сверху, а снизу, "по зубам".

— Смешно.

— Теперь остановка лишь за репризами.

Реприза была коньком драматурга. Сидя на постели, он мог часами колдовать над узкими листами бумаги, придумывая, записывая и нумеруя десятки вариантов, в которых обыгрывались со всех сторон фразы предстоящего доклада Тарапуньки. Работа его напоминала разгадывание замысловатого кроссворда, в котором надо было отыскать слова, удовлетворяющие двум требованиям: по горизонтали — смыслу, по вертикали — смеху.

"На сегодняшний день меня интересует завтрашний день"; "Я даже подвалы поднял на недосягаемую высоту"; "Во время ремонтных работ я не допустил ни единой ошибки, поскольку находился в отпуске"; "Вы видите, как я горю на работе. Но я один, я руководство, так пусть же горит все производство"...

Текст артисты не учили — они подготовили, "выговорили" его еще до первой репетиции. На репетициях возникали смешные приспособления, например докладчик надевал на голову папку от доклада, завязывая снизу ее тесемки, это временно спасало его от беспощадных ударов "брехочувствителя".

Григорьев знал все, что было на эстраде. Это помогало и мешало ему. Он заразил молодых комиков требовательностью к исполняемому материалу — и они обратили эту требовательность к его творчеству. Это тоже усложнило работу, но он был неустанным тружеником эстрады и не огорчался, когда все тридцать два варианта новой репризы приходилось отправлять в корзину.

На художественных советах его упрекали:

— Почему вы пишете только тарапунькам? Другим ведь тоже надо.

— С тарапуньками приятно работать,- отвечал он. — Они меня омолаживают.

Общими усилиями было создано множество номеров, определивших первые успехи комического дуэта. К новому сезону в "Эрмитаже" они подготовили большую и разнообразную программу.

Если когда-нибудь будет создана летопись московского сада "Эрмитаж", в нее несомненно войдет все лучшее, чем располагала советская эстрада. Приглашение участвовать в программе "Эрмитажа" — признание таланта; удачные выступления на первой площадке столицы в те годы — пропуск во все концертные залы страны.

Летний сезон 1947 года в эстрадном театре "Эрмитаж" открывали Ю. Тимошенко и Е. Березин. Весело ведя большую пеструю программу, они демонстрировали свои "милицейский" репертуар. Конферанс вполне удовлетворял требованиям, предъявляемым к этому жанру. Необычным было то, что конферансье постоянно пребывали "в образах". Т а к вести концерт могли только милиционер и осветитель.

вдохновенно декламировал Штепсель.

— Здорово! — поздравлял друга с поэтической удачей Тарапунька.

— Это Маяковский сочинил,- стыдил его осветитель.

— Знаю,- выкручивался милиционер. — Тот, который первым про паспортизацию написал...

Тарапунька ловко регулировал движение программы. В его непререкаемости было что-то от категоричности Остапа Бендера, но если подоплекой энергии героя Ильфа и Петрова был цинизм, то тут она опиралась на веру в правильность порядка, на бескорыстный энтузиазм веселого хлопца. Тарапуньке нечего бояться — он сам представитель власти, хозяин положения.

— Этого артиста надо пропустить вне очереди,— по-деловому заявлял он.

— Почему?

— Он демобилизованный.

У манипулятора, репетирующего за кулисами, Тарапунька на всякий случай проверял документы, а о результатах проверки сообщал партнеру:

— Все в исправности. Можно выпускать.

Иногда, правда, случались и недоразумения. Перед выходом на сцену популярного певца Тарапунька решил преподнести ему букет и разработал с приятелем церемониал приветствия. Когда же певец появлялся, милиционер от смущения ронял цветы, да еще и выражался в сердцах:

— Чтоб вас нечистая взяла!

А вымуштрованный Штепсель торжественно подхватывал:

— Вас, ваших детей, внуков и правнуков.

Тут артисты переиначивали смешной украинский анекдот о солдате, невпопад приветствующем инспектирующего генерала. Забавная путаница вообще привлекала молодых юмористов. На этом приеме строилась комическая сценка "Конферанс-автомат", с успехом исполнявшаяся в том сезоне.

Тарапунька жаловался зрителям на трудности "руководства концертным движением".

— Приходится улыбаться, даже когда кошки на сердце скребут, а это ведет к "амортизации языковой части".

Идя навстречу пожеланиям друга, Штепсель сконструировал конферанс-автомат, который, хотя и не улыбается, зато не амортизируется и, кроме того, не болеет вирусным гриппом. Инструкцию к автомату изобретатель составлял по всем правилам науки и техники: "Сверху в конферанс-автомате находится верх, а снизу мы имеем низ; с левой стороны — левая сторона, а с правой — правая. Спереди — перед, а сзади — задняя часть. Внутри же располагается средняя часть, которая, выражаясь технически, называется серединой".

Сперва автомат исправно приветствует зрителей, а затем, конечно, начинает немилосердно путать работников парфюмерии с ветеринарами.

Тарапунька и Штепсель шалили, резвились, подшучивали друг над другом. О сатире в полном смысле этого слова тогда не могло быть и речи. Причина этому лежала не столько в особенности и склонности самих артистов, сколько в общем положении сатиры в послевоенную пору. Стоит вспомнить, что буквально на другой день после окончания памятного конкурса прозвучала резкая критика в адрес М. Зощенко и А. Хазина, чьи имена были неразрывно связаны с эстрадой. Писатели обвинялись в безыдейности и аполитичности, в очернении нашей действительности. Последовавшие за критикой Постановления заставили мастеров слова как в литературе, так и в театре и на эстраде многое пересмотреть в своем творчестве. Испытали трудности этого периода и Тимошенко и Березин. Мишенью для насмешек в новой программе 1948 года они избрали недостатки в литературе, музыке, театре...

Тарапунька появлялся на эстраде в привычной милицейской форме, но без погон.

— Выдвинули в артисты,- объяснял он зрителям. В этот раз одежда милиционера была данью многочисленным поклонникам Тарапуньки-постового, но уже через несколько номеров ее сменял обычный концертный костюм: пиджак, манишка, бабочка...

— Настоящий артист! — восхищался Штепсель,— Можешь быть героем-любовником.

Надо было видеть возмущение Тарапуньки.

— Я человек женатый,- холодно отрезал он,- и никогда ничьим любовником не буду.

Публика приняла новые условия игры, и "выдвинутые в артисты" приятели принялись осваивать профессионально-концертную деятельность.

Штепсель и Тарапунька представляли сценку о том, как они в поисках репертуара "связались с автурой". Но стихи поэта-халтурщика Гиацинта Потустороннего явно не годились ни для чтения про себя, ни для произнесения вслух.

В той же программе Тарапунька рассказывал с эстрады о своей "стажировке в качестве артиста-анималиста". В пьесе, которую ему дали для дебюта, была ремарка: "За сценой раздается собачий лай". Вот этот собачий лай и стал первой ролью демобилизованного милиционера. Готовил он ее вдумчиво и тщательно настолько, что вскоре под окнами его комнаты стали собираться собаки со всей улицы, соседка попросила подарить ей щенка, а дворник, не разобравшись в чем дело, прибил на воротах дощечку с надписью "Осторожно, во дворе злые собаки"...

Довольно сложный момент "переквалификации" масок артисты прошли безболезненно благодаря обращению к столь милой для них атмосфере капустника. Они убедились, что обмундирование милиционера и комбинезон монтера даны им не навечно. В конце концов, и в прародительнице эстрадного дуэта — итальянской народной комедии — персонажи, оставаясь верными своим характерам, могли запросто менять род занятий. Арлекин, скажем, являлся на сцене и слугой и министром финансов, предводителем евнухов или продавцом горшков...

Сезон в саду "Эрмитаж" был по-праздничному многоцветным. Ансамбль народного танца Грузии под руководством И. Сухишвили и Н. Рамишвили, армянский джаз А. Айвазяна, калининский девичий хоровод "Березка", привезенный Н. Надеждиной, песни Р. Бейбутова... По определению "Вечерней Москвы", "эстрадное искусство братских республик сплеталось в яркий пышный букет".

И все же призвание дуэта украинских комиков увлекало их от беззлобного юмора на трудную и небезопасную стезю сатиры. Эрмитажная программа Тимошенко и Березина 1950 года выставляла на осмеяние бюрократизм, головотяпство, очковтирательство.

Тарапунька — директор концерта. Отсутствие на сцене телефона он рассматривает как неуважение к своей персоне, "недооценку ведущей роли ведущего программу". По установленный по его распоряжению аппарат молчит, и Тарапуньке приходится самому вызывать себя через Центральную телефонную станцию:

— Дай мне директора Тарапуньку!

Ощущение собственной важности распирает нового директора; что для него один телефон — подавайте ему четыре сразу! Милый, симпатичный Тарапунька на глазах у зрителей превращается в чванливого вельможу. В одну трубку он диктует программу предстоящего концерта, в другую дает распоряжение жене насчет обеда. Из третьей и четвертой трубок раздается ругань в адрес директора, и изобретательный чинуша сближает их:

— Ругайтесь между собой.

Но вот заговорили все телефоны. Трубка под мышкой, трубка в кармане, шнуры опутали директора, словно змеи Лаокоона...

Буффонада смешна сама по себе. Остроумной же она становится, когда приобретает понятную зрителям сатирическую направленность. Для Тимошенко и Березина использование эксцентрических приемов в решении общественно важных тем означало серьезный шаг вперед. Здесь происходило приблизительно то же, что и с Чарли Чаплином, когда он обнаружил разницу между тортом, брошенным в случайного прохожего, и тортом, попавшим в физиономию респектабельного дельца или наглой аристократки.

Было бы ошибкой считать, что комический дуэт четко и размеренно двигался по ступенькам совершенствования мастерства. В жизни все бывает запутанней и сложнее. Способствовали же развитию актеров не только собственные умозаключения, но и влияние многих людей, встреч и обстоятельств.

Душой и организатором программ "Эрмитажа" был Николай Павлович Смирнов-Сокольский, признанный вожак советской эстрады, непримиримый к любым проявлениям халтуры, горячий приверженец всего свежего и оригинального.

Однажды на репетиции, заметив Тимошенко и Березина, листающих страницы книги, Николай Павлович нарочито грубо проворчал:

— Эстрадники читают? Ни на что не похоже!

И пригласил их домой — честь не меньшая, чем приглашение участвовать в программе "Эрмитажа".

Радушный хозяин, облаченный в козьма-прутковскую блузу, чередовал нелицеприятный разговор о вечном отставании эстрады с лирическими отступлениями в святую для него область библиофильства. Жестом волшебника он извлекал со стеллажных вершин бесценные раритеты.

— Штепсель! Ты держишь в руках оригинал письма Пушкина к Анне Керн!.. — Тарапунька! Не завидуй Штепселю! Прикоснись к первому изданию "Кобзаря"!

Сколько подобных "чудных мгновений" посчастливилось им испытать в доме этого запевалы новой эстрады и обладателя сокровищ родной культуры.

— Соседство украинского и русского языков в ваших выступлениях — это ваше открытие. Гордитесь!

— Над чем смеетесь? Учитесь у Гоголя и Салтыкова-Щедрина! Осваивайте классику, братцы, иначе далеко не уедете!

А какими убедительными уроками становились для молодых артистов сами его выступления!

Смирнов-Сокольский затевал "Разговор с Христофором Колумбом", в котором бичевал город Желтого Дьявола. В фельетоне "В чужие гудки" обрушивался на бездумное преклонение перед духовно нищей буржуазной культурой.

"Победоносно плывет сегодня вперед эскадра народов Советского государства. Каждый народ на своем корабле, каждый по силам гудит в свой гудок, в гудок своей собственной национальной культуры. Впереди эскадры — флагманский русский корабль, сливаясь с общей симфонией, мощным голосом, на все океаны вещает миру мир и свободу!"

Однажды Тимошенко робко заметил:

— Николай Павлович, не кажется ли вам, что для эстрады ваши фельетоны недостаточно смешны?

Смирнов-Сокольский взорвался.

— Конечно,- сердито пробасил он,- у Свистулькина смеются больше! Но, помилуйте! Ведь он о теще говорит, а я о народе!

В саду "Эрмитаж" еще шли последние представления сборной программы, а по утрам, бормоча тексты своих новых сценок, эстраду занимал прибывший из Ленинграда Аркадий Райкин.

— Как его остановить? — жаловался Владимир Поляков, неизменный автор райкинских обозрений. — Он способен двести раз перевернуть одну реплику!

При встречах Аркадий Исаакович говорил только о работе.

— Что вы сейчас репетировали? — спрашивали киевляне.

— Сценку "Жизнь человека". Она будет длиться не более трех минут.

— А давно вы ее готовите?

— Пятый год.

Его энергия и трудолюбие вызывали добрую зависть.

Однажды актерскому дуэту довелось ужинать вместе с дуэтом известных писателей-сатириков В. Массом и М. Червинским.

— Напишите нам интермедию,- попросили артисты.

Авторы согласились и через несколько дней принесли большую интермедию, где серьезнейшим образом рассказывалось о пятилетке, трудовых успехах заводов и колхозов, о борьбе за мир...

Артисты загрустили.

— В такой форме мы никогда не говорили со сцены. Нам не поверят. Мы же фактически клоуны.

Писатели обиделись:

— Вы плохо себя знаете. Это именно то, о чем вам пора говорить.

Спорили долго, пока Червинский не предложил:

— Выучите и исполните эту интермедию, "не веря". Примется — ужин за ваш счет, Провалитесь — угощаем мы.

Актеры согласились.

Они мучительно вызубрили текст, отрепетировали, выступили и... оплатили драматургам ужин.

— Оказывается, мы можем серьезно говорить со сцены о серьезных вещах!

Начав летний сезон в столице, Тимошенко и Березин обычно продолжали его в Ленинграде. В гостинице их комнаты оказались рядом с номером Л. Утесова. Беседа порой затягивалась до утра. Леонид Осипович оказался остроумным и неутомимым рассказчиком.

— Вы знали немало успехов,- как-то спросили друзья. — А какой из них был для вас наибольшим?

Утесов ответил, не задумываясь:

— Самый большой успех был здесь, в Ленинграде, двадцать лет назад. Я играл Андрея Дудку в пьесе нашего земляка Якова Мамонтова "Республика на колесах".

На эстраде у Тимошенко и Березина не было учителей в общепринятом понимании этого слова. Совместный труд и творческая дружба с мастерами веселого жанра явились для них своеобразными курсами по повышению квалификации, которые они, жадные к учебе, закончили, как всегда, на отлично.

— Добрый вечер, дорогие радиослушатели!

— Здоровеньки булы!

Позывные киевских юмористов стали привычными и желанными для многомиллионных слушателей радиопередач. В годы, когда телевидение из стен научных лабораторий еще не вышло на просторы страны, радио выступало в роли звучащей газеты, университета па дому и организатора концертных программ для огромных аудиторий слушателей. Перед артистами открылась замечательная возможность поговорить с людьми, многие из которых не имели возможности увидеть их со сцены.

— Уверен, что включил радио знатный сталевар Николай Гаврилович, известная доярка Галина Остапенко.

— И первая наша учительница...

— Мария Васильевна.

— Не подсказывай. Она тебе всегда за подсказки двойки ставила.

Актеры старались нащупать контакт с невидимым радиозалом.

— А о начальнике трамвайного управления Борисе Михайловиче Чумакове я прямо скажу, что такого зажимщика критики, как он...

— Не старайся, он давно уже выключил радио.

— Потому я прямо и скажу.

Радиовыступления комедийного дуэта отличались доверительностью и живостью, которые не могли не задеть чувства слушателей.

И все-таки после первых передач артисты настояли на том, чтобы в студию на время записи приглашались обычные зрители. Их живая реакция как бы передавалась далеким слушателям радиоточек, помогала смеяться. Человек не может хохотать в одиночку, смех — явление коллективное.

Сатирические выпады Тарапуньки и Штепселя находили отклик у радиослушателей, рождали поток писем с оценкой их работы, предложениями новых тем для выступлений. А артисты черпали из этого потока и темы и факты.

Часто в те годы обращались к их творчеству и студии грамзаписей. Готовя эту главу, автор посвятил несколько вечеров прослушиванию массивных пластинок тридцатилетней давности, запечатлевших голоса актеров. Должен признаться, что я ожидал этого прослушивания с некоторой опаской: шутки стареют быстрее людей, наболевшие некогда темы с годами теряют свою остроту. Но не прошло и четверти часа, как искры задора, вылетавшие из-под патефонной иголки, растопили все опасения. Ведь помимо привязанных к времени реприз в каждой записанной сценке было забавное столкновение характеров, присутствовали розыгрыш и подковырка, свойственные природе веселых персонажей. И передавалось это в быстром, атакующем темпе. Актеры объяснили, что для записи они, как правило, ускоряли течение интермедий — времени отводилось немного и хотелось уложить в него как можно больше шуток. Да и человек, не видящий, а лишь слышащий артиста, воспринимает его речь активнее, не отвлекаясь.

Впечатляло в старых записях интонационное богатство юмористов, у каждого была как бы своя мелодия — сплетаясь, они образовывали одну музыкальную пьесу. Особенно явственно прослушивались эти мелодии в коротеньких сценках-соревнованиях "Кто знает больше песен", "Кто лучше соврет", "Могло быть хуже".

— Между прочим,- говорят артисты сегодня,- благодаря пластинкам мы впервые получили возможность услышать себя со стороны. Испытали и радость и огорчения. Ведь каждая фальшивая интонация, запечатленная на диске, втройне режет слух. Так что грамзаписи — наши учебные пособия, на которых мы вымеряли звучание своих номеров.

Миллионы пластинок разлетались по стране. Их можно было услышать из раскрытого окна на городской улице, в сельском клубе, в вагонном купе. С солидным Апрелевским заводом соревновались многочисленные артели, штампующие гибкие пластинки.

— Какие сцепки вы выбираете для тиражирования? — спросили как-то артисты у директора одной такой артели.

— Выбирает моя жена,- ответил он. — Если она смеется, я печатаю, нет — извините...

Именно в тот период, точнее — осенью 1948 года, состоялось первое свидание автора этой книги с ее героями. Место на галерке досталось с боем. Пробившись сквозь толпу жаждущих лишнего билетика, приятно было оказаться в зале, наполненном веселым гулом. Гул этот составляли знакомые сегодняшним зрителям слова и обрывки фраз; правда, прислушавшись, можно было разобрать и некоторые, нынче ушедшие в прошлое: "карточки", "дрова", "иждивенцы"... Мужчины в полинявших гимнастерках со следами снятых погон, их хорошо видно сверху; на женщинах довоенный крепдешин или трофейный панбархат. Суетятся театральные служащие, втискивая в проходы стулья для контрамарочников.

Надо признаться, что отношение мое к эстрадному искусству было безразличным. Во-первых, все интересы поглощал театр, во-вторых, та эстрада, которую пришлось видеть, вызывала безотрадное чувство.

— Позвольте нам начать наш концерт...

В легком и веселом слове "концерт" конферансье умудрялся так округлить звук "о", а "н" произнести с таким прононсом, словно переносил зрителя на урок иностранного языка в Академию изящных искусств. И потом, многие выступавшие на эстраде были стариками, а стариками безжалостная юность считает всех, кому перевалило за сорок.

Певицы и танцоры казались представителями какой-то далекой ненастоящей жизни, старинные романсы и испанские танцы ничуть не волновали ум и сердце, скорее, настраивали на иронический лад...

И вот:

— Выступают Тарапунька и Штепсель.

Нетерпеливые хлопки, шум в зале, а на сцене — худой, долговязый Тимошенко в хорошем, но неловко сидящем на нем костюме.

— Обидно,- жалуется он. — Ушел из милиции как раз, когда новую форму ввели.

"Сценическое искусство есть искусство неблагодарное, потому что оно живет только в минуту творчества, и, могущественно действуя на душу в настоящем, оно неуловимо в прошедшем. Как воспоминание, игра актера жива для того, кто был ею потрясен, но не для того, кому бы хотел он передать свое о ней понятие",- такими словами В. Г. Белинский предварял разговор об игре трагика Мочалова. В применении же к творчеству комических актеров его мысль справедлива вдвойне — ведь трагические потрясения гораздо основательней радостных впечатлений.

Тарапунька и его бойкий партнер с момента появления на сцене находились в беспрерывной перепалке — очевидно, в этом состояла их истинная дружба. Тарапунька ошибался, выкручивался, горячился, злился, бывал неправым, но при всем этом оставался удивительно симпатичным. Штепсель поучал, был придирчивым и педантичным, но вызывал не менее доброе чувство.

Расположение и смех зрителей, ради которых другие конферансье громоздили пирамиды фраз и действий, доставались этим ребятам легко, как бы мимоходом.

У украинца на любой случай имелась складная поговорка.

— А сейчас выступлю я,- заявлял Штепсель.

— "Не лизь поперед батька в пекло".

— Уверяю тебя — мой номер пройдет блестяще.

— "Не кажи "гоп", пока не перескочишь".

— Все считают, что я стану артистом высокого класса.

— "Як бы ковбаси крыла — от бы птыця була!"

Каждую поговорку он произносил по-разному: гордо, самодовольно, азартно, хитро. Ну, мол, что ты на это скажешь? Но его самоуверенность была наказана. Освоивший "народную мудрость" и вышедший из повиновения, партнер дерзил своему "учителю":

— "Высокий до неба, а дурный, як треба!"

— Ты поговори у меня, я тебе задам!

— "Казала Настя, як удастся!"

— Научил на свою голову,- жаловался публике Тарапунька.

Вот тогда-то я по-особому почувствовал отличие эстрады от театра. В театре ты вроде подслушивал чужой разговор. Здесь же тебя втягивали в него оба актера-затейника.

В тот год в Киев пришел дашавский газ. Событие это было отмечено печатью и радио. Юмористы откликнулись на него по-своему.

На рояле стоял огромный примус, а в его головке, под характерным венчиком-горелкой, находилось лицо Тарапуньки.

Чего только не вытворял разжалованный примус! Он уверял Штепселя, что тысячи женщин буквально носили его на руках, он издевался над косолапыми газовыми плитами, умолял не бросать его на произвол судьбы, исполнял комический танец "отмирающего примуса", кончавшийся взрывом и выходом пожарника с инструкцией о запрещении использовать примусы в помещениях, где проведен газ.

— Затирают талант! — кричал обгоревший примус — Тарапунька.

Человечество, по известному выражению К. Маркса, весело расстается со своим прошлым. В тот вечер киевляне радостным смехом провожали на покой изрядно прокоптивший наш быт шипящий и брызжущий керосином примус.

Политическая сатира тогда была неизменной принадлежностью эстрады. Штепсель в образе журналиста из "херстовской компании" брал интервью у Тарапуньки, а тот потешался над ним, повторяя, подобно эху, окончания слов: "демократом—атом", "послы — ослы", "минутка — утка".

Каждый из незатейливых каламбуров, изрекаемых находчивым Тарапунькой, вызывал восторг зрителей, отвечал их мыслям и настроению.

Никакой заученности. Казалось, все рождается сейчас на глазах у публики.

...Друзья собираются исполнить колыбельную песню и рассказывают историю ее создания. Сперва свое "сочинение для грудных детей" поэт Тарапунька назвал "Мне ничего не надо", но, посылая его в редакцию, испугался, что такое название там могут истолковать как отказ от гонорара. Однако и под названием "Ночи безумные, ночи бессонные" редакция не стала печатать песню. В ответе сочинителю было сказано, что в стихах нет печати таланта, что они поражают обилием литературных штампов.

— Бюрократы! — возмущался Тарапунька. — Штампы им не годятся, подавай им, видите ли, печать!

Перевод стихов на русский язык оказался лучше оригинала. Это утверждал молодой поэт-переводчик Штепсель. Музыка композитора Грохало, написанная для военного духового оркестра, вполне соответствовала стихам. Единственный недостаток колыбельной заключался в том, что под нее трудно было уснуть, но ведь авторы и не ставили такой цели.

— Советская колыбельная должна будить!

Затем друзья-соавторы пели свое сочинение:

Публика, естественно, не соглашалась признать их творение гениальным.

— В оригинале было хорошо, ты все переводом испортил! — обвинял Тарапунька приятеля.

— Попробуй перевести! — оправдывался Штепсель. — В четырех строчках пять раз словио "дети". Все время "диты", "диты", "диты"...

— А куды ж их диты?! — разводил руками Тарапунька.

Дальше начиналось самое смешное. Начав со слова "дети", друзья стали выбрасывать из колыбельной слово за словом, заменяя их выразительными жестами. В конце концов песенка превращалась в уморительно-смешную пантомиму, где, молниеносно меняя движения, артисты изображали и полночь и спящих детей. Взрывы смеха перешли в сплошной хохот.

Выступления других артистов в этом концерте тоже проходили с успехом. Конферансье никого не "затирали", радовались искусству товарищей, поднимали температуру в зале.

И все-таки наибольшие аплодисменты в тот вечер вызвала, одна совершенно несмешная реплика Тимошенко.

В то время по городу кружились слухи о таинственном преступнике, который по вечерам нападает на прохожих, орудуя при этом молоточком. И вот в середине концерта на сцену вышел Штепсель, по ходу сюжета оснащенный кусачками и молотком. Тарапунька, пристально осмотрев его и инструменты, на всякий случай предупредил: "Ты смотри у меня". Зал взорвался хохотом.

Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что смех в том случае праздновал свою победу над страхом.

На полутемных улицах хозяйничал осенний дождь. Люди шли по лужам, повторяя запомнившиеся шутки. Хотелось поскорее снова пойти на концерт с участием веселых остряков и посоветовать тем, кто их еще не видел, немедленно исправить этот свой промах.

Впервые в жизни я обнаружил, что слово "эстрада" созвучно слову "радость".

Сценарий двухсерийного фильма, в котором Тимошенко предложили одну из главных ролей, друзья читали вместе. Помпезный стиль, свойственный многим произведениям той поры, несколько разочаровывал. Но марка студии "Мосфильм", звучное имя постановщика — М. Чиаурели, наконец, тема победы над фашизмом заранее сулили успех и об отказе не могло быть и речи. А что, если это начало того большого пути, на который увлекал своего питомца А. Довженко?

Предстояли весьма ответственные кинопробы, ввергающие в нервную лихорадку и куда более опытных актеров.

— Чего ты трепещешь? — встретил дебютанта бывалый "киношник" Борис Андреев. — На эту роль уже давно нашли исполнителя.

— Для чего тогда было меня вызывать?

— Просто остались деньги на пробы. Это же кино.

— Что ж делать?

— Выйди на площадку, отыграй, как бог на душу положит, и поезжай восвояси.

Если дело обстоит так, решил Юрий, значит, и впрямь не стоит волноваться. Дав волю фантазии, он стал чудачить в предложенном эпизоде, насмешив операторов, помощников режиссера и осветителей.

Отчаянная беззаботность исполнителя "легла" на образ украинского парня из сценария — пробы были признаны удачными.

— Скажи мне спасибо! — поздравил младшего коллегу Андреев.

Как выяснилось, он просто-напросто разыграл товарища. И хитроумный розыгрыш сделал то, чего нельзя добиться никакими уговорами,— начисто снял испуг и напряжение.

В ГДР, где проходили натурные съемки фильма "Падение Берлина", они поселились вместе. Андреев поражал Тимошенко незаурядными знаниями — толково, к месту цитировал Дидро и Вольтера, ночами шелестел страницами сочинений И. Павлова.

"Что он там вычитывает?"

Но когда перед съемочной камерой Борис Федорович в течение нескольких секунд вызывал у себя искренние слезы боли и отчаяния, когда он потом повторял этот неимоверно трудный эпизод пять раз подряд, смысл его увлечения трудами великого физиолога стал понятен. Органичность актера в кадре — высокий дар, но развивается он постоянными упражнениями, а укрепляется неустанным исследованием собственной природы.

Андреев делился своими мыслями о приложении павловского учения к актерской практике. Тимошенко читал ему свои стихи. В картине жили и воевали русский солдат Алексей Иванов и его украинский побратим Костя Зайченко. Неразлучные на съемках и в часы отдыха, артисты как бы приняли от своих героев эстафету дружбы сыновей двух братских народов.

В ходе работы схематично написанная роль обрастала яркими деталями — Тимошенко знал довоенную жизнь украинского хлопца, знал его фронтовые дороги. Напевные интонации и лукавый юмор, простодушие и беззаветная смелость делали образ Кости своеобычным и узнаваемым.

В "Падении Берлина" снимались замечательные артисты - В. Анджапаридзе, Б. Тенин, В. Санаев, М. Геловани, В. Савельев. Несмотря на явную тенденциозность, которая принесла картине вначале несоразмерную с достоинствами славу, а впоследствии послужила причиной справедливого критического разбора, работа исполнителей главных ролей осталась ярким свидетельством их высокого артистического мастерства.

Березин ассистировал Владимиру Александровичу Нелли, задумавшему перенести на сцену Киевского русского драматического театра имени Леси Украинки эпопею А. Н. Толстого "Хождение по мукам". Опытному режиссеру, взвалившему на себя громадный труд, не оставалось времени для долгих бесед с помощником, однако многие его замечания запали в цепкую память Березина.

Однажды Владимир Александрович захворал и назначенную репетицию поручил провести ассистенту. Березин не спал ночь и разработал эффектное сценическое решение эпизода, досконально продумал поведение актеров на сцепе. Надо сказать, что актерами этими были М. Романов, Ю. Лавров, М. Розин. Репетиция прошла ужасно. Артисты вежливо, но настойчиво отказывались от "гениальных" находок молодого режиссера.

— А вы чего ожидали? - усмехнулся Нелли, выслушав печальное сообщение ассистента. — Чтобы работать с актерами, надо иметь представление о режиссерской этике.

Основы режиссерской этики, по убеждению Владимира Александровича, составляли талант дипломата, энергия полководца, смелость изобретателя, культура педагога, разум ученого и чуткость медсестры. Сам он вполне обладал этими качествами. Удивляла его влюбленность в актеров.

— Актер — маг и чародей сцены,— любил повторять спокойный и педантичный Нелли.— Режиссер же — ювелир и гранильщик актерского таланта.

Иногда на репетиции, постучав карандашом по столику, он просил:

— Тут сделайте, пожалуйста, паузу.

И отвечая на недоуменный взгляд ассистента, пояснял:

— Здесь будет смех.

Или:

— Тут публика должна плакать.

Или:

— В этом месте — аплодисменты.

Ставя спектакль, он загодя режиссировал поведение зрителей будущего представления.

Зритель "сыграл" в этом спектакле блестяще: были и смех, и слезы, и горячие аплодисменты.

Опустился занавес в Театре имени Леси Украинки, погасли экраны с двухсерийным фильмом, Тимошенко и Березин вновь вышли на эстраду, но режиссерские и актерские уроки, полученные в театре и кино, не прошли бесследно. Переплавившись в уме и сердце, они еще не раз помогут комическому дуэту решать нелегкие задачи так называемого легкого жанра.

ДВЕ СТОРОНЫ ГАЗЕТНЫХ ВЫРЕЗОК

Существует театральный рассказ об артисте, старательно вырезавшем из газет сообщения о спектаклях, в которых ему доводилось играть. В конце жизни, перебирая газетные вырезки, он обратил внимание на тексты, напечатанные с обратных сторон рецензий. И поразился. Случайные строки газетных заметок, названия статей и пожелтевшие фотоснимки говорили о времени гораздо больше и взволнованней, чем многие из сыгранных им пьес. В этой печальном рассказе кроется старый упрек искусству, не всегда успевающему полно и ярко отразить события быстротекущей жизни.

Перечитывая старые отзывы, на выступления Тимошенко и Березина, не испытываешь подобных разочарований. Они не пропустили ни одного значительного события в бурной жизни страны, республики, родного города. Известная формула эстрады "утром в газете — вечером в куплете" лишь частично отражает их оперативность. Иной раз они отзывались на злобу дня одновременно с прессой, а бывало, что и опережали ее. Поэтому сегодня по их сценкам, интермедиям, куплетам можно представить радости и огорчения, пережитые нашими людьми, снова восхититься подвигами народа-созидателя, вспомнить многие болезни роста и отметить рост многих болезней недавнего прошлого.

У Березина хранится тетрадка с перечнем сценок и интермедий разных лет. В списке сотня названий, против каждого — непонятные значки.

— Это, чтоб случайно не повторить одно и то же в каком-нибудь городе.

Тяжелые послевоенные годы. Разрушенные города Украины. Ночевки на случайных квартирах — гостиниц еще нет. Нехватка транспорта — на концерты приходится добираться на чем попало. Неотапливаемые клубы — зрители в пальто. И все же эти годы артисты называют счастливыми.

Ностальгия по прошлому?

Не только. Ведь именно тогда они впервые почувствовали реальное воплощение своей мечты. Люди, слыхавшие юмористов по радио, еще не знали их в лицо. Тимошенко мог позволить себе до выступления нарочно повертеться среди зрителей в милицейской форме, а Березин повозиться перед занавесом в комбинезоне осветителя, чтобы потом удивить публику неожиданным превращением примелькавшихся было фигур в артистов.

Некоторые администраторы по простоте душевной объявляли в афишах: "Выступают артисты Юрий Тимошенко и Ефим Березин" и никак не могли распродать билеты. В то же время слова "Тарапунька и Штепсель", нацарапанные огрызком карандаша на клочке бумаги, производили магическое действие — влекли в залы молодежь, стариков, детей.

Интерес зрителей подзадоривал, хотелось доказать, что сил у них с избытком и таланта не занимать. В выступлениях малоизвестных артистов есть некая прелесть — зритель чувствует себя первооткрывателем, с удовольствием пользуется правом после концерта посоветовать знакомым:

— Обязательно посмотрите. Это необычно.

Города и села страны узнавали новый дуэт. Сами артисты узнавали страну. Их интересовало все — природа, архитектура, музеи, а больше всего — люди, их заботы и радости. Они опускались в самую глубокую шахту Донбасса, поднимались на первых вертолетах, наблюдали, как плавится сталь и выпекается хлеб.

"Жизнь — высшая школа искусства",— любил повторять А. М. Бучма. Часто дневниками артистов становится их память. Юмористы особенно старательно "вписывают" в нее воспоминания об интересных встречах, истории ловких розыгрышей, остроумные анекдоты, меткие словечки.

Тимошенко и Березину везет на интересных людей. Они были неизменными застрельщиками шуточных вечеров в гостеприимном доме Сергея Алексеевича Лебедева. Академик, создатель первой в стране электронно-вычислительной машины, лауреат Ленинской и Государственных премий, хозяин отличался большим предрасположением к юмору. В дружной семье Лебедевых рождались увлекательные импровизационные спектакли: то гостям предлагали изобразить кавказский ресторан, то выступать в роли хозяев.

Когда в связи с предстоящим переездом все вещи в доме оказались упакованными, нагрянувшие друзья преобразили квартиру в днепровский пляж, где "загорали" и угощались всухомятку.

На вечерах у Лебедевых часто можно было встретить и академика Михаила Александровича Лаврентьева и музыканта Святослава Рихтера. Домашние капустники превращались в своего рода аккумуляторы смеха, энергию которых можно было долго и полезно использовать в творчестве.

Кинорежиссер Виктор Иванов, известный зрителям по фильму "За двумя зайцами",— неистощимый оптимист. Попав в лечебницу с тяжелым приступом радикулита, он назло болезни сочинил в палате шуточный медицинский трактат.

"Имеется сто сорок шесть народных способов лечения радикулита. Вот некоторые из них:

1. Ежедневно в течение десяти минут массировать поясницу теркой для овощей. Курс лечения два-три месяца.

2. Выехать в Африку и совершить девятьсоткилометровый пробег верхом на страусе

3. Сняв с пчелиного улья крышку, а с больного брюки, прикрепить его к улью, заделав щели глиной. Курс лечения — один раз".

Естественно, Тимошенко и Березин не преминули включить изречения из этого трактата в свои выступления.

Лев Олевский — специалист по испанскому языку и литературе и профессиональный музыкант — мастер веселых импровизаций. Однажды он шутки ради стал нанизывать на популярную мелодию слова нескольких разных песен. Чудесный ход для комического музыкального номера! В репертуаре артистов появилась забавная мозаика из знакомых стихов на мотив модного заморского шлягера "Джонни — парень для меня". В другой раз Олевский воспроизвел песню с помощью жестов и мимики. У комиков родилась "Канительная колыбельная".

Коллеги актеры Ю. Шумский, П. Луспекаев, А Сова, друзья писатели К. Паустовский, П. Тычина, Н. Рыбак, Р. Гамзатов, В. Собко, приятели — спортсмены и врачи, рабочие и инженеры — все они щедро делились с эстрадными юмористами своими рассказами, остротами, каламбурами, обогащая их репертуар.

Юрий Тимошенко и Ефим Березин влюблены в свой город — мудрый и работящий, задумчивый и озорной, красавец Киев. Теплые ноты звучат в их голосах, когда друзья говорят со сцены о киевских памятниках. Они живые, эти памятники. Штепсель всерьез уверен, что однажды весенней ночью он явственно слышал, как Тарас Шевченко тихо декламировал со своего пьедестала:

А Тарапунька утверждает, что собственными ушами слыхал, как мраморный Пушкин, окруженный молодыми березками, отвечал Кобзарю:

Любуясь древним Славутичем, попробуй не вспомнить Гоголя:

— "Чуден Днепр при тихой погоде.. Редкая птица долетит до середины Днепра!.."

— Но когда ж это писалось? Сейчас на другой берег по новому пешеходному мосту не то что редкая птица, обычная курица переберется...

В 1952 году в квартирах киевлян вспыхнули голубые светлячки телевизоров. По виду и качеству им еще далеко до красавцев, которые сегодня обольщают покупателей из магазинных витрин. На их миниатюрных экранах целиком не умещается даже изображение долговязого Тарапуньки. Но с киевской эстрады уже идет бойкая "телепередача", в которой приятели взбираются на самую верхотуру новой телевизионной вышки и оттуда сыплют остроты на головы зазевавшихся строителей и неоперативных начальников:

— Как ты себя чувствуешь наверху?

— Как в киевском цирке.

- Так страшно?

— Нет, так же холодно.

Достается и неразумным руководителям.

— Что за кросс на улицах?

— Студенты мединститута бегут. Анатомия у них в одном конце города, а хирургия в другом.

— Понятно. Значит, сейчас у них лечебная физкультура.

Сверху и хорошее и плохое видится лучше.

— Погляди-ка, какое чудесное здание!

— Это новая гостиница "Палас"

— Неужели для новой гостиницы не нашлось названия поновее?

В горсовете учли замечание сатириков. Гостиница теперь называется "Украина".

Блестящие автоматы с газированной водой украсили улицы зеленого Киева. Часто случается, что, "проглотив" деньги, они не спешат отпустить воду.

переиначивают народную песню юмористы.

1960 год. Метростроевцы проложили первую линию киевского метро.

— Это первая очередь, в которой мы будем не стоять, а ехать, не ругаться, а спасибо говорить.

1961 год. Киевские динамовцы добились звания чемпионов страны по футболу. А в кубковых встречах сыграли плохо.

— Их кубок не интересует,- объясняет Тарапунька.— Они же все непьющие.

Открылся новый магазин подписных изданий. Объявлена подписка на Собрание сочинений В. Гюго.

— Замечательный писатель! — восхищается Штепсель — Обязательно подпишусь!

— И не надейся,— вздыхает Тарапунька.— Там среди желающих на одного "Человека, который смеется" приходится сто "Отверженных".

1965 год. Столица Украины удостоена высокой награды — городу вручают Золотую Звезду Героя. Примечательно, что именно в эти дни город-герой Киев соединен с городом-героем Москвой прямой телефонной связью.

— Набирает номер Киев, снимает трубку Москва.

— "И звезда с звездою говорит",— радостно подмечают артисты в своем приветствии землякам.

Они сами становятся живой достопримечательностью родного города.

— Мы живем на одной улице с Тарапунькой.

— В нашу библиотеку ходит Штепсель.

Кино многократно увеличивает популярность. В 1954 году появился фильм "Веселые звезды". Благодаря стараниям сценаристов Е. Помещикова и В. Типота, режиссера В. Строевой зрители смогли встретиться с любимыми мастерами шутки и песни. Сюжет комедии составляли приключения Тарапуньки и Штепселя на эстрадном конкурсе, их встречи со "звездами" веселого жанра. По ходу действия исполняли свои фельетоны Н. Смирнов-Сокольский и Р. Зеленая, играли интермедии Л. Миров и М. Новицкий, М. Миронова и А. Менакер, пели Л. Утесов и К. Шульженко, показывали свое умение жонглеры, танцоры, фокусники.

Эстрадным номерам редко везет на киноэкране. То ли отсутствие живого контакта с аудиторией выбиваот артистов из привычной обстановки, то ли натурные съемки и реалистические декорации разрушают особый мир эстрадной условности. К чести создателей этого фильма, выступления эстрадных "звезд" были обставлены и преподнесены удачно, а Тимошенко и Березину в качестве героев обозрения удалось развернуться даже больше остальных: они конферировали именитый киноконцерт, исполняли свои сценки и интермедии, участвовали в игровых — неэстрадных — киноэпизодах. Вдобавок Тимошенко продемонстрировал мастерство театрального комика, удачно сыграв роль Оптимистенко в отрывке из "Бани" В. Маяковского.

Зрители встретили комедию горячо, критика оценила ее положительно. В книге "Комическое" Ю. Борев подробно разбирает кинотрюки с участием киевских актеров, особо отмечает показанную ими сценку "Письмо запорожцев турецкому султану". Под изрядно потертым историческим письмом, которое читают друзья, лежит свежий номер газеты — древние строки остроумно сочетаются с газетными сообщениями. Получается, что гнев запорожцев обрушивается на поджигателей войны, сколачивающих агрессивные военные блоки.

"Неожиданность комедийного хода,— пишет исследователь,— ...внезапное осовременивание эмоционально окрашенного остроумного текста старинного документа вызывает бурную реакцию смеха в зрительном зале. И зрителю кажется, что вместе с ним смеются не только Штепсель и Тарапунька, но и могучие миролюбивые и вольнолюбивые запорожские казаки" '.

На съемках фильма артисты познакомились с композитором, чьи песни они любили с юных лет,— И. О. Дунаевским. Он творил легко и талантливо. Л. Утесову Дунаевский подарил проникновенную мелодию, прекрасно сочетающуюся со стихами М. Матусовского.

К. Шульженко репетировала для фильма трогательный романс о том, что:

— Исаак Осипович,— заявила режиссер Строева,— Штепселю и Тарапуньке тоже нужна песня.

— Но в сценарии ее нет.

— Как же? Картина начинается с того, что они едут в Москву и поют жизнерадостную дорожную песню. Подпевают все пассажиры.

Дунаевский загрустил.

— Дорогие мои! Я руководитель железнодорожного ансамбля. Я уже написал сто дорожных песен. Уверяю вас, у меня ничего не получится.

Однако через день он принес сто первую дорожную песню, которая полюбилась и исполнителям и всем, кто работал на студии, а прозвучав с экрана, шагнула в жизнь, как и другие творения замечательного композитора.

Концерты Тимошенко и Березина видели тысячи. Кинофильм с их участием просмотрели миллионы. Теперь их встречали, как добрых знакомых, но и ждали от них большего. Актерам, чтобы не разочаровать зрителей, приходилось постоянно быть на уровне своей популярности.

Телеграмма из Одессы: "Флотилия прибывает послезавтра. Готовьтесь к встрече". Артисты не раз просили китобоев флотилии "Слава":

— Возьмите нас хоть на один рейс. Согласны выступать, выпускать стенгазету, руководить самодеятельностью.

Отвечали, что по штату не положено.

Но уж встретить-то моряков, вернувшихся из долгого плавания, юмористы старались первыми.

— Поздравляю тебя, Тарапунька,— начинал концерт в Одесской опере Штепсель.— Я узнал, что китобои собираются подарить тебе молодого кашалота.

В зале моряки, их жены, дети. Температура встречи жаркая, настроение приподнятое.

Штепсель увлеченно перечисляет все, что можно изготовить из жира кита, из китового уса...

— А из китовой бороды?! — подхватывает партнер.

— Ты считаешь, что у китов есть бороды?

— А по-твоему, они бреются?..

Строители Волго-Донского канала удостоены высоких правительственных наград. Доброй наградой для них явились и концерты мастеров искусств. Тимошенко и Березин участвовали в первом концертном турне по волнам нового капала, с удовольствием объявляли выступающих народных артистов СССР М. Михайлова, В. Марецкую, М. Максакову, В. Канделаки...

— Мы указываем новые пути рекам. Раньше каждый школьник знал, что Волга впадает в Каспийское море. А теперь...

— Недавно одного мальчишку в школе спросили: "Куда впадает Волга?" А он ответил: "Что значит — куда? Куда надо — туда и будет впадать!"

Выступление на Сумщине перед колхозниками во время обеденного перерыва. Удобно ли облачаться в праздничные концертные костюмы?

На живописной поляне несколько тысяч нарядно одетых зрителей. Свою праздничную одежду они еще с утра принесли на работу. Артисты приедут!

В ответ на традиционное приветствие — многоголосое "Здравствуйте!". В таких концертах песни подхватываются публикой без настойчивых приглашений певца, а на любой вопрос ведущих тотчас же звучит ответ из зала.

Актеры до выхода на зеленую эстраду успели познакомиться с колхозным хозяйством, потолковать с людьми. Они в восторге от мичуринского плода, выращенного садоводами:

— На вид персик, размером с грушу, попробуешь — вишня, растет, как виноград, а называется дыня! И возмущены состоянием животноводческой фермы:

— У нас есть предложение: просить заведующего перенести на колхозную ферму богатый опыт по уходу за собственной скотиной...

После концерта колхозники провожают артистов, а председатель заверяет их, что все указанные недочеты будут ликвидированы в кратчайшие сроки.

В Комсомольске-на-Амуре зрительным залом стал просторный цех завода, а сценой — огромная разметочная плита.

— Мы знаем, почему солнце приходит на Украину горячим,— говорил Березин.— Оно рождается здесь, в нем тепло сердец жителей вашего легендарного города.

— Мы с вами почти соседи,— добавляет Тимошенко.— Ведь Киев и Комсомольск на одной параллели...

Какие цветы сравнятся с букетами таежного багульника, врученными актерам после концерта!

Актуальность выступлений эстрадных артистов — свидетельство их чуткой реакции на события в жизни страны. Но истинная современность — в глубоком проникновении в жизненные процессы, отражение их в художественных образах и характерах. Оставаясь верными злобе дня, Тимошенко и Березин все больше тяготели именно к такому роду творчества. На этом пути их добрым союзником и помощником стал замечательный советский поэт-сатирик С. В. Михалков.

Прекрасно понимая своеобразие комического дуэта, Сергей Владимирович применил довольно оригинальный способ сочинения. Он предлагал артистам тему, идею и форму сценки и приглашал к немедленной импровизации. Сам же увлеченно участвовал в словесном состязании, одновременно дирижируя:

— Молодец! Хорошо сказал! А ты что ответишь? Нет, не годится! Скажи злее. А ты не отступай! Здорово! Банально! Лихо! Слабо!

Михалков на ходу подсказывал реплики, изобретал новые ситуации, одобрял, исправлял, хохотал, огорчался, язвил, отвлекался, редактировал, учил, учился, не забывая при этом подстегивать Березина, вооруженного авторучкой:

— Не зевай, записывай!

Микрокомедии создавались поистине "шутя, играючи", что отнюдь не лишало их художественных достоинств.

Хочется вспомнить сценку на тему, не потерявшую остроты и сегодня.

— Безобразие! — кипятится Тарапунька.— Звонил сто пятнадцать раз, тридцать раз ходил на прием. Сам не принимает и зам не принимает.

— Не стоит переживать,— успокаивает собеседника Штепсель.— Это не типично.

Тарапунька дрожит от негодования. В руках "вельможи", к которому он не может пробиться, важное дело; от этой встречи зависит судьба человека, но премудрый Штепсель катит ему гладкие, как биллиардные шары, ответы:

— Частный случай. Исключение. Само пройдет. Посмотри на здоровые явления нашей жизни...

И тут следует резкий, фарсовый поворот знакомой темы. Но, право же, только такой прием уместен в борьбе с грубейшим попирательством человеческого достоинства.

Оказывается, на здоровом теле Штепселя вызрел основательный чирей. И натерпевшийся от демагогии приятеля Тарапунька не упускает возможности от души поиздеваться над ним:

— Не обращай внимания. Это исключение.

— Но я не могу повернуть шею! — жалуется Штепсель.

— Частый случай. Я же поворачиваю, В зале — тысяча человек — и все поворачивают. А почему? Потому что все они здоровые советские люди. Почему у них на шее нет ничего подобного? Потому что это не типично!

Свой язвительный монолог Тарапунька завершает сильным ударом, который спасает товарища от болячки. Нарыв вскрылся.

— Надо сильно дать по шее! — двусмысленно заключает Тарапунька. — Только тогда поможет.

В этой немногословной сценке, напоминающей шутливую притчу, прочитывается гражданская страсть автора и исполнителей, желание расчистить дорогу здоровому объективному подходу к жизненным явлениям.

В годы, когда слова о необходимых нам Гоголях и Салтыковых-Щедриных порой расходились с повседневной практикой, артисты брали под обстрел зажимщиков критики высокого ранга.

Тот же боевой дух присутствует и в другой миниатюре, созданной в содружестве с С. Михалковым. В ней выставлен на осмеяние Тарапунька-турист, командированный министерством в Париж "в качестве представителя научно-технической мысли, чтоб увидеть, обобщить, перенять и внедрить". В результате трехмесячного пребывания за рубежом, оплаченного валютой, горе-путешественник вывез из французской столицы как образец для внедрения и обобщения поразивший его стеклянный сифон для газированной воды. Эйфелева башня осталась для него "архитектурным излишеством", Сена и Елисейские Поля не вызвали интереса, поскольку они входят в компетенцию агрономической делегации.

Остросатирический портрет не оставляет места для оправдания тупицы.

— Какой же вывод сделают зрители из твоего рассказа? — с ужасом спрашивает Штепсель.

— Вывод простой,— честно заявляет Тарапунька.— Таких дурной никуда не надо посылать! Пусть дома сидят!

Удивительной силой обладает острое слово, брошенное в жизнь со сцены. Порой одно упоминание известного неприглядного факта артистами взрывает зал негодованием, заставляет виновника безобразия "взяться за ум". "Насмешки боится даже тот, который ничего не боится на свете",— писал Гоголь. Еще до создания "Фитиля" украинские сатирики, по сути, выполняли его работу.

...В Луцке плохо работает электростанция.

— Ученье — свет, а неученье — короткое замыкание.

...В Ворошиловграде пять лет не могут завершить строительство гостиницы. Не могут, не могут, не могут...

— Сколько можно повторять?

— А сколько можно строить?!

— Какая самая широкая река в мире?

— Нил? Волга?

— Ошибаешься, Гнилуша. Через нее уже три года мост прокладывают.

...Концерт в Тернополе состоялся в день появления правдинского фельетона "Сапоги со скрипом". Речь шла об ответственных работниках, "достававших" на местной фабрике модную обувь.

Вечером перед переполненным залом на сцене появился Тарапунька. Где же Штепсель? В наступившей тишине звучит резкое поскрипывание обуви...

— Послушай, Штепсель, ты, случаем, не в Тернополе туфли достал?

...В Сочи серьезной критике подверглась работа городского Совета.

— Замечательный город!

— Ничего удивительного. Власти стараются.

— Ну, это ты хватил.

— Сам видел — сидят и часами думают.

(В дни выступлений в здании горисполкома проходил шахматный турнир.)

...Большой промышленный город. Из высокой трубы химкомбината валит желтый дым.

— Как же люди живут в таких условиях?! — возмущенно спрашивает Штепсель у друга.

— Весело,— отвечает тот,— Погонит ветер дым направо — смеется левая половина города, повеет налево — правая хохочет.

— А что выпускает комбинат кроме дыма?

— Первоклассные дымоуловители.

...В фойе помещения, где состоится крупное совещание, работают ларьки с дефицитными лекарствами.

Ш т е п с е л ь. Что ты вынес из этого совещания?

Т а р а п у н ь к а. Уродан, тетрамицин, женьшень и восемь термометров...

Для выступлений с подобными остротами требовалась смелость. Наивно думать, что лица, ответственные за беспорядки, иной раз занимающие высокие посты, радостно аплодировали критике но своему адресу. Тимошенко и Березину приходилось, да и сейчас приходится, прилагать немало сил и энергии для того, чтобы честное острое слово прозвучало с эстрады. Часто их просили смягчить или требовали вовсе убрать особо злую остроту.

— Зачем говорить об этом с эстрады?

— Не следует обобщать!

— Почему именно вы поднимаете этот вопрос?

— Вас могут неправильно понять.

Они спорили, доказывали, уступали в мелочах ради сохранения главного. В период, когда в искусстве торжествовала так называемая теория бесконфликтности, когда суровой правде предпочиталась лакировка действительности, сатирики прибегали к своею рода эзоповскому языку. Они шельмовали заведующего баней, обвиняли директора артели, подвергали насмешкам друг друга, но проницательный зритель прекрасно понимал суть их критики, направленной в более значительные цели.

Остап Вишня задумал написать очерк о творчестве земляков. Он дотошно расспрашивал актеров об особенностях их работы, но двухчасовая беседа не удовлетворила писателя. Не было, как он говорил, "изюминки". Прощаясь, Вишня спросил Юрия и Ефима:

— Чем займетесь вечером?

— Сегодня концерта нет, будем разбирать письма.

— А кто вам пишет?

— Все. Рабочие, колхозники, домашние хозяйки и пенсионеры.

— Интересно, о чем?

— Обо всем. В основном, жалуются на беспорядки и несправедливости. Остап Вишня загорелся:

— Что ж вы об этом молчали?! Это же здорово! Кому из артистов пишут такие письма?! Выходит, вы —"высшая сатирическая инстанция". Вроде "Крокодила" или "Перца". Вот где "изюминка"!

Следует напомнить, что выступления Тимошенко и Березина и те годы были лишь частью эстрадной программы. В качестве руководителей концертной бригады они старались удовлетворить разносторонние вкусы зрителей. Вокруг сатирического дуэта постепенно выкристаллизовалась группа украинских эстрадников, долгие годы разделявшая с ними успехи и трудности гастрольных поездок.

Акробаты высшего класса — братья Александр и Василий Яловые, начавшие свой путь на арене цирка двенадцатилетними мальчишками, принесли на эстраду рекордные трюки в благородном исполнении.

Неутомимо пропагандировала песни народов СССР обладательница задушевного меццо-сопрано Тамара Аветисян, достойно представляли вокальную часть концерта ныне заслуженные артисты республики Петр Ретвицкий и Александр Таранец.

Мастера уходящего жанра танцкомиков Лев Окрент и Евгений Таиров виртуозно исполняли хореографические миниатюры. Элегантный артист, изобретатель новых иллюзионных номеров Михаил Корбицкий и ветеран бригады Александр Эткин, счастливо сочетающий в одном лице талант администратора и чтеца, также способствовали удачным выступлениям украинского коллектива.

Успех каждого участника концерта зависит от общего успеха. Общий успех помогает каждому. Поэтому подбор артистов в бригаде — дело первостепенного значения. Составление же программы требует тонкого вкуса и немалого опыта. Не зря же один из сатириков сравнивает создание концерта с умением подобрать цветы для букета. Иной раз, пишет он, и хорошие цветы, неудачно собранные вместе, не радуют глаз.

Автору не раз приходилось видеть, как Тимошенко и Березин, вооружившись ножницами, вырезали бумажные полоски с названиями номеров и бесконечно переставляли их с места на место, добиваясь единственно правильного порядка выступлений артистов.

Помимо прочего, таким образом они четче определяли и свои задачи конферансье. Если в одном случае достаточно ограничиться скромным объявлением, то в другом — требуется метражная прокладка. Здесь нужна разрядка, а там надо сохранить настроение, созданное предыдущим выступлением.

В долгих гастролях от каждого участника коллектива кроме высоких профессиональных качеств требуются и личные достоинства. Киевскую бригаду всегда отличала атмосфера доброжелательства, честность и прямота в отношениях, склонность к юмору и незлому розыгрышу. Наверное, и поэтому концерты проходили хорошо и весело, пожиная в основном приятные рецензии не всегда расположенных к легкому жанру критиков.

Но глубоко ошибается тот, кто посчитает, что путь артистов был подобен асфальтированному шоссе. Не обходилось без выбоин и колдобин. В некоторых выступлениях юмористы с горькой иронией делились со зрителями своими заботами.

— Что будем играть? — спрашивал один у другого.

— Что-нибудь из последней радиопрограммы.

— Скажут, это мы уже слышали.

— Значит, то, что по радио еще не передавалось.

— Обидятся. По радио одно, а нам другое. Что, мы хуже других, что ли?

— Главное, чтоб было весело!

— Назовут зубоскалами.

— Выбросим все смешное.

— Спросят, что ж вы за юмористы?..

Нередко на собственном опыте приходилось ощущать справедливость сказанного Николаем Васильевичем Гоголем:

"Все другие произведения и роды подлежат суду немногих, один комик подлежит суду всех; над ним всякий зритель имеет уже право, всякого званья человек уже становится судьей его".

На сцену приходят записки. Добрые: "Спасибо за сатиру", "Слушал вас на фронте. Оставайтесь на передовой", или просто: "Молодцы!" Сердитые: "За что обидели бухгалтеров?", "Но стыдно ломать дурака?" Обидные: "Хлопцы, вы что, сказились? Разве можно назначать такие цены на билеты? Машинист паровоза Тарасенко".

— Товарищ машинист! — обращался в зал Тимошенко — Мы имеем такое же отношение к билетам на концерт, как вы к ценам на железнодорожные билеты.

Знакомство с В. Бахновым и Я. Костюковским переросло в долгую творческую и личную дружбу. Авторы хлестких "крокодильских" фельетонов, равно владеющие прозой и стихом, вписали в репертуар артистов много ярких страниц. Главным они считали придумать и написать "гвоздь программы" — острую вещь публицистического содержания. Именно такими стали сатирические миниатюры "Кум из Репетиловки" — о показушнике, прикрывающем полуразвалившийся дом Доской почета ("На первом этаже передовики района, на втором — лучшие люди города, на третьем — области, а на четвертом — обязательства, выписанные мелкими золотыми буквами"), "Кампания" — о перегибщике, способном загубить любое доброе начинание ("Пошли дурня богу молиться — он себе лоб расшибет! Хорошо б еще себе. Другим разбивает. А у самого лоб медный — не прошибешь!"), "Дорогой подарок", где щедрый за государственный счет деятель готовит к очередному съезду шоколадный макет Дворца спорта чуть ли не в натуральную величину ("Не макет, а конфетка. Ни в какие ворота не лезет!").

Характерной особенностью этих злых сценок-фельетонов было то, что, бичуя пороки, обрушиваясь на серьезные недостатки, разоблачая горе-руководителей, сатирики неизменно оставались верными честной гражданской позиции; критика их всегда была резкой, но конструктивной, в ней постоянно, порой незримо присутствовал положительный идеал. Именно к такому подходу призывал в свое время А. М. Горький, говоря, что смех в советской комедии должен не только отрицать, но и созидать.

Сатира — оружие острое. В руках злопыхателей оно способно принести немало вреда, в руках же созидателей оно становится надежным помощником строительства новой жизни. "Отступать с неприятелем или наступать со своими. Направление, вроде бы, одно, но разница все-таки есть",— справедливо отмечал кто-то из сатириков.

Зрители чутко и горячо принимали критические выступления артистов. Вспоминается радостное чувство, охватившее зал при исполнении сценки "Тарапунька угождает". Баню, которую следовало построить на окраине, он переносит в центр, напротив горсовета. Чтоб она была на глазах у начальства! Чтоб угодить Малявченко, Козявченко, Нетудыхате, а, главное, самому товарищу Тузикову! Сколько ни твердит ему здравомыслящий партнер о том, что ездить мыться за десяток километров далековато, что в центре и так есть две бани, рьяный строитель остается непоколебимым. Но стоило Штепселю схитрить и заметить:

— А ты подумал о большем начальстве, чем товарищ Тузиков?

Подействовало.

— Ты имеешь в виду начальника главка?

— Бери выше. Легкий испуг.

— Замминистра?

— Выше!

Душевный трепет.

— Министра?

— Выше!

Трагическая пауза. Благоговение, смешанное со страхом. Палец воздет к небесам.

— Неужели...

— Выше!!!

Растерянность, неверие, раздражение.

— Кто же может быть выше?

— Народ.

Бахнов и Костюковский придавали большое значение финалам миниатюр. И тут они нашли естественное и убедительное завершение, казалось бы, полностью исчерпанной темы.

— А что, было такое указание? — шепчет огорошенный Тарапунька.

— Было.

— Когда?

— В октябре 1917 года.

Если бы существовали приборы, определяющие количество и качество смеха и аплодисментов публики, в этом случае они указали бы высшие отметки.

Заключали каждую программу веселые буффонады, в которых авторы давали волю безудержной фантазии.

Тарапунька собирается отвечать на записки зрителей, но среди бумажек достает из кармана пакетик с порошком. Пользуясь случаем, он принимает горькое снадобье, прописанное ему врачом. Хотел запить минеральной водой, но, как назло, пробочный ключ ломается. А лекарство во рту. На обращение появившегося Штепселя приятель отвечает мычанием. Но как богато оттенками это мычание!

Ш т е п с е л ь. Отвечаешь на записки?

Тарапунька неопределенно мычит.

Ты что, в рот воды набрал?

Тарапунька мычит отрицательно.

Ах, ты принял порошок?

Тарапунька мычит утвердительно.

Запей водой!

Тарапунька мычит страдальчески.

У тебя же в руках ключ.

Тарапунька мычит возмущенно.

Не откупоривается?

Тарапунька мычит беспомощно.

Тарапунька пытается содрать жестяную пробку топором. Топор ломается — жестянка ни с места. Он колотит бутылкой по стулу — стул разлетается на куски, пробка невредима. Тарапунька зажимает бутылочное горлышко электрорубильником — свет гаснет, бутылке хоть бы что! Бедняга кладет ее на трамвайную колею — вагон сходит с рельсов, пробка цела!

В заключение Штепсель, увлекшись явно безнадежным делом, зажимает горлышко бутылки крышкой рояля. И вот оба они тянут бутылку изо всех сил. Пробка не желает отделяться, и несчастные "бурлаки" уволакивают за кулисы тяжелый рояль.

Не напоминает ли эта и подобные ей трюковые сценки эпизоды из будущих кинокомедий Л. Гайдая, в создание которых немало таланта и выдумки вложили остроумные сценаристы Владлен Бахнов и Яков Костюковский? Работа с эстрадным дуэтом послужила для них хорошим трамплином.

Тимошенко же и Березину содружество с писателями помогло развить и обогатить характеры своих сценических масок.

XX съезд КПСС (1956) благотворно повлиял на все дальнейшее развитие советского общества. Прозвучавшая с его трибуны принципиальная критика культа личности и восстановление ленинских норм жизни положительно сказались и на дальнейшем развитии советского искусства. В новых условиях неизмеримо выросло значение сатиры и юмора. Любимое народом жизнерадостное и жизнеутверждающее искусство советской эстрады, формируясь и совершенствуясь, завоевывало все новые и новые рубежи. На праздниках и в будни звучали песни Л. Утесова, М. Бернеса, К. Шульженко, жадно слушались и передавались из уст в уста шутки А. Райкина, Л. Мирова и М. Новицкого, М. Мироновой и А. Менакера. Академические сцены столичных театров в дни торжеств превращались в эстрадные подмостки, где с успехом выступали "веселые звезды".

Подтянутый и важный Тарапунька преподавал Штепселю урок истории Киевского академического театра оперы и балета имени Т. Г. Шевченко, на сцену которого им посчастливилось выйти в день сорокалетия Советской Украины:

— Здесь некогда стояли Чайковский и Рахманинов! — провозглашал Тарапунька.

Посерьезневший партнер робко отступал в сторону от "священного места".

— А там, где ты сейчас находишься, стоял Шаляпин. Смущаясь, Штепсель делал еще шаг в сторону.

— А тут — Саксаганский. Еще шаг.

— Садовский.

Перепуганный Штепсель оказывался возле самой кулисы. Тарапунька жалел друга.

— Если я всех перечислю, тебе придется аж до Одессы топать.

Минутная шутка устанавливала контакт со зрителями. Теперь легко было говорить о серьезных делах, разумеется, на своем, эстрадном языке.

— Как выросла экономика нашей республики! Если принять Штепселя за нуль...

Оскорбленный партнер взрывался.

— Зря обижаешься. Что можно показать твоим ростом? А я могу все. Высокие достижения промышленности, небывалый уровень сельского хозяйства...

Но Штепсель не уступал. А кто лучше него может продемонстрировать сокращение рабочего дня?

Успешным было и первое выступление украинских артистов на сцене Большого театра. Артисты прославленной труппы, участвующие в торжественном концерте, поглядывали на прибывших эстрадников с подозрением.

— Клоуны у нас еще не выступали,— ворчливо заметил кто-то.

Но как изменилось отношение к комикам, когда солисты узнали, что Юрий Тимошенко приехал на концерт с температурой 39°. Заслуженный тенор приволок за кулисы золоченое кресло, а "народные" балерины — подушки из шедшего накануне "Дон Кихота".

— Может, откажемся? — предложил Березин.

— Вперед, друг Санчо! — прошептал приятель, невольно войдя в роль Рыцаря Печального Образа.

Может быть, в эти минуты, перед выходом на первую сцену страны, ему вспомнилось выступление на конкурсе, фронтовые концерты или тот, первый выход босиком на школьную сцену в Калениках...

Дебют в историческом зале прошел с успехом. "Болельщики" за кулисами позаботились о машине, чтобы сразу же после выступления отвезти занемогшего Тимошенко в гостиницу. В номере его уложили в постель, измерили температуру. Термометр показывал 36,6°.

Волшебная сила искусства?..

В 1957 году первый искусственный спутник уверенно прочертил в небе историческую орбиту, посылая на Землю веселые сигналы "бип-бип-бип".

— Зря я сменил профессию регулировщика,— сокрушался Тарапунька.— Орудовским нюхом чую, что скоро в космосе начнется усиленное движение.

На "Голубом огоньке" они приветствовали первого космонавта, покорившего мир своим подвигом и улыбкой.

— А что, Тарапунька, может, и нам слетать вокруг нашей планеты?

— Правильно, Штепсель. Лети!

— А ты?

— А я тобою с Земли управлять буду.

В Киеве встречали Павла Поповича.

— Мой знаменитый сосед,— заявил Тарапунька.

— Сказал! Где Полтава, а где Узин!

— Рядом. На корабле "Восток" — четыре секунды лету.

В Звездном городке сдружились с космонавтами и учеными.

— Возьмите нас в полет! Мы где-нибудь в уголке пристроимся. Согласны даже, чтоб Тарапунька был в тубах, а Штепсель — в порошках.

Артистов не включали в состав космических экипажей, но их шутки и песни, записанные на магнитной пленке, постоянно сопровождали первопроходцев космоса, даря им в полете улыбки Земли.

Летом 1963 года перед гастрольной поездкой в Народную Польшу Тимошенко и Березин обратились к Ванде Василевской с просьбой помочь составить программу с учетом тамошних вкусов и требований. Ванда Львовна взялась за дело энергично, отобрала сценки и интермедии, сама перевела их на польский, удачно вкрапив в текст жаргонные словечки. По убеждению артистов, ее перевод не уступал оригинальным текстам, а порой и превосходил их.

Давний поклонник сатирического дуэта муж писательницы Александр Евдокимович Корнейчук принимал живое участие в работе. В те дни и он и Василевская в качестве депутатов Верховного Совета СССР часто выезжали на встречи с избирателями. По приезде обменивались впечатлениями.

— О чем ты рассказывала в своем выступлении? — спрашивал Корнейчук.

— О счастье жить в мире. О незаживающих ранах войны.

— И как слушали?

— Люди плакали.

— А я говорил о смешных случаях на фронте, о радостных встречах в мирные дни, о веселых чудаках и глупых бюрократах...

— Ну и что?

— Хохотали.

Александр Евдокимович оборачивался к гостям и серьезно замечал:

— Вот вам и отчет о предвыборной агитации. Оказывается, об одном и том же можно говорить, вызывая слезы и заражая смехом...

Польские гастроли проходили успешно. Возрожденная из руин красавица Варшава смеялась шуткам украинских юмористов новым добрым и здоровым смехом рабочего города. Большой зал конгрессов узнавал в сатирических образах, представляемых артистами, своих знакомых головотяпов и проходимцев, дружно принимал жизнеутверждающий тон мастеров эстрады. Торжествовала мысль, блестяще ограненная выдающимся польским просветителем Игнацыем Красицким: "Подлинная добродетель критики не страшится".

Ничто так не сближает людей, как общий смех. На габровском фестивале 1973 года, гостями которого посчастливилось быть Тимошенко и Березину, они окунулись в радужное многоцветье юмора. Карнавальное шествие персонажей анекдотов, комедии на экранах и театральных подмостках, выставка всемирной карикатуры. А главное, предрасположенность каждого габровца к улыбке и смеху. Артисты собрались выступить по телевидению на болгарском языке, но хозяева запротестовали:

— Мы хотим слышать русскую и украинскую речь!

— Но есть слова и фразы, которые поймут далеко не все болгары.

— Эти слова скажете по-болгарски. В габровский венок веселья вплелись украинские жарты.

Приехала студентка в село, ее просят:

— Дочка, подои корову.

— Так неудобно ж.

— А ты возьми скамеечку. Приходит через час.

— Чего так долго возилась?

— Корова на скамеечку садиться не хотела.

А взамен получали болгарские шеги — анекдоты о габровцах, которые снимают очки за обедом, чтоб стекла не изнашивались, а когда им приходится угощать соседей чаем, нагревают ножи, чтоб гостям труднее было брать масло. Хоро они пляшут в носках, чтобы слышать музыку из ближайшего города, а часы на ночь останавливают, чтобы зря не стирались детали.

За две с лишним тысячи километров от Габрово, в шотландском порту Абердине, где артистам довелось выступать в том же году, они поразились удивительному сходству местного юмора с болгарским. Абердинцы серьезно утверждали, что это они, а не габровцы, покупая в лавке сыр, требуют, чтобы его завернули в свежую газету, а закуривая, расщепляют спичку, чтоб использовать ее еще раз...

С какой стати трудолюбивые и щедрые жители этих городов возводят на себя напраслину? Может быть, в этом вершина народной мудрости: умение посмеяться над собой? Не оттого ли стал понятен в близкой Болгарии и далекой Шотландии юмор Тарапуньки и Штепселя — они тоже не стыдятся выставить себя в смешном виде.

Не зря ведь говорится: умный смеется над дураком, дурак над умным и лишь мудрец над самим собой.

СХЕМА СМЕХА

Годы возникновения и становления нашего комического дуэта относятся ко времени, когда в советском театральном искусстве утверждался реалистический метод К. С. Станиславского. Передовое направление, родившееся на подмостках МХАТа, завоевало драматические сцены страны, проникло в оперные театры, ворвалось в заговоривший кинематограф, влило свежие силы в древнее искусство цирка и эстрады.

Горячий сторонник "системы" Г. В. Полежаев сумел привить своим студентам интерес к поискам психологической правды и сценической выразительности. Сильнейшие впечатления юности Тимошенко и Березина связаны с лучшими спектаклями русского и украинского реалистического театра, с яркими работами артистов школы переживания.

Естественно, что и сами они исповедуют учение Станиславского, практически следуя его законам, расценивая свои успехи и неудачи с позиций верности жизненной правде. Характер их подготовки к выходу на сцену своеобразен и далек от творческого процесса репетиций в академическом театре, тем не менее они не обходят ни одного из основных этапов, которые предполагает "система".

Придумывая сюжеты сценических миниатюр, участвуя в их написании, они как бы проходят застольный период. В спорах о наибольшей отточенности и завершенности каждого сюжета выкристаллизовывается зерно сценки, определяется ее сквозное действие. В ходе репетиций артисты-режиссеры неустанно ищут внутреннее оправдание каждой формальной находки. Тщательно работают над текстом, добиваясь яркого словесного действия. Контролируя друг друга, следят за достоверностью сценического поведения, умеют отказаться от всего, что мешает активному несению задачи. Краткость и выразительность большинства их микропьес заставляет Тимошенко и Березина следовать призыву Константина Сергеевича: "Каждое слово, каждое ваше действие, каждая ваша мизансцена должны приводить к какой-то цели".

Эстрадное искусство подвластно передовой театральной "системе", но оно имеет и свои особенности, сопротивляющиеся механическому приятию некоторых справедливых для театра положений.

Разрабатывая такой важный элемент учения, каким является сценическое общение, К. С. Станиславский потратил немало усилий на доказательство необходимости возведения так называемой "четвертой стены" между сценической площадкой и зрительным залом. Он исключал непосредственное обращение актеров к публике "Такое общение,— писал режиссер в "Работе актера над собой",— является простым питерским самопоказыванием, наигрышем". В другом месте еще категоричней: "Актер, общающийся непосредственно со зрителем, принадлежит к категории актеров-ремесленников".

Что же в таком случае предлагается артисту, лишенному партнеров, стоящему на эстраде лицом к лицу со зрительным залом?.. Общение с отсутствующим предметом или самообщение? Но последний вид общения высмеивал сам Константин Сергеевич, говоря, что оно ведет лишь "к выворачиванию глаз внутрь себя". Чувствуя специфику жанра, великий реформатор сцены неустанно искал приемы, которые помогли бы решить задачу практически. Готовя с учениками Оперной студии вечер памяти Н. Римского-Корсакова, Станиславский помог выступающим, поставив на авансцене два ряда кресел, как бы продлевающих зрительный зал, и усадив на них незанятых в концерте студийцев. "Романсы были слегка театрализованы,- вспоминает участница этого спектакля.— Исполнялись с жестами, мимикой и легкими мизансценами. ...Некоторые романсы пелись даже с "объектом", выбранным из сидящих на сцене певцов". В этом случае режиссер как бы "отодвинул четвертую стену". Приняв же Качалова, играющего роль от автора в толстовском "Воскресеньи", он согласился и с ее разрушением для ведущего спектакль, выступающего со своеобразным конферансом.

Вся практика представлений концертного плана ведет к тому, что объектом общения артиста на эстраде является публика. Именно в овладении этим способом общения кроется успех многих талантливых рассказчиков и певцов. Причем ремесленниками их уж никак не назовешь, а "наигрыш и самопоказывание" они отвергали так же, как и К. С. Станиславский.

Но можно ли, в принципе, общаться с тысячеликой, разнохарактерной публикой, не противоречит ли такое общение жизненной правде сценического поведения? Станиславский убедительно доказывает, что и в жизни "люди всегда стараются общаться с живым духом объекта, а не с его носом, глазами, пуговицами...". А если так, то что же мешает общению артиста с "живым духом" коллективного объекта, каким является наполненный публикой зал?

В. Хенкин, Н. Смирнов-Сокольский, Р. Зеленая, каждый по-своему, ежевечерне устанавливали прочный живой, непосредственный контакт со зрителями. Их выступления — не мысли вслух и не общение с воображаемым объектом, а естественный вид общения артиста с залом, который сегодня, не изменяя высоким требованиям сценической правды, прекрасно освоили С. Юрский, А. Миронов, Г. Хазанов и другие театральные и эстрадные артисты.

Но вот комический дуэт... Тут ведь партнеры имеют возможность общаться друг с другом без привлечения зрителя. Своенравная эстрада и здесь не приемлет позволения "четвертой стены". Случалось видеть, как блекнут, не находя отклика в душах зрителей, сцены из замечательных спектаклей, разыгранные на концертной эстраде превосходными актерами, блекнут лишь из-за того, что исполнители, всецело занятые взаимообщением, "отгородились" от публики. В то же время М. Миронова и А. Менакер, Л. Миров и М. Новицкий, Р. Карцев и В. Ильченко, являя образцы сценического общения друг с другом, ни на секунду не упускают из круга внимания третьего партнера — публику.

Тимошенко и Березин владеют секретом такого общения. Зритель — полноправный участник любого их выступления. Каждый и артистов откровенно призывает публику стать именно его союзником. Они апеллируют к зрителю, у них апарт означает не "в сторону", как в театре, а "в публику". И публика охотно участвует в их спорах, поддерживая победителя аплодисментами и окатывая смехом побежденного.

Кратковременность пребывания на эстраде заставляет исполнителей конденсировать свои чувства и выразительные средства — за восемь-десять минут артист обязан рассмешить или растрогать зрителей. Такие условия неизбежно приводят многих актеров к "сгущению красок", гиперболе, гротеску. Это вторая особенность эстрады.

"Настоящий гротеск,— писал К. С. Станиславский,— это внешнее, наиболее яркое, смелое оправдание огромного, всеисчерпывающего до преувеличенности внутреннего содержания. Надо не только почувствовать и пережить человеческие страсти... надо еще сгустить их и сделать выявление их наиболее наглядным, неотразимым по выразительности, дерзким и смелым, граничащим с шаржем".

Выступая с уничтожительной критикой "лжегротеска", который он считал штукарством и трюкачеством, Станиславский горячо приветствовал новаторскую "Принцессу Турандот" в постановке Евг. Вахтангова. "Вы нашли то, чего так долго и тщетно искали многие театры".

Что же нашел Евг. Вахтангов?

Даже беглое перечисление художественных приемов, щедро рассыпанных по обновленной сказке К. Гоцци, дает представление об их принципиальном значении как для театра, так и для родственной ему эстрады.

Марш-парад участников представления.

Тарталья, знакомя публику с исполнителями, подшучивает над друзьями-комедиантами.

Актеры гримируются и облачаются в театральные костюмы на глазах у зрителей.

Слуги сцены — девушки в прозодежде с футбольными номерами на спинах.

Бригелла впускает в зал опоздавших зрителей.

— Проспали!

Музыканты играют на гребенках, обернутых папиросной бумагой.

Бороды — полотенца, скипетры — теннисные ракетки, усы — разноцветные ленточки.

Мудрецы качают принца Калафа, разгадавшего загадку. Звучит туш.

Пантомима в быстром темпе, напоминающая зрителям содержание сказки.

Финал — грустное прощание актеров с публикой.

Но, главное, это особое, "турандотовское" настроение, позволившее артистам использовать эти приемы, а публике воспринять их с радостью. Вахтанговский урок открыл новые возможности театрального реалистического искусства, помог он и эстраде обрести свое творческое лицо.

Искания мастеров советской эстрады и цирка, в первую очередь А. Райкина, шли именно по этому пути. Было бы преувеличением сказать, что сценические миниатюры Тимошенко и Березина, в которых использован прием гротеска, несут в себе "огромное, всеисчерпывающее содержание" — по-видимому, это свойство великих творений. Но стремление через гротеск постичь суть уродливых явлений жизни и внутреннее оправдание самых неимоверных преувеличений — один из основных принципов их работы.

Выдерживая удары "брехочувствителя" или взбираясь на телевизионную вышку, прячась в "концертный автомат" или изображая умирающий примус, артисты оставались верны реалистической природе своих образов.

А сами образы?

Вылепленные из "собственного актерского материала", вобравшие свойства и особенности многих и многих жизненных прототипов, они представляют собой живое, противоречивое, движущееся явление. Бойкий осветитель и увалень милиционер, разыгрывающие перед публикой незамысловатые жарты; повар и банщик, с шуткой наперевес прошагавшие по военным дорогам; наконец, имеющие свое сатирическое мнение по любому вопросу Тарапунька и Штепсель,- они росли и развивались с обществом, взрослели и умнели с ровесниками.

Классические маски комедии дель арте столетиями сохраняли свой облик — новые маски, созданные украинскими артистами, меняли характер и свойства на глазах одного поколения зрителей.

Отнести роли, исполняемые комическим дуэтом, к какому-либо театральному амплуа значило бы до предела обеднить их содержание. Чаще всего Тарапуньку и Штепселя причисляли к типам комика и резонера. Но как втиснуть в эти определения лукавого, печального, веселого, злорадного, бесхитростного, ловкого, недалекого, остроумного, задиристого, трусоватого, хвастливого, скромного, плутоватого, честного, вспыльчивого, добродушного Тарапуньку и рассудительного, темпераментного, сдержанного, озорного, откровенного, скрытного, прямолинейного, хитроумного, строгого, дружелюбного, самодовольного, самокритичного, принципиального и беспринципного Штепселя?

Все эти, казалось бы, взаимоисключающие качества, которых с лихвой хватило бы на дюжину масок и амплуа, вполне мирно уживаются в двух образах. Тут характеры, как писал М. Ромм, возникают в результате органического слияния противоречий.

Образы Тарапуньки и Штепселя непрестанпо вбирают в себя свежие жизненные соки, обогащаются новыми красками, ищут и находят новые сценические проявления. Более того, они, эти образы, постоянно предъявляют своим создателям жесткие, но справедливые требования.

— Штепсель так не поступит.

— Тарапунька такого не скажет.

И артистам приходится искать единственно верные действия и слова своих персонажей. Как они этого достигают?

В юности Ю. Тимошенко пытался безжалостно убить в себе поэта, но сделать ему это удалось лишь частично — он перестал печататься. Потребность же сочинять и рассказывать веселые истории сохранилась в нем до сих пор. В соавторстве с наблюдательным и остроумным Березиным они, начиная с капустников, вынашивали, придумывали и "наговаривали" тексты своих выступлений. Иногда при этом использовались темы или формы, подсказанные газетным фельетоном, карикатурой, смешным анекдотом. Чаще же веселая импровизация, обрастая нужными словами, становилась основой будущего эстрадного номера. Так возникли первые "милицейские" шутки, фронтовые песенки, многие диалоги более позднего времени. Напечатанные в репертуарном сборнике в том виде, в каком они исполнялись, эти сценки и интермедии наверняка бы вызвали серьезные упреки в слабости литературного слога. Зато слог разговорный в этих вещах всегда был безупречным,

В чем же различие между разговорным и литературным языками? Обстоятельный ответ на этот отнюдь не праздный и не простой вопрос искали и ищут многие.

Трудность перенесения литературных произведений на концертную эстраду отмечал Марк Твен. Это наблюдение он сделал исключительно благодаря своему провалу при первых же публичных чтениях юмористических рассказов.

"Это было чудовищно!.. — вспоминал он. — Написанные вещи не годятся для живой речи, у них книжная форма, они жестки, лишены гибкости и в устной передаче теряют весь свой смысл..." '.

Сопоставляя устную версию одного из рассказов с версией литературной, писатель недоумевает:

"Я все-таки не могу дать точного и определенного объяснения, почему одну можно с успехом рассказывать публике, а другую — нет...".

Тем не менее объяснение возможно, и сам великий юморист частично его дает, указывая на то, какую громадную роль в устном рассказе играют интонация и пауза, непередаваемые на бумаге, какой неповторимый эффект создают мелкие ошибки, междометия, поиски подходящего слова на виду у слушателей.

Тимошенко и Березин еще в самом начале своего творческого пути внимательно вслушивались в речь людей, обладающих редким даром рассказчиков. Их восхищала способность И. Андроникова мгновенно перевоплощаться в образы известных писателей, музыкантов, артистов. Они замечали, что И. Прут любую, даже вычитанную историю обязательно "переведет на себя" — ведь рассказ очевидца намного убедительнее самого красочного пересказа. В блистательных же импровизациях известного кинорежиссера С. А. Герасимова слушателей поражало мастерство изображения действующих лиц и, что еще ценнее, умение воссоздать ход их рассуждений.

Л. Н. Толстой различал три типа рассказчиков смешного.

Первые во время рассказа смеются сами, оставляя слушателей безразличными.

Вторые и сами смеются и собеседников смешат.

Третьи же сами почти не улыбаются, а слушателей заставляют хохотать. Они-то, по мнению Толстого, и есть рассказчики высшего сорта.

Тимошенко и Березин близки именно к третьему типу рассказчиков. Мне не раз приходилось слушать увлекательные байки Ю. Тимошенко, где даже неимоверная выдумка принимает осязаемо реальные черты, и быть свидетелем остроумных экспромтов Е. Березина, незаменимого тамады на многолюдных дружеских встречах.

На эстраде Тарапунька и Штепсель импровизируют не часто, но их диалоги не что иное, как зафиксированная импровизация, вдохновленная четкой авторской мыслью и оснащенная тонкими и точными приемами живого рассказа. Не случайно у многих зрителей до сих пор сохраняется уверенность в том, что произносимые ими фразы рождаются непосредственно на сцене.

Тимошенко и Березин на протяжении многих лет выступают и в качестве постановщиков собственных интермедий, программ и спектаклей. На мой взгляд, отсутствие на их репетициях сидящего в зале режиссера сказывается отрицательно. Хорошему нет предела, и, очевидно, самобытность и оригинальность комиков, помноженная на яркость режиссерских решений и находок, засверкала бы новыми гранями.

Но справедливость требует выслушать и мотивы, которыми сами актеры объясняют свое нежелание прибегать к помощи режиссуры "со стороны".

В студенческие годы они были организаторами и участниками самодеятельных вечеров, где функции авторов, режиссеров и исполнителей не разделялись и не распределялись. Каждый делал все. И вроде все получалось. В дни войны цех комиков, состоящий из двух актеров, сам нес ответственность за свою службу, пожинал и благодарности и взыскания. В последующие же годы...

Они рассказывают о нескольких своих попытках привлечения талантливых и опытных театральных режиссеров к постановке эстрадных программ. Один, внимательно просмотрев их выступления и прочитав сценарий, честно признался: "Мне вас учить нечему".

Другой загорелся, рьяно приступил к репетициям. Увлеклись совместной работой и артисты. Однако через некоторое время все трое объективно обнаружили, что идут по пути театрального решения, все больше и больше отрываясь от взрастившей их эстрадной почвы...

— Иначе я не умею,- заявил режиссер.

Допустим, эти двое — чисто драматические режиссеры, но третий... Он-то казался таким близким к эстраде — его спектакли строились по концертному принципу, его сценическим эксцентриадам аплодировали в нашей стране и за рубежом.

— Я берусь,- решительно сказал он. — Прежде всего нам надо из Тимошенко выбить Тарапуньку, а из Березина Штепселя!

Актеры не на шутку испугались. И вряд ли кто-нибудь осудит их за то, что они отказались от услуг уважаемого режиссера-новатора.

Эстрадная режиссура — особая область, в которой не так-то легко освоиться даже незаурядным театральным постановщикам. Тут помимо режиссерского таланта, помимо знания эстрады требуется умение воплотить свой замысел, не "выбивая", а раскрывая своеобразные индивидуальности артистов. Кстати, в хороших театрах режиссер и актеры приспосабливаются друг к другу годами, на эстраде же театральный режиссер сплошь и рядом является гастролером. О серьезном успехе таких мимолетных содружеств говорить не приходится.

Может быть, только Тимошенко и Березину не везло с режиссерами? К сожалению, такие же трудности испытывали и продолжают испытывать многие артисты нашей эстрады. Сказывается несерьезное отношение руководителей культуры к искусству, любимому массами. Сейчас положение исправляется — специальные учебные заведения готовят эстрадных артистов, театральные вузы выпускают режиссеров эстрады. Остается надеяться на то, что эти благотворные изменения принесут свои плоды уже в недалеком будущем. Тогда же...

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих,- решили украинские сатирики. И для такого решения у них были немалые основания. Опыт работы на эстраде и общая театральная культура, смелая, порой дерзкая, выдумка и способность трезво оценить сделанное позволяют им, не сходя со сцены, режиссерски выстраивать свои представления. Кроме того, в постановке их программ всегда "неофициально" участвуют и авторы, и художник, и композитор, немалую лепту вносят "внештатные" консультанты — близкие друзья, а также квалифицированные зрители первых прогонов и показов, каждое замечание которых немедля учитывается, а любая подсказка берется на вооружение.

Их именам на афише неизменно сопутствовали слова "конферанс", "интермедии". Поначалу эти два слова мирно уживались друг с другом, но по мере того, как росло мастерство артистов и ширилась их популярность, два понятия пришли в столкновение, доставившее немало беспокойства комической паре.

Конферанс возник на сценах театров-варьете, а затем и в концертах не более столетия тому назад. Большую известность снискал в этом жанре Н. Балиев, основатель "Летучей мыши". До революции любимцами публики были конферансье А. Менделевич, К. Гибшман. На советской эстраде успеха добились А. Грилль, М. Гаркави, С. Тимошенко — талантливый однофамилец Юрия Трофимовича, впоследствии известный кинорежиссер. Каждый из упомянутых и многие из не вошедших в этот перечень артистов искали собственную манеру ведения концерта, свой стиль разговора, иначе говоря, своеобразный сценический характер. "Но,- по справедливому определению одного из основателей отечественного конферанса А. Г. Алексеева,- при всем различии у всех у них было одно общее: они не демонстрировали зрителю своего умения, а конферировали, то есть, беседуя со зрителем, вели программу". Представление участников концерта, создание праздничной атмосферы в зале, объяснение смысла некоторых номеров, вызов исполнителя на поклоны, объявление антракта и другие обязанности мастера жанра умели выполнять легко и непринужденно, удивляя публику неожиданными экспромтами.

Появление конферансного дуэта несколько затруднило несение перечисленных функций. Л. Миров и Е. Дарский в основном беседовали друг с другом, отвлекаясь для ведения программы. Театрализованный же конферанс, представителями которого явилась киевская пара, еще дальше уводил артистов от выполнения задач, предписанных требованиями жанра.

Они честно вели концерт, но основа их успеха у зрителей лежала в другом — в ярком исполнении эстрадных миниатюр, вкрапленных в конферанс.

— С конферансом в чистом виде мы попрощались сразу же после конкурса,- категорично заявляет теперь Тимошенко.

Миров и Новицкий, с успехом работавшие в тот же период, избрали для себя твердые правила игры: мы ведем концерт, выясняем свои отношения, решаем те или иные вопросы, возникающие по ходу представления, но ни на минуту не перестаем быть артистами. Они могли блестяще разоблачить перестраховщика, лицемера или подхалима, решая вопрос о том, кого выпускать на сцену раньше: певицу или танцора.

Тимошенко и Березин тоже пользовались подобными приемами, но все чаще оставляли в стороне и конферанс и концерт, разбирали от первого лица заводские, колхозные, вузовские проблемы. В таких сценках и интермедиях наиболее полно раскрывалась театральная природа их дарований, удовлетворялось стремление к зрелищному, буффонадному, гротесковому решению той или иной актуальной темы.

Но каково им было после удачно сыгранной интермедии переключать внимание зрителей на выступление следующего артиста и какие усилия требовались этому артисту, чтобы "взять" аудиторию? Центр тяжести концерта явно перемещался, о чем сигнализировали и замечания прессы.

"...Пусть не обижаются те участники концерта, которые лишь помянуты здесь, и те, кто не помянут вовсе. Именинники в этой программе Тарапунька и Штепсель" ("Советская культура").

"...К сожалению, некоторые номера являются "принудительным ассортиментом к конферансу..." ("Вечерний Ленинград").

"...Мы вовсе не против того, чтобы веселые сценки перемежались серьезными номерами, но почему не поискать "точек сближения" между отдельными номерами программы?" ("Советская культура").

В поисках таких "точек сближения" артисты обратились к новому для себя виду представления — эстрадному ревю, где отдельные номера цементирует общий сюжет. Спектакль готовился к Декаде искусства и литературы УССР в Москве 1960 года. В нем участвовали лучшие силы украинской эстрады. Сценарий создавался коллективно, кроме Ю. Тимошенко и Е. Березина в работе приняли участие М. Виккерс, Б. Таиров и М. Янукович. В записной книжке Тимошенко был описан действительный случай: вагон с артистами военного ансамбля забыли прицепить к эшелону — это забавное происшествие и послужило толчком для сюжета.

Итак, бригада эстрадников по чьему-то злому умыслу оказывалась отцепленной от экспресса "Киев — Москва" и "своим ходом" добиралась в столицу для участия в праздничном концерте.

Веселые обозрения были и остаются редкими гостями на нашей эстраде. Еще реже их появлению сопутствует успех. Именно таким приятным исключением оказался спектакль "Везли эстраду на декаду". Несмотря на просчеты, о которых придется сказать ниже, общий тон представления был на редкость радостным, а мысль о неразрывной связи эстрадного искусства с жизнью наших тружеников подавалась не в виде обязательной нагрузки, а органично вытекала из всего содержания. Ведь по дороге к столичным выступлениям неутомимая бригада показывала свое мастерство в поле и на заводе и пополняла свои ряды талантливыми танцорами-строителями и голосистыми колхозницами-бандуристками.

Песенка Оскара Сандлера сопровождала путешественников в дороге (композитор переделывал ее не менее двадцати раз). Эта песня — она и сегодня часто звучит по радио и в концертах — стала своеобразной визитной карточкой непоседливых артистов эстрады.

Много выдумки и труда вложили Тимошенко и Березин в постановку спектакля.

Вспоминается танцевальная сценка с чемоданами, исполненная путешественниками на вокзальном перроне. Помимо изобретательной хореографии тут просматривалась и тонкая ирония: стандартные чемоданы никак не могли отыскать своих хозяев.

Злосчастный вагон номер тринадцать брошен на станции. Что делать актерам? Выход находит маг-иллюзионист Кербицкий, который извергает из своего блестящего цилиндра фонтан разноцветных лент. Ленты прикрепляются к вагону, и эстрадники, наподобие бурлаков, тянут его но рельсам.

Эффектно было показано само движение вагона. Он оставался на месте, а навстречу мчались тополя и березы, семафор, силосная башня... Это танцоры балетной группы на глазах у зрителей проносили красочные транспаранты.

В гостинице всей бригаде пришлось расположиться в тесном двухместном номере. Рассвет заставал путешественников спящими в самых невероятных местах и позах.

Музыканты спали в футлярах от инструментов, эквилибрист — на проволоке, ассистентка фокусника — вися в воздухе, один из танцоров — свернувшись в авоське, другой — раскачиваясь на маятнике. Силовой жонглер Гиря храпел в холодильнике.

Роль наглого, туповатого Ивана Гири сочно играл К. Яницкий, лукавого и добродушного швейцара московского отеля "Украина" изображал А. Сова. Особым успехом пользовался в его исполнении стихотворный монолог, написанный известным украинским сатириком С. Олейником.

Как всегда острозлободневными были выходы самих Тимошенко и Березина в номерах, созданных совместно с Бахновым и Костюковским. На этот раз в интермедии "Демагог" они вывели на эстраду новый образ отрицательного "героя нашего времени", пришедшего на смену глупому и прямолинейному бюрократу. Если прежний бюрократ безапелляционно отвергал любую критику снизу, новый, демагог, не жалея сил, "перевоспитывает" критика. Штепсель возмущается непорядками на одной из строек, тяжелыми условиями, в которых по вине руководителей живут рабочие,- Тарапунька восклицает:

— А как жили наши отцы, когда воздвигали Днепрогэс и Магнитку?!

Штепсель замечает, что в читальне вечно темно,- Тарапунька, не смущаясь, парирует:

— Великий пролетарский писатель Максим Горький читал при свечке!

Штепсель, жалуется: фильмы строителям показывают раз в месяц, да и то плохие.

— А ты хочешь, чтоб плохие фильмы показывали каждый день? — острит Тарапунька.

Демагог не глуп, он талантливо лжет и вдохновенно лицемерит. И тем больший вред он приносит нашему обществу. К сожалению, на эстраде подобный тип разоблачается значительно легче, чем в жизни. Достаточно было этому демагогу предложить самому отправиться на отстающую стройку, как весь кураж с оратора словно ветром сдувало.

— Директором? — с надеждой спрашивал Тарапунька.

— Зачем же? Рядовым строителем...

Пылкие речи и страстные призывы демагога предназначены лишь для других. Сам же Тарапунька ни за что не променяет свое киевское жилье "в стиле барокко" на времянку "в стиле барака".

Эстрадные сатирики вели серьезный разговор с высоких гражданских позиций. Это отличало их от многих "разговорных" дуэтов, к тому времени широко распространившихся на эстраде. (Только на Украине работали П. Захаров и Б. Петров, утверждались Е. Медведев и ныне известный киноактер Н. Гринько.)

Было и еще одно отличие — приверженность Тимошенко и Березина к веселой эксцентриаде. Сценка "Штурмовщина" в их исполнении превращалась в искрометное клоунское антре: слов в ней было гораздо меньше, чем действия. Тут важная тема решалась в каскаде трюков и сценических метаморфоз.

Вначале шло краткое вступление.

Т а р а п у н ь к а. Представляю, что было бы, если б мы, подобно заводским авральщикам, не выступали двадцать пять дней, а потом ради плана давали бы по десять концертов в день.

Ш т е п с е л ь. Каким было бы тогда качество нашей продукции!

Первый концерт. Утро. Поют петухи, кудахчут куры, лают собаки. Появляются сонный Тарапунька и спящий на ходу Штепсель. Он наталкивается на рояль и останавливается спиной к зрителям. Тарапунька будит партнера.

— Здравствуйте, дорогие товарищи! — бормочет тот.

— Здоров-е-е-ньки булы,— сладко зевает Тарапунька.

Затем, продолжая полусонное выступление, один приводит в порядок растрепанные волосы расческой, другой — прихваченной впопыхах зубной щеткой, один надевает галстук, другой пытается завязать на шее носок...

У рояля, положив голову на клавиши, дремлет аккомпаниатор. Внезапно встрепенувшись, он разражается громовым аккордом из Второго концерта Чайковского.

— Частушки! — одергивают его артисты.

Они лениво поют и вяло танцуют что-то напоминающее упражнения утренней зарядки.

Третий концерт. Штурмовщина в разгаре. Пулей влетает на сцену Тарапунька и выпаливает текст за себя и за партнера. Свои слова он произносит, вытягивая шею, текст Штепселя — приседая. При очередном приседании замечает, что в спешке забыл снять галоши, и прячется за рояль. Запыхавшись, врывается Штепсель.

Теперь он играет за двоих, прыгает на стул, чтобы выпалить реплику вместо своего высокорослого друга. Перед последним соскоком Тарапунька незаметно отодвигает стул, и Штепсель едва не растягивается на полу.

Куплеты подаются в укороченном варианте: запев — от одного, рефрен — от другого.

Восьмой концерт. Двенадцать часов ночи. Изможденные авральщики в промокших плащах — очевидно, они добирались сюда под дождем. При малейшем движении головы со шляп стекает вода. Штепсель приветствует зрителей, широким жестом сбрасывая шляпу, и обрызгивает Тарапуньку. Тот, в свою очередь, аккуратно сняв шляпу, поливает Штепселя. О пении и думать нечего — оба охрипли. Пианист сидит на раскрытом зонтике. Авральщики, упав на стулья, подкрепляются бутербродами. Танцуют сидя.

Последний концерт. Санитары в белых халатах проносят на носилках двух обессилевших артистов. Сзади, как за покойниками, под похоронный марш шагает аккомпаниатор с развернутыми нотами.

Ревю "Везли эстраду на декаду" хорошо принималось зрителями, приятно выделялось среди ставших привычными гала-концертов, но несло в себе и недостатки, свойственные большинству представлений такого рода. До тех пор, пока участники плыли по течению нехитрого сюжета, все было хорошо — их выступления, замотивированные и оправданные, "работали" на общий замысел. А когда где-то в середине второго отделения, освободившись от сюжета, они просто показывали свое мастерство, интерес к происходящему на сцене несколько снижался — ведь зрители уже увлеклись игрой, предложенной авторами и режиссерами.

Помнится, героический рассказ о солдатах, не пришедших с войны, передвигался несколько раз, но, будучи лишь условно связанным с содержанием обозрения, так и не обрел в нем подходящего места, хотя впоследствии, в других программах, принес исполнителю К. Яницкому большой успех.

Сами Тимошенко и Березин оказались слугами двух господ. Добиваясь общего успеха спектакля, они, не жалея сил, "везли эстраду"; в то же время, оставаясь наедине со зрителями в лучших своих номерах, невольно тормозили это движение. И чем ярче были их выступления, тем сильнее задерживался общий ход обозрения.

"Пьеса,- писал Э. Лабиш,- это животное о тысяче ног, которое должно всегда двигаться вперед. Если оно замедляет свой ход, публика зевает...".

Были трудности, которые принято называть "сложностями организационного порядка". Собранные в одной программе, солисты и коллективы должны были возвращаться в свои родные бригады. Это, конечно, не способствовало долгой сценической жизни спектакля. Чтобы каким-то образом сохранить и укрепить то хорошее, что было завоевано (а такого в обозрении было немало), его создатели обратились к своему давнему другу — кино.

Если бы артистическая молодость Юрия Тимошенко и Ефима Березина пришлась на период расцвета комедийной кинематографии, они могли бы стать ведущими комиками нашего кино. Ведь образы, созданные ими, казалось, сами просятся на экран. Актеры владели словом и движением, были остроумны и достоверны; лучшие роли Тимошенко, удачные эпизоды их совместных фильмов убеждают в том, как близки они были к покорению кинокомедийных вершин. Они избежали провалов, но большого успеха добиться не смогли.

"Тарапунька и Штепсель под облаками" (1953) — первая ласточка забытого жанра комических короткометражек. Авторы, режиссеры и главные действующие лица — Тимошенко и Березин. В ленте много режиссерской выдумки и актерских находок. Однако это лишь веселое обозрение, довольно поверхностно скользящее по мелким сатирическим объектам, нечто вроде разнотемного эстрадного фельетона.

"Приключения с пиджаком Тарапуньки", снятые через год,- забавный маленький мюзикл. Серия трюков вокруг недостатков в работе индпошива. Главный виновник недостатков — товарищ Пупыркин, бездельник и головотяп, родной брат Бывалова из "Волги-Волги".

Полнометражная кинокомедия "Штепсель женит Тарапуньку" (1958) рассказывает о веселых приключениях верных друзей. Их борьба с халтурщиками на эстраде не вырастает до серьезного конфликта, все сводится к цепи недоразумений... Может быть, то, что Тарапунька и Штепсель выступали в роли артистов, лишало эти фильмы многих жизненных красок — ведь Чарли Чаплин, Пат и Паташон, герои Ильинского были людьми из толпы. А успех Вицина, Моргунова и Никулина в комедиях Л. Гайдая, появившихся на экранах позже, во многом объясняется узнаванием представленных ими типов.

Злым и колючим получился хроникальный сюжет "Поехали напрямик", включенный С. В. Михалковым во второй номер зажженного им "Фитиля". Но тут артисты в основном остроумно комментировали из-за кадра происходящее на экране. Что же касается стилистики кинопроизведений Тимошенко и Березина в целом, то тут, на мой взгляд, удача ожидала их там, где они смелее доверялись природе кино. В случаях же цитирования проверенных эстрадных номеров комики многое теряли.

Это наглядно проявилось и в фильме-обозрении "Ехали мы, ехали", снятом по сюжету описанного выше декадного спектакля украинской эстрады. Работая над сценарием, а потом и над постановкой картины, Тимошенко и Березин старались найти экранный эквивалент представления, как-то перевести атмосферу эстрадной условности на язык условности кино. Так появилось сочетание "живых" эпизодов с мультипликационными. (Рисованные кадры создали талантливые художники Б. Степанцев и Д. Черкасский.) Возник даже новый образ рисованной Вороны — виновницы всех злоключений эстрадных путешественников, родились новые эпизоды. Непрерывный смех сопровождал трюковую сценку воздушного перелета героев.

Во время обеденного перерыва на стройкомбинате они, прихватив арбуз, решили подкрепиться в одной из блок-квартир, подготовленных к погрузке. Внезапно вертолет отрывает квартиру-коробку от земли. Раскачивающаяся лампочка норовит ударить Штепселя по голове. Шатающийся пол заносит Тарапуньку в ванную. Двери хлопают перед носом. Вертолет делает вираж, и блок накреняется настолько, что друзья уже ходят по стенам, как по полу. Тарапуньке надоедает эта карусель, он распахивает дверь и шагает в пространство. В последнюю минуту Штепсель хватает его за ногу и втаскивает обратно. Блок ударяется о трубу и начинает бешено вращаться. Комическая погоня за разбегающимися помидорами и яблоками.

Наконец, земля! Штепсель выходит из летающей квартиры с шляпой-арбузом, голова Тарапуньки увенчана пробитой раковиной умывальника...

Но с этим эпизодом соседствовал другой: Тарапунька и Штепсель разыгрывали перед строителями интермедию о демагоге. Менялись планы, диалог перебивался кадрами слушающих, смеющихся рабочих, сюжет интермедии разворачивался стремительно, а сюжет фильма непростительно тормозился. Специфика кино мстила за проявленное к ней небрежение.

Когда на экране показывают выступление иллюзиониста, перестают удивлять даже самые хитроумные фокусы.

— Ну и что? — рассуждает искушенный зритель.— Ведь в кино при помощи монтажа можно таинственный ящик чудес за секунду превратить в небоскреб, а самого иллюзиониста растворить в воздухе, будто его и не было.

Актриса поет, одновременно исполняя тридцать два фуэте.

— Размножив кадры, можно вращать ее полтора часа, а голос... да это же запись совсем другой певицы!

Нечто подобное происходит и с перенесением на экран комических эстрадных номеров, характер и дух которых рассчитан на непосредственное восприятие зрительного зала и всецело от него зависит.

Можно понять артистов Тимошенко и Березина — им хотелось показать кинозрителю свои эстрадные "шлягеры". Тимошенко и Березину—кинорежиссерам, по-видимому, следовало уговорить их не делать этого.

"Неужели... мы должны вновь и вновь убеждаться в том, что просто снимать готовые эстрадные номера плохо?.. — резко писал по этому поводу известный критик Р. Юренев. — Подлинное искусство не терпит использования готового. Эксплуатация ранее созданных и получивших признание сюжетов, трюков и комедийных образов-характеров всегда связана с ослаблением их воздействия, особенно если при повторении эти образы не получают дальнейшего развития, не обогащаются новым жизненным материалом, новыми характерными чертами, новыми мыслями".

С этим высказыванием критика трудно не согласиться.

В журнале "Советская эстрада и цирк" подпись под дружеским шаржем тоже отражала полууспех кино-вылазок украинского дуэта:

В программе "Ровно двадцать с гаком" (авторы В. Бахнов и Я. Костюковский, 1962) Тимошенко и Березин, пожалуй, впервые оказались главными и единственными действующими лицами. Роль ведущего на этот раз они охотно передали своему верному спутнику артисту Александру Эткину.

Он появлялся перед занавесом с семейным альбомом в руках и рассказывал о двадцатилетнем "с гаком" творческом пути артистов. "Гак" — по-украински "лишек", который может составлять от года до десятилетия.

Герои вечера вспоминали лучшие номера прошлых лет и показывали новые сценки, демонстрируя весь арсенал своего сатирического и юмористического вооружения. Перелистывая в памяти страницы этого концерта-альбома, хочется обратить внимание на его жанровое многообразие.

Оживают фотографии двух малышей.

— Который час? — спрашивает младенец Тарапунька, сладко потягиваясь.

— Простите, я не при часах,- вежливо отвечает разбуженный крошка Штепсель.

Головки малышей выглядывают из отверстий в огромных детских конвертах. Они знакомятся, обмениваются шутками по адресу своих родителей и в знак дружбы распивают поллитровку топленого молока.

Это миниатюра с использованием приема лубок.

...На большом экране вспыхивают картинки, посвященные школьным годам будущих юмористов.

— Наши друзья всегда отличались исключительными способностями,— говорит ведущий.

(Мы видим, как юные Тарапунька и Штепсель играют на рояле... в домино.)

— ...сообразительностью...

("Мальчишки" ловко списывают уроки.)

— ...и примерным поведением...

(Стреляют из рогаток.)

— ...что всегда оценивалось по заслугам.

(Шалунов наказывают.)

Как определить этот номер? Карикатуры со звучащими подписями.

...Шуточная песенка о хлопотах молодых друзей, вызванных их нестандартным ростом.

На том же экране в это время появляются и действуют силуэты долговязого Тарапуньки и коротышки Штепселя. Театр теней.

...Бойкий солдат-повар и лихой старшина-банщик беседуют с публикой на просцениуме:

Это военная страница альбома. Осовремененный раешник.

...Тарапунька повествует о своей службе в милиции. Музыкальный фельетон, если признать трели милицейского свистка в качестве музыкального сопровождения.

...Друзья увлечены изобретательством. Они замечают, что огрызок карандаша после использования выбрасывается. Это бесхозяйственно. Ведь выбрасываемый кусочек можно отрезать заранее. Представляете, какая экономия!

— Но тогда все равно останется неиспользованный кусочек.

— А мы и его не будем изготовлять!

"Рационализаторы" усекают карандаш до предела. Им уже рисуются (на киноэкране) картины бессмертной славы, которой их увенчают благодарные потребители карандашной продукции.

Любимая артистами форма буффонадной сценки с использованием кинокадров.

...Снова воспоминание о военных годах, когда артистам ансамбля вручались винтовки без патронов.

Б е р е з и н. Старшина учил нас пользоваться таким оружием. Товарищи,- говорил он,- вам вверен для охраны колодец. Следите зорко. Враг коварен и хитер. Он не бросится на колодец в полной форме. Он переоденется этакой старушенцией и потихонечку поплетется... Что вы должны делать?

Т и м о ш е н к о (включается в рассказ в образе простака-солдата). А что?

Б е р е з и н (в образе старшины). Вы должны окликнуть: "Стой! Кто идет?"

Т и м о ш е н к о. Допустим, окликнул. А она идет.

Б е р е з и н. Тогда кричи грозно: "Стой!! Кто идет?!"

Т и м о ш е н к о. Ну, крикнул... А она идет.

Б е р е з и н. Хватайся за затвор: клац, клац, клац. "Кто идет?!"

Т и м о ш е н к о. А она идет.

Б е р е з и н. Тогда... тогда беги с поста, буди меня и вместе решим, как быть.

В этом случае актеры вдвоем рассказывали об одном событии, по мере надобности изображая его участников. Театрализованный рассказ.

...Телеграмма из министерства: "ТАРАНУНЬКЕ ШТЕПСЕЛЮ ПОМОГИТЕ МЕСТНОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПОПОВ ТОЧКА".

— С какой стати нам помогать поповской самодеятельности? — недоумевает Штепсель.

— Об этом министерству лучше знать,- рубит сплеча Тарапунька.

— Но если я не согласен?

— А об этом министерству лучше не знать.

Поскольку в телеграмме четко указаны два адресата, Тарапуньке необходимо убедить своего партнера подчиниться нелепому указанию сверху. И он находит неоспоримые доводы:

— Допустим, тут какая-то ошибка,- рассуждает он. — Ну и что? Попы у нас немножко попоют. А если ошибки нет, а мы ничего не предпримем, что ты тогда запоешь?

Сломив слабое сопротивление Штепселя, напарник разворачивает грандиозный план мероприятий по развитию поповской самодеятельности. Лицо его вдохновенно, глаза горят, жесты величественны, голос забирается в петушиные высоты...

А что "запоет" рьяный деятель, когда выяснится, что Попов — фамилия работника министерства, просившего друзей "помочь местной самодеятельности"?

Выкрутится. Свалит с больной головы на здоровую. Сделает Штепселя виновником недоразумения.

— А если б телеграмму подписал Зайцев,- станет издеваться он над товарищем, потерявшим от возмущения дар речи. — Ты бы зайцев взялся дрессировать?!

Это интермедия, но не мостик между концертными номерами, а самостоятельная маленькая пьеска.

...На эстраде певица Юлия Пашковская. Исполняемую ею шуточную песенку Тимошенко и Березин сопровождают эксцентрическим танцем.

Последняя песня принимается аудиторией горячо. Особенно по душе она пришлась молодежи: аплодисменты переходят в скандирование.

Штепсель не осуждает зрителей за несдержанное проявление чувств. В интересах спектакля он по-деловому берется организовать рукоплескания в своеобразный шумовой номер. Упоенно дирижируя, "маэстро" доводит овацию до мощного форте, а затем постепенно низводит ее в нежное пиано. Включившись в игру, зрители затихают, а "дирижер-виртуоз" с достоинством раскланивается перед укрощенной публикой.

Шуточная пантомима.

В этой, как и в ранних программах артисты исполняли веселые песенки и куплеты на знакомые мелодии, которые часто ошибочно называют пародиями. Тимошенко и Березин к пародиям почти никогда не обращались. Используя известные мелодии, обыгрывая строчки или слова популярных песен, они не касались ни идеи, ни темы, ни образного строя данной песни, а как бы вышивали свой, новый узор по известной канве. Целью пародии, по определению Словаря литературоведческих терминов, является "осмеяние литературного направления, жанра, стиля, манеры писателя, отдельного произведения".

Сатирические произведения, о которых идет речь, принадлежат к другому типу — перепевов. "Перепевы — это сатиры на общественно-политические явления, использующие случайную литературную форму, которая сама по себе возражений не вызывает. Объект их разоблачения, в отличие от пародий, лежит вне литературы". Эти определения пародии и перепева в равной степени справедливы для музыкальных, театральных и эстрадных произведений.

Исполнение куплетов комический дуэт обычно превращает в маленький спектакль. Друзья спорят, исправляют друг друга, сбиваются с мелодии и темы, соревнуются. Случается, что импровизация вокруг куплета превосходит в юморе сам куплет.

Назвав художественные средства, которыми к тому времени располагали артисты, арсеналом, я, пожалуй, оговорился. Арсенал — это склад оружия. В представлении же все оружие сатириков действовало. Так, военное воспоминание о часовом с незаряженной винтовкой образца 1891/1930 года неожиданно переключалось на разоблачение современного бездарного руководителя.

— Поручили ему большое предприятие, назначили немалый оклад, а он не справляется. Предприятие дает убытки...

— А зарплата идет.

— Его критикуют.

- А зарплата идет.

— Наконец терпение лопается, его с треском снимают...

— И переводят на новое место. И опять зарплата идет.

— Не пора ли разбудить кого надо и от слов перейти к делу?!

Зрители и критика высоко оценили спектакль.

Артисты доказали, что, оторвавшись от привычной формы концерта, отойдя от участия в "густонаселенном" обозрении, они не утратили мастерства, а, наоборот, обогатили свою палитру. Составив разнотемные и разножанровые фрагменты в биографический сюжет, они сумели выстроить и единую актерскую линию, определить сквозное действие, столь необходимое в цельном представлении. Зрители следили не только за комическими перипетиями, смешными трюками и остроумными перепалками, но и за движением характеров Тарапуньки и Штепселя, за развитием их отношений.

Но, памятуя мысль К. С. Станиславского об "успехе у публики и успехе у себя", артисты не могли не ощутить некоторые слабости нового начинания. Не блистал оригинальностью сюжетный ход представления. Не до конца оправданным было обращение полных сил и энергии исполнителей к сценическим мемуарам. Некоторые номера "вклеивались" в семейный альбом с явной натяжкой. Например, куплеты, не имеющие отношения к теме и основной мысли спектакля, включались в него следующим образом.

Ш т е п с е л ь (после того как Тарапунька рассердился по какому-то поводу). Не расстраивайся. Давай лучше споем, и настроение у тебя исправится!

Т а р а п у н ь к а (мигом забыв о причине своего огорчения). Правда, давай споем.

Дальше следовали куплеты на разные темы.

Нелегкая роль комментатора достались А. Эткину, она явно тяготила его. В поисках разнообразия герои представали перед зрителями в образах Галкина и Мочалкина, Тарапуньки и Штепселя, а местами самими собой — артистами Тимошенко и Березиным. Для творческого вечера это было интересно, для спектакля необязательно, поскольку лишало его единства и гармонии.

Главное же состояло в том, что успех "Двадцати с гаком" утвердил актеров на новом пути, пути к своеобразному эстрадному театру Тимошенко и Березина.

"БЕСПОКОЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!"

В пору, когда слово "театр" все чаще стало означать лишь помещение для спектаклей, В. И. Немирович-Данченко горячо доказывал:

"Можно построить великолепное театральное здание, заказать отличные декорации, пригласить опытного директора и изобретательного режиссера — и все-таки это еще не будет театр; а вот выйдут на площадь два талантливых актера, расстелят ковер, начнут представление перед публикой — и это настоящий театр".

Убедительно подтвердили правоту этой мысли рождение и жизнь в советском искусстве театров В. Яхонтова и И. Андроникова, театров А. Райкина, М. Мироновой и А. Менакера. Театр двух вышедших на площадь актеров исподволь вызревал в работе и поисках Юрия Тимошенко и Ефима Березина. Как артисты они уже отпочковались от "концертно-эстрадного" древа, на котором выросли; с большим или меньшим успехом испробовали свои силы в кино, гала-обозрении, собственной театрализованной программе. У них было что сказать зрителям, они представляли себе как это сказать. Их творческий багаж содержал двадцатилетний опыт своих и чужих ошибок и обретений, а ведь это и есть основы высокого профессионализма.

Театр начинается с пьесы. Пьеса для эстрады разнится от обычной примерно так же, как мозаичное изображение от картины, писанной маслом. В идеале разноцветные фрагменты эстрадного характера должны составить цельное зрелище. Если прежде в концертах артисты просто-напросто изымали и заменяли неполучившиеся сценки или интермедии, теперь они рисковали, предстояло придумать единственные "незаменяемые" эпизоды.

Нам с А. Каневским довелось стать участниками этой нелегкой работы и свидетелями того, как тщательно и придирчиво еще во время написания пьесы выверялось будущее звучание каждого ее звена.

Возникает озорная мысль — все радуются. Повторили придуманное трижды — смешное стало привычным. Пересказали десяток раз — вовсе неинтересным.

— Не годится! — решительно заверяет один.

— Вспомните первое впечатление,- предлагает второй. — Не зря же мы хохотали.

— Но сейчас-то совсем несмешно,- возражает третий.

— А почему, собственно, все должно вызывать хохот? — рассуждает четвертый. — Есть ведь и улыбки...

— Улыбка — это неполучившийся смех.

— А что, если зарифмовать?

- Предыдущая сценка целиком строится на раешнике.

— Давайте представим, как бы об этом сказали Бим и Бом.

Следует импровизация.

— Неплохо.

— Для Бима и Бома, может быть, и неплохо. Но для Тимошенко и Березина...

— Зато уж точно смешно!

— Смешно, но грубо.

Новая импровизация.

— Все правильно, но совершенно несмешно.

— В устах Тарапуньки будет веселее.

— Давайте писать так, чтобы наш знакомый Володя из самодеятельности ЖЭКа сказал — и все засмеялись.

— Но вы же артисты...

— Значит, надо писать еще остроумней!

— Тут остается только найти забавное словесное решение. Давайте поищем.

В течение часа все изощряются в каламбурах.

— Вам не кажется, что мы становимся похожими на юмориста Физикевича из рассказа Евгения Петрова? Он свихнулся на почве словотворчества и был привлечен к суду за издевательство над языком.

— Но сами-то Ильф и Петров обожали игру слов. "Дымоуправление", "выдвиженщина", "грезидиум"...

— И все-таки смешными должны быть не слова, а мысли.

— У меня предложение. Отложить и подумать после обеда.

— Сытый человек неспособен к остроумию.

— А Аверченко?

— По-моему, мы зря мучаемся. В пятидесятом году в нашей интермедии примерно на такую же тему были строчки...

Восстанавливается в памяти шутка из старой интермедии.

— Все применимо и к пятой сценке. Тут всегда были аплодисменты.

— Сегодня в этом месте никто не улыбнется.

— Поспорим?

— Шутки двадцатилетней давности еще никому не приносили славы. Вспомните о провале...

Вспоминается неудача, постигшая артистов при "реанимации" старой репризы.

— Надо придумать новый поворот!

— А что, если вообще обойтись без слов? Я сделаю так. (Показывает.) А Тарапунька так. (Показывает.)

— И ни один зритель не поймет, в чем дело,

— Но вы же поняли?!

— Мы целую неделю варимся в этом соку.

— Начнем с чистого листа бумаги. Что ты читаешь?

— Сборник народных поговорок.

— И что там есть на нашу тему?

— На нашу ничего, а вообще много хорошего.

— Цитировать поговорки?

— Можно их осовременить. Или попытаться изобрести новые.

— Народные?!

— Мы все бездарности! Вчера в телепередаче студенты за три минуты придумали пять шуток. Одна остроумнее другой. И все экспромтом!

— Этот экспромт готовился месяц!

— Господа! А не разумней ли сдаться?

— У меня записано шесть вариантов. Напоминаю. Зачитываются варианты.

— Ну что?

— Как говорят, сочиняли — веселились, прочитали — прослезились.

— Какие еще мнения?

— Извините, я не слушал. Я подумал... а что если...

И тут один из четверых (а им может оказаться любой) усталым и скучным голосом произносит слова, которых так долго ожидали все. Они отвечают самым придирчивым требованиям. Новый вариант прост, остроумен и оригинален...

— Здорово! — мрачно отмечают соавторы.

— Как это пришло тебе в голову?

— Испугался, что студентов из телепередачи пригласите.

— Попробуем записать.

Шутка оттачивается общими силами. Ее записывают и прочитывают вслух.

— Вроде хуже.

— Извините, всем понравилось!

— Надо проверить на свежих слушателях.

Со временем сюжетов, поворотов и острот, нуждающихся в такой проверке, набирается множество. Друзья, коллеги, родственники становятся подопытными — на них обрушивается гора "сомнительных" реприз, их реакция становится весомым аргументом в новых спорах.

— Иванов смеялся.

— Каменькович морщился.

— Гриша молчал.

Прошедшие испытание на прочность тексты переписываются снова и опять читаются, повторяются вслух. Громко, вполголоса, шепотом. Меняются интонации, переставляются слова...

— Но теперь уж точно смешно? — с надеждой спрашивает Березин.

— Попробуют они у меня не засмеяться,- угрожающе бормочет Тимошенко.

На вопрос: "Как вы сочиняете вдвоем?" Ильф и Петров отвечали: "Очень трудно писать вдвоем. Надо думать". Это шутка. Всерьез же юмористы признавались: "Совершенно непонятно, как мы пишем вдвоем".

Писать вчетвером — вдвое трудней, это автор может заявить с уверенностью, основанной на долголетней практике.

"Коврик, расстеленный на площади" — фигуральное выражение Немировича-Данченко, имеющего в виду нехитрый реквизит комедиантов далекого прошлого. Современные артисты располагают "волшебным" ковром, который разостлала перед ними сегодняшняя техника. Именно эта техника определила тему и подсказала название программы: "Смеханический концерт с гарантией на два действия". (В слове "концерт" еще звучала неуверенность: лучше уж пусть похвалят концерт за цельность, чем осудят спектакль за клочковатость.)

Квартет соавторов-конструкторов разработал принцип действия и отдельные узлы "Сатиральной машины", призванной помогать Тарапуньке и Штепселю в борьбе с недостатками; художник М. Френкель, вооружась кистью и юмором, придал фантастическому агрегату знакомые черты коровы с рогами-антеннами, выменем-шестеренкой и хвостом-рычагом; композитор О. Сандлер "озвучил" сложный механизм веселыми мелодиями, и осенью 1967 года артисты приступила к освоению его отсеков.

Миниатюрные радиомикрофоны позволяли Тимошенко и Березину двигаться на сцене в любых направлениях и на любые расстояния. Они, как монтажники-высотники, взбирались на самый "чердак" машины и ложились под ее корпус на манер автолюбителей — голоса отовсюду звучали громко и внятно. Реальная сценическая радиотехника как бы подтверждала главную тему спектакля.

"Сатиральная машина", или "Машутка", как ласково окрестили ее изобретатели, работала с полной нагрузкой. Ее "Политрентгенаппарат" помогал проявить на экране истинное лицо заокеанских "миротворцев" и их европейских приспешников, латиноамериканских диктаторов и южноафриканских расистов. При помощи "Хамчистки" распоясавшегося грубияна удавалось превратить в сладкоголосого херувима. А пользуясь "Талантофоном", можно было выявить скрытые артистические дарования любого пришедшего на смеханический концерт зрителя. При необходимости машина могла обратить свое воздействие и на самих Тарапуньку и Штепселя.

Автоинформатор приглашал в комфортабельную кабину непонятного аппарата.

— Лифт времени,- вещал радиоголос,- поднимает к светлым вершинам будущего и опускает в темные глубины прошлого... Десять минут подъема — и с вами позавтракают ваши далекие потомки. Десять минут спуска — и вами поужинают ваши давние предки... В случае аварии в районе будущего звоните нам по видеотелефону, при аварии в прошлом... пишите письма...

В этот фантастический лифт и попадал Тарапунька, недовольный новой трехкомнатной квартирой со всеми удобствами, полученной накануне. Человеку свойственна неудовлетворенность достигнутым. По мере роста благосостояния увеличиваются и аппетиты. Тарапунька забыл, как двадцать лет назад он и мечтать не смел о таком жилье. Волшебный лифт напомнил ему об этом.

Едва Штепсель успел облачиться в нарядный костюм по случаю новоселья друга, как из кабины лифта появился сам новосел, помолодевший и отставший от времеии на двадцать лет.

Недавнее прошлое и настоящее столкнулись на сцене носом к носу. Они долго рассматривали друг друга, дивясь незнакомому покрою одежды, форме обуви, виду шляп. Кстати, под Тарапунькиной шляпой буйная шевелюра. В руках же у него вязанка дров и примус.

Но это лишь внешние приметы. Нелепый вид партнера можно объяснить каким-то загадочным маскарадом или розыгрышем. А как понять восторг Тарапуньки, испытываемый им от "получердачной-полуподвальной" комнаты, где кроме него живет шесть человек, а "удобства" под рукой — "туалет во дворе, а ванная через дорогу в бане"? Радости сорок шестого года огорошивают Штепселя.

— А ты-то сам где живешь? — насмешливо спрашивает у него пришелец из прошлого.

Они разговаривают на разных языках. Тарапуньке незнакомы слова "транзистор", "спутник", "радар", "лазер"... Что значит "ехать на Волге"? Ах, это машина такая "Волга"! А как можно, сидя дома, смотреть концерт самодеятельности? Передача? Если ты сидел дома, зачем тебе передача? А если ты сидел там, куда носят передачи, для чего тебе эта самодеятельность?

Обычные часы на руке Штепселя вызывают у приятеля неописуемое волнение. Он с юношеским азартом предлагает ему обменяться.

— Отдаю свою шинель.

— Добавляю иголки для примуса!

— И два талона на мыло впридачу!

"Сошел с ума!" — убеждается Тарапунька, слыша, как легкомысленно отвергает его друг послевоенный дефицит.

Самое же главное испытание ждет его, когда он пытается понять рассуждения "современного Штепселя". Тот мыслит свободно и дает смелую оценку явлениям, которые для широкобрюкого пришельца находятся вне обсуждения. Ведь за двадцать лет необратимый ход истории изменил не только быт и образ жизни, но и характер мышления советских людей. Это не на шутку пугает консерватора Тарапуньку, и, кстати вспомнив об очереди за повидлом, занятой им в сорок шестом году, он дезертирует в кабину, забывая на сцене свои галоши.

Галоши, постояв немного, сами удирают в лифт времени.

Лифт времени... Он мчится вперед, и на светящемся табло, как на счетчике таксомотора, мелькают цифры: 1946... 47... 53... 61... 66... Годы-ступеньки, по которым восходил в будущее наш народ. А рядом на экране киевский Крещатик из груды развалин превращается в одну из прекраснейших улиц мира. Мы это видели, пережили, создали.

Недоразумения позади. Путешественник во времени снова на твердой почве наших дней.

— Как съездил?

— Чудесно.

— Все понял?

— Конечно.

Но Тарапунька не был бы Тарапунькой, если бы, искренне покаявшись в своей несознательности, в конце концов не брякнул:

— А все-таки строить новые квартиры высотой в два с половиной метра — безобразие!

В исполнении этой маленькой комедии было много продолжительных пауз, заполненных тонкой актерской игрой и живейшей реакцией зала; казалось, каждый зритель проигрывает предложенную ситуацию для себя. Сопровождаемая смехом фантастическая сценка оставляла особый след в восприятии. Может быть, и потому, что впервые за веселую жизнь беззаботных Тарапуньки и Штепселя их юмор в этот раз был замешан на грусти.

Зато уж во втором действии, добравшись до отсека дистанционного управления, артисты всецело отдавались сатирической буффонаде, начисто исключавшей психологические нюансы.

...Тарапуньку назначают директором зоопарка. Но он ничего но смыслит в этом деле.

— Не беда,— успокаивает его Штепсель. — Иди и руководи. А я буду руководить тобой отсюда.

Начинается сеанс управления на расстоянии. Новоназначенный директор легко перешагивает со сцены на экран, и вот он уже движется по дорожке зоологического парка и "биотоками мозга" принимает указания сидящего перед экраном компетентного Штепселя. Поначалу все идет хорошо. Сотрудники и животные очарованы тактичным и разумным поведением начальника. Довольны все — и директор и его "мозговой центр", посылающий команду за командой:

— Прочитай и подпиши!

— Не торопись с выводами!

— Будь демократичным!

Однако никакая техника не способна заменить живой ум и человеческие чувства. Телефонный звонок из дому отвлекает Штепселя от пульта дистанционного управления. Жена просит повлиять на сына, который упрямо отказывается ужинать и не желает укдадываться спать.

И вот в доверчивый директорский мозг поступают указания, адресованные непослушному малышу:

— Что это за безобразие?! Немедленно вымой ручки.

Поколебавшись мгновение, Тарапунька полощет в аквариуме авторучки.

— Садись к столу и ешь!

Перед директором телефон и счеты.

— Ешь все, что перед тобой поставлено!

Если бы кто-либо из зрителей попал на спектакль именно в этот момент, он был бы шокирован нелепостью положения. Тарапунька поливал ежа водой из цветочной вазы, грыз телефонную трубку и глотал костяшки счетов, как ломтики шашлыка, он садился на горшок с кактусами и окатывал пеной из огнетушителя главбуха, пытающегося закурить. Но вся эта безалаберщина была подготовлена логикой предыдущих поступков героев и срабатывала лишь благодаря предельно органичному поведению артистов на эстраде и киноленте.

То, что роли партнеров Тарапуньки на экране — близорукого бухгалтера и кокетливой секретарши — исполнял Березин, тоже способствовало "правде вымысла". Кинокадры не иллюстрировали, а продолжали и развивали сценическое действие.

Но все-таки "Сатиральная машина" соединяла эпизоды спектакля условно. Глубокой внутренней связи фрагментов не было. Поэтому к концу представления шли, хотя и веселые, но явно вставные интермедия-спор "Чья жена лучше" и музыкальная шутка "Ой ты Галя".

Эти просчеты были учтены в новой работе "От и до" (1971), где основой сюжета стало путешествие Тарапуньки и Штепселя во времени.

— Каждое зло,- утверждают артисты,- имеет исторический корень.

С целью исследования истоков сегодняшних недостатков они и отправляются в глубь истории.

— Полный назад!

На этот раз афиша без прежней робости именовала представление "исторической комедией в пяти эпохах", а программа подавала перечень действующих лиц, как в "настоящем" театре.

Тарапунька, он же: шкурник, хам-рыцарь, генерал, антивор, студент, перелицованный клиент.

Штепсель, он же: пещерный активист, благородный рыцарь, титулярный советник, заведующий "Телоателье", профессор-рыбовед.

Сосед по пещере, Мажордом — эти роли исполнял А. Эткин.

Прекрасная дама, генеральская дочь — Ю. Пашковская.

Студенты-первобытники, трубадуры, солдатушки-браворебятушки — музыканты ансамбля "Граймо".

Что же получалось? Тимошенко и Березин, затратившие столько времени и сил на утверждение ярких сценических образов Тарапуньки и Штепселя, сейчас радовались отходу от них, спешили сыграть как можно больше самых разных ролей. И это как раз тогда, когда Аркадий Райкин, наоборот, решительно отказавшись от носов, наклеек, париков, как бы приводил всех своих персонажей к общему знаменателю. Противоречие тут чисто внешнее. По сути же, как в одном, так и в другом случае талантливые ищущие артисты выходили на новые рубежи, освобождаясь от груза проверенных, наработанных приемов.

Тарапунька в каменном веке. Он член жилкооператива "Шкурник". Его отдельная комфортабельная пещера покрыта персидским мохом. Каменный угол он сдает студентам. На балконе откармливает динозавра. Гонит самогон из папоротника. "Прекрасная эпоха: самогон уже есть, а милиции еще нет!"

Благодушное настроение процветающего стяжателя как ветром сдувает, когда к нему обращается с просьбой о пристанище попавший в беду первобытный Штепсель. Сообщение же о сносе его благоустроенной пещеры (племя решило провести тут воду) приводит Тарапуньку в звериную ярость.

— Живодер! — возмущается Штепсель. — "Мое", "мне". Тебе не знакомы слова "наше", "общее". Ты считаешь, что все счастье в наживе, спишь на полу, чтобы не портить мебель... Это ты изобрел забор, замок, сундук, кубышку... Ты готов рвать у труженика, который тебя кормит, у учителя, который тебя учит, у врача, который тебя лечит. Не поможешь даже матери, что тебя родила!.. Ты—бесполезное ископаемое.

Тарапунька и прежде являлся в неприглядных обликах бюрократа, подхалима, очковтирателя. Но так омерзителен он еще никогда не был. Он мог болтать вздор, путаться, ошибаться, но в конце концов приходил в себя, исправлялся. Здесь же он совершал преступление — убивал друга! Пускай комично, придавив его спинкой диван-колоды и достав оттуда штампованный оттиск "Штепсель в тигровой шкуре", но убивал! В веселых концертных интермедиях между танцем и песенкой подобное было невозможно; в пьесе, при новых правилах игры,— органично и закономерно.

Вспоминается забавный случай, способствовавший успеху этой сценки у зрителей.

Несколько настороженный прием смешного текста на первых представлениях актеры объясняли тем, что публика еще не успела привыкнуть к новому сюжетному ходу спектакля.

Но однажды в поездке получилось так, что поезд, который должен был отвезти их в следующий пункт гастролей, отходил на несколько минут раньше окончания спектакля. Решили сыграть комедию без сокращений, набрав нужные десять минут за счет более живого исполнения. Как пассажиры, опаздывающие на вокзал, они торопились. Как актеры, старались играть честно и добросовестно, не упуская ни одной исполнительской краски. Результат оказался неожиданным. Сценка зажила и была принята во много раз лучше, чем прежде. С тех пор они всегда исполняли ее в бурном, каскадном темпе, а если замедляли его, подхлестывали друг друга:

— Поезд уйдет!

Вторая эпоха: рыцарь Бурбон дон Хамидло де Тарапунька вступает в схватку с благородным героем Шнур фон дер Штепселем. Победителю будет принадлежать Прекрасная дама. Торжественно-романтический тон средневековой баллады взрывается дикими выходками распоясавшегося хама-рыцаря. Его голову украшает блестящий шлем-чайник, кольчуга состоит из крышек от консервных банок. Он оскорбляет Даму, с корнем вырывает цель с телефонной трубкой, выталкивает старика Мажордома. Только неустрашимое мужество Штепселя, облаченного в хоккейный шлем и вооруженного мечом-клюшкой, восстанавливает справедливость.

Пели балладу трубадуры и менестрели — в этом спектакле удачно дебютировал вокально-инструментальный ансамбль "Граймо" (руководитель О. Слободенко). Озорную музыку для всего представления написал талантливый композитор Г. Гладков.

Хам был повержен благородным рыцарем, но у великодушного победителя недостало решимости лишить его жизни,

Нарядная вращающаяся конструкция (художник М. Улановский) увозила представителей средневековья и выносила на сцену героев следующей эпохи — энтузиаста первого синематографа Штепселя и "почтеннейшую публику" в лице купчины Тарапуньки.

Невинная "фильма" о бедном титулярном советнике и генеральской дочери под напором распоясавшегося пошляка-заказчика превращалась в безвкусное варево из сентиментальной патоки, горьких мещанских слез и непременной "клубнички". В кинопародии угадывались и некоторые нынешние импортные подарки кинопроката, вроде "Есении" и "Королевы Шантеклера".

Сюжет, на который создатели спектакля возлагали большие надежды (его поставили перед антрактом), на первом же представлении зашатался. Зрители смотрели стилизованный немой фильм с любопытством, но смеяться не спешили.

Надо знать, как трагически-болезненно переживает безответные шутки Тимошенко! Безмолвие зала в подобных случаях приводит его в бешенство, уныние, транс... Особенно когда смех предусмотрен, запрограммирован.

Так было и сейчас. Спасая положение, он отчаянно ринулся в бой, принявшись не по тексту комментировать немые кадры в образе "исторического" пошляка. Он импровизировал яростно, вдохновенно и изобретательно; покрикивал на киноперсонажей, подстегивал интригу, читал и перевирал титры, требовал от обескураженного Штепселя подать ему жгучую любовь и потоки кр-р-рови! Казалось, в артисте проснулся дед-раешник, некогда сопровождавший пояснениями показ лубочных картинок на ярмарке.

И зрители поддались его натиску. Тонкий юмор киносюжета был распечатан с помощью идиотски глупой реакции разгулявшегося купчины. Тимошенко сознательно выступил в роли катализатора смеха. Конечно, в дальнейшем импровизация была закреплена, фильм спасен, но тот первый экспромт остался непревзойденным.

Одна из рецензий на спектакль "От и до" называлась "Два часа непрерывного смеха". Разумеется, юмористам приятно принимать высокую оценку их труда. Но доброжелательный рецензент в своей щедрой похвале все же был не прав. Смеяться два часа без передышки невозможно физически. Смех так же, как и лекарство, вреден в излишних дозах. К счастью для Тимошенко и Березина, они это отлично понимают.

Двадцатое столетие путешественники по времени после долгого спора решают назвать героическим. Ведь именно наш век ознаменовался революционными бурями и разгромом германского фашизма. Искренне и убежденно говорят об этом артисты — ровесники Октября и участники войны. Так же взволнованно, не заботясь о смехе, рассказывают они о скромном герое фронта и мирного труда старшине Василии Голубе. И с гражданской болью сообщают о случае, недавно происшедшем с ветераном, который не смог пробить броню... в гостинице города, освобожденного им в годы войны.

— Как обидно за старшину...

— И за дежурную по гостинице.

— Он ведь инвалид. Без руки...

— А она без сердца.

И обращаются к публике:

— Мы зажигаем Вечный огонь у памятника Неизвестному солдату, а всегда ли мы помним о солдатах известных, живущих рядом?

— Это они жертвовали всем, чтобы наше светлое столетие не стало темным веком фашизма.

— И если вы сегодня встречаете героя войны или ветерана труда, знайте — это идет герой нашего времени.

— Неповторимого, удивительно прекрасного времени!

Смешить зрителей — трудное и доброе дело. Благодарней и благородней в россыпях шуток не забывать о главной своей миссии: "Обязанность комедии состоит в том, чтобы исправлять людей, забавляя их" — писал Мольер.

В традиционном комическом дуэте, будь то на зстраде или в цирке, функции исполнителей строго разграничены. Резонер либо Белый клоун лишь помогает комику или Рыжему творить свои смешные чудачества. При всем старании разнообразить характеры своих сценических героев Тимошенко и Березин отдавали дань привычному распределению сил. За соблюдением правил такой игры строго следила... публика. Судите сами.

— Я хочу сделать скрещивание,— заявлял в одной эстрадной программе Тарапунька.— Собираюсь скрестить огурцы и баклажаны с лучком.

— Блестяще! — иронически подхватывал Штепсель. — Я даже знаю, какой гибрид у тебя получится.

Т а р а п у н ь к а. Какой же?

Ш т е п с е л ь. Салат "Весна".

Никакой реакции! Почему? Репризу попробовал завершить Штепсель. Актерам приходится выкручиваться.

Т а р а п у н ь к а. Верно, Штепсель. Представляешь, прямо на грядках растет салат "Весна"!

Смех. А ведь Тарапунька лишь повторил шутку приятеля.

Ш т е п с е л ь. Только для этого грядки придется поливать не водой, а майонезом.

Реакции нет. А ведь шутка сказана.

Т а р а п у н ь к а. Идея!

Смех, аплодисменты, хотя ничего смешного Тимошенко не сказал.

Привычка воспитала у зрителей интермедий своеобразный рефлекс: реплика Штепселя — вдох, ответ остряка Тарапуньки — выдох, разрядка, смех. В спектаклях и публике и артистам пришлось преодолевать эту привычку.

"Корни нынешних недостатков берут начало в прошлом,— рассуждали сатирики.— Выходит, те возмутительные явления, мимо которых мы проходим сегодня, могут дать неприятные всходы в будущем".

Сегодня химзавод сливает в реку ядовитые отходы. Если это не прекратится, не забудут ли наши правнуки вообще, что такое рыба?

Сегодня пошивочный комбинат выпустил уродливый костюм, а что будет, когда появятся ателье по трансплантации органов?

Сегодня ловчила-строитель безнаказанно тащит с работы домой раковину умывальника, а чем это грозит в будущем?

Фантастическое грядущее, увиденное глазами сатириков, давало ответ на злободневные вопросы.

За четверть часа Тимошенко и Березин представляли зрителям шестерых комических персонажей, совершенно непохожих друг на друга и на прежних Тарапуньку и Штепселя.

Изворотливый студент, безуспешно пытающийся угадать, как выглядела злополучная рыба, и самодовольный экзаменатор, который, вдоволь поизмывавшись над беднягой, ставил ему двойку.

— Смотрите! Вот рыба! — демонстрировал он на прощание портрет верблюда.

— А как она называется? — недоверчиво лепетал юноша.

— Горбуша, батенька! — непререкаемо врал профессор рыбоведения.

Трясущийся от возмущения клиент "Телоателье".

— Что вы со мной сделали?! И это, по-вашему, спортивная фигура?

Ему пришили ноги разной длины, всучили истрепанные нервы, поставили старое лицо с незакрывающимся ртом...

— Виноват, перепутал,- оправдывался мастер.

— Себе-то вы небось ничего не перепутали,— язвительно замечал пострадавший.

— Себе?! — внезапно взрывался специалист по трансплантации.— А это вы видели? — Он взмахивал руками, и из-под рукавов пиджака появлялись розово-поролоновые ступни ног.— Марш отсюда! — Он вскакивал из-за стола, и зрители замечали "босые руки", торчащие на месте туфель.— Можете жаловаться!

На проходной задержан злоумышленник, который пытался под одеждой протащить на завод кучу дефицитной продукции: кафель для облицовки курилки, вентилятор для охлаждения станка, набор слесарных инструментов.

— Тебе что, заводских инструментов не хватает?

— Они же ломаются.

— А свои не ломаются?

— Свои — бог с ними, а государственные жалко...

Во время одного из выступлений на гастролях артисты приметили в зрительном зале двух молодых людей, старательно конспектировавших их интермедии.

— Что за чудаки?

Оказалось, что это актеры местного театра.

— В концертах мы выступаем с вашим репертуаром и в ваших образах. Нас даже называют "Тарапунькой и Штепселем номер два". Успех колоссальный!

— Охота вам быть вторым номером? Может, стоит поискать свое и стать артистами номер один?

Сами Тимошенко и Березин учились многому и у многих, но никогда никому не подражали. Они дали молодым коллегам тексты своих выступлений и, прощаясь, повторили:

— Ищите себя.

Когда же остались одни, Тимошенко, иронически прищурясь, спросил:

— А что если разучат и сыграют лучше нас? Березин ответил полушутя:

— Значит, надо скорее выпускать следующий спектакль и появиться в нем неузнаваемо новыми.

На карте, исчерченной паутиной гастрольных маршрутов, почти не осталось белых пятен. Только последнюю комедию "Беспокойтесь, пожалуйста!" (премьера — в 1976 г.) просмотрели зрители пятидесяти пяти городов разных республик. Большая часть года проходит в поездках, вдали от дома. В зтом трудности эстрадной жизни, но в этом и ее радости — сотни интересных встреч, масса новых наблюдений. Вчера зал был заполнен рабочими и инженерами крупного завода, сегодня в районный Дом культуры съехались колхозники, завтра зрителями станут ученые Академгородка. Эстрада универсальна, артисты должны удовлетворить всех. Снова трудность и одновременно радость актерского труда...

Станиславский постоянно требовал от актера серьезной внутренней подготовки к выходу на сцену. "Из подвала сразу не шагнешь в шестой этаж",- повторял он. Вспоминают, что в дни, когда Константин Сергеевич играл отрицательные роли Фамусова или Крутицкого, к нему лучше было не подступаться. Когда же ему предстояло выйти на сцену в образе Астрова или Штокмана, общение со Станиславским становилось легким и приятным.

Образы, в которых являются зрителям Тимошенко и Березин, преисполнены оптимизма и добросердечности. Именно эти свойства должна мобилизовать предконцертная обстановка. Если настроение артистов доброе и боевое — надо не расплескать его, если они в раздраженном или безразличном состоянии (что тоже бывает),- надо во что бы то ни стало исправить плохое расположение духа. Зритель — добрый собеседник, но ему вовсе не обязательно знать о тройке, которую накануне получил сын актера, или об отсутствии горячей воды в кранах гостиницы.

Веселый разговор, беззлобный остроумный розыгрыш, смешное воспоминание, недопустимые за кулисами театра перед серьезным спектаклем, тут просто необходимы.

Не случайно артисты с воодушевлением рассказывают о французском конферансье, который во время номера певицы за сценой выслушивает из уст приятеля свежий анекдот.

— Уморительно! — хохочет конферансье. — Это надо сообщить публике! И после песни вылетает на эстраду со словами:

— Только что мне рассказали чудесный анекдот. Один владелец кафе...

Конечно, наши артисты не станут немедленно переносить подхваченную за кулисами остроту на сцену. Но приподнятый настрой, живую интонацию, рожденную в закулисной беседе, стоит тотчас же взять на вооружение.

Тимошенко и Березин принципиально работают на эстраде без всякого грима. "Внутренний грим" они наносят непременно, чтобы перед выходом, взглянув в зеркало, увидеть лукавого Тарапуньку и улыбающегося Штепселя.

Увертюра, написанная Я. Френкелем к спектаклю "Беспокойтесь, пожалуйста!", настраивает на веселый лад и зрителей и исполнителей. По пьесе оба друга должны были впервые показаться публике в общей сцене, вместе с музыкантами. Их первая реплика "Человек родился!" — ключевая в спектакле. Но когда они появились таким образом, на первом же представлении из зала раздался недоуменный возглас:

— А где ваши "здоровеньки булы"?

На следующем спектакле другой голос:

— А "здоровеньки булы"?

Артистам трудно отказаться от привычного начала. Оказалось, и зрителям это сделать не легче.

Приходится выходить перед занавесом, произносить традиционное приветствие и объяснять:

Спектакль прослеживает жизнь человека от рождения до глубокой старости. В известной миниатюре на эту тему Райкин блистательно изображал стадии взросления и старения, демонстрируя изменение пластики, ритма, голоса героя. Тимошенко и Березин, имея в своем распоряжении два часа, не стараются удивить зрителей мастерством перевоплощения. В этом представлении для них главное — заботы и волнения современного человека на протяжении жизни.

На вопрос: "Как поживаете"? — Лев Толстой отвечал:

— Слава богу, беспокойно.

К постоянному гражданскому беспокойству призывают сатирики каждой сценой новой комедии.

Тимошенко от лица младенца обращается в зал с серьезными вопросами:

— Где достать красивую удобную соску?

("Была у меня одна — так она же все время выскакивает. Но это еще полбеды. А что, если проскочит и не выскочит?..")

— Как сделать, чтобы чаще видеть маму?

("Дорогие дяди! Отпустите мамочку с работы хоть на полдня, помогите ей обеспечить меня пеленками, игрушками и полуфабрикатами...")

— Почему в санаторий не пускают с детьми?

("А как там хорошо!

— Кто делает му-му?

— Коровка.

— Кто делает бе-бе?

— Баранчик.

— Кто делает ав-ав?

— Директор санатория...")

Несложный по форме монолог оказался трудным орешком для Тимошенко — дала себя знать многолетняя привычка к диалогу. На первых порах даже текст вылетал из головы. Березину, обладающему электронной памятью, приходилось дежурить за занавесом и суфлировать партнеру. Если бы "крик души" новорожденного получился вдобавок и мало смешным, Тимошенко отказался бы от него без малейших угрызений совести. К счастью, зрители не дали ему этого сделать — темы, затронутые в монологе, живо волновали всех.

Все-таки исторический камуфляж прошлого спектакля, красочность пещерных, рыцарских и синематографических картин затрудняли контакт артистов со зрителями. В новой комедии они восстанавливали этот контакт: били по знакомым всем целям прямой наводкой.

Вразвалочку удалившись за кулисы, младенец — Тимошенко молниеносно переоблачался в новый костюм. По режиссерскому замыслу в местах подобных трансформаций звучали куплеты сквозной песенки. Но она тормозила темп представления, и ее пришлось убрать.

— Переоденемся за время аплодисментов,- решили артисты. И добились рекордной скорости переодевания. Главное, чтобы в кулисах их встречали помощники с приготовленными легконадевающимися костюмами. Гораздо труднее оказалось внутренне переключиться на новый образ — тут ведь ничто, кроме актерского мастерства, помочь не могло.

Школьники "грызут" науки, шалят, дружат и ссорятся, растут от первого класса до выпускного бала. Если играть детей всерьез — зритель начнет восторгаться схожестью или раздражаться несоответствием; и то и другое не пойдет на пользу спектаклю. Актеры изобрели иной подход к ролям. "Мы побываем в положении школьников,— как бы договариваются они с публикой,— но останемся при этом собою".

Такое решение позволяет придать детским сценкам "взрослый" смысл. Веселая зубрежка наводит на мысль о недопустимой перегруженности ребят, невежество лоботряса объясняется боязнью учителей снизить за его счет общую классную успеваемость, назидательная притча об отличнике и разгильдяе оборачивается фарсом: двоечник поступает в институт благодаря своему баскетбольному росту, нагло занимая место, по праву принадлежащее отличнику. Серьезные поводы для беспокойства.

Молодость музыкантов ансамбля "Граймо", раскованные ритмы современных песен естественно обращают внимание зрителей к молодежной теме. Тимошенко и Березин избавлены от переживаний за кассовые сборы: последние сорок лет залы на их выступлениях всегда полны.

Сейчас их все чаще волнует вопрос: много ли в зале молодежи? Молодежи достаточно. Она с энтузиазмом принимает номера ВИА. Пожилые зрители более сдержанны. Это на руку сатирикам, им легче связать выступление ансамбля с эпизодом, который предстоит сыграть.

Б е р е з и н. Я вижу, ты в восторге от этой музыки.

Т и м о ш е н к о. Чудесная музыка, новые ритмы.

Б е р е з и н. Не слишком ли громко?

Т и м о ш е н к о. А ты что, спать хотел под музыку?

Б е р е з и н. Нет. Но восторгаться и дергаться в таком ритме не собираюсь. Сейчас же молодежь не танцует, а трясется.

Т и м о ш е н к о. Все бы отдал, чтоб сбросить лет сорок и потрястись с молодыми!

Б е р е з и н. Ты б тогда мне в сыновья годился.

Т и м о ш е н к о. В зятья.

Б е р е з и н. Это почему же?

Т и м о ш е н к о. Я б женился на твоей дочке.

Б е р е з и н (иронически). Здрасьте!

Т и м о ш е н к о (серьезно). Здравствуйте. Разрешите познакомиться, я муж вашей дочери...

На юноше, с позиций которого выступает Тимошенко, модная куртка и дорожный шлем — по-видимому, он прибыл на мотоцикле. Хозяин дома — представитель старшего поколения, его точку зрения отстаивает Березин. (Приходится прибегать к таким оборотам, потому что и здесь артисты не играют образы, а как бы берут на себя защиту их интересов.)

— Сегодня за завтраком моя дочь еще не была замужем! — растерянно бормочет Березин-отец.

— Но сейчас-то уже время ужинать,- заявляет юный нахал.

В напряженной беседе слово за словом вырисовывается довольно неприглядный портрет незваного гостя.

Из института он ушел, а на службу еще не устроился.

Намерен работать дворником.

Молодожены ждут ребенка.

Нужны деньги.

Через три месяца молодой муж будет призван в армию.

Все эти неприятные сообщения он преподносит бесстрастно, даже с улыбочкой, повергая ошарашенного тестя в еще больший ужас. У зрителей не остается иного выхода, как стать на сторону оскорбленного в лучших чувствах отца и разделить его негодование.

— Вот вы жалуетесь, дескать, мы, старики, не понимаем вашего поколения, не уважаем вас. А за что вас прикажете уважать? За то, что в четырнадцать лет вы начинаете курить, в шестнадцать выпивать, в восемнадцать женитесь, бросаетесь на шею родителям и сидите на ней еще двадцать лет? Если не разойдетесь через двадцать дней! Гоняетесь за модными тряпками, таскаетесь по ресторанам, работы боитесь, как черт ладана.

Молодые Тимошенко и Березин выступали в защиту молодежи. Неужели теперь они взяли слово в споре отцов и детей для того, чтобы представить молодежь в таком отталкивающем виде?

Разговор не окончен. На поверку выходит, что юный зять не так уж плох. Школу он закончил с медалью. Из института ушел по принципиальным соображениям. В работе же дворника нет ничего зазорного — можно учиться заочно. Жену парень любит искренне и преисполнен самых добрых намерений.

— Не стоит судить о нашем поколении по отдельным уродам.

— "Отдельным"? Да сейчас куда ни глянь — бородачи. Тут с гитарами, там с транзисторами.

— Не туда глядите. Поехали бы на БАМ, КамАЗ, в Тюмень — посмотрели бы, как там бородачи с транзисторами работают!

Он и сам успел побывать на одной из комсомольских строек, заработал там на мотоцикл. За его спокойствием — не наглость, а уверенность в правоте, умная независимость суждений. И это в конце концов обезоруживает тестя. При всех различиях у спорящих сторон нет ни социальных, ни моральных оснований стать врагами.

— Мы воевали, чтобы вы не знали горя.

— Мы и живем, горя не знаем. Чего ж вы теперь с нами воюете?

— Не с вами, а за вас.

Два разумных и честных человека нашли общий язык. Тема исчерпана. Но возвратимся к словам Мольера: "Исправлять людей комедия должна, забавляя их". Благопристойный хзппи энд Тимошенко и Березин взрывают неожиданным поворотом событий. Когда счастливый зять впервые назвал успокоившемуся тестю имя своей подруги жизни, последний едва не потерял дар речи. Оказывается, парень женат вовсе не на дочери хозяина квартиры, он просто перепутал адрес. Визит был напрасным. Но напрасна ли встреча? Кроме смеха, которым неизменно сопровождалось прощание несостоявшихся родственников, концовка как бы подчеркивала, что подобный разговор мог состояться чуть ли не в любой квартире любого дома. Артисты и старались добиться не столько узнаваемости персонажей, сколько узнаваемости столкновения.

Приверженцы комического дуэта, спрашивающие в начале спектакля: "Где ваши "здоровеньки булы"?", в середине вправе были поинтересоваться: "А где же Тарапунька и Штепсель?"

Кинофельетон о прожигателях драгоценного рабочего времени успокаивал их на этот счет: тут привычно действовали старые знакомые. Хитроумный Штепсель при помощи видеоустройства наблюдал за проделками улизнувшего с работы Тарапуньки. Прогульщик докладывал о важных делах, которые ему удалось провернуть за день, а на экране его разоблачали документальные кадры.

— В редакции удалось достать пару рецензий.

(У спекулянта покупает туфли.)

— Час просидел в библиотеке.

(Выпивает и закусывает в кафе.)

— Участвовал в серьезном совещании.

(Загорает ни пляже.)

— Безобразие! — возмущается Штепсель.— Весь коллектив вынужден ждать, когда же наконец явится мой партнер...

Как выясняется, коллективу не хватало Тарапуньки в качестве партнера для игры в домино.

Стучат пластмассовые костяшки, перед закрывшимся занавесом появляется громадная записка:

"Антракт. Ушли в министерство".

Хороший успех киносюжета сегодня не очень радует актеров.

— Повторяемся. В новом спектакле с кино надо что-то придумывать.

В антракте в артистическую комнату обязательно заглянет кто-нибудь из друзей, их у Тимошенко и Березина немало по всей стране. Актеры и режиссеры театров и филармоний, институтские товарищи, фронтовые спутники. В разговоре сплетутся киевские и местные новости, вспомнятся пути и судьбы общих знакомых.

И конечно, каждый гость выскажет первое впечатление о работе, привезенной сатириками.

— Молодцы! — чаще всего одобряют друзья. — Спектакль идет хорошо.

Надо признаться, что первый показ "Беспокойтесь, пожалуйста!" огорчил и публику и исполнителей. Многое из того, что радовало в пьесе, непонятным образом потеряло на сцене свое звучание. Если бы артисты поддались чувству, овладевшему ими после закрытия занавеса, они не вышли бы на сцену вторично.

Но сказались опыт и умение анализировать ошибки Тимошенко и Березина — режиссеров. Они сумели освободить представление от балласта. Некоторые сцены, смешные в чтении, не выдержали испытания на зрителе.

Другие были спасены перестановкой. От показа к показу игра актеров обогащалась новыми мизансценами и интонациями.

"...Пьеса слаживается только к четвертому представлению",- замечал А. Н. Островский.

"Только 35-е представление следовало бы считать премьерой",- утверждал В. Э. Мейерхольд.

"Только через сто спектаклей вы увидите, как вырастите,— говорил К. С. Станиславский,- если будете очень ценить сверхзадачу и сквозное действие".

Зритель вступил в свои права сорежиссера и окончательно отточил текст пьесы, уточнил его композицию, установил темпо-ритм представления.

Оформление эстрадного спектакля должно быть ярким, праздничным и... транспортабельным. Громоздкая сатиральная машина и тяжеловесные фурки исторической комедии доставили немало хлопот при перевозке и установке. Для спектакля, идущего сегодня, художникам Д. Лидеру и Л. Бриксману удалось найти простое и эффектное решение. Верхнюю часть сцены украшают разноцветные воздушные шары (чтобы они не падали, их регулярно наполняют специальным газом). Шары не раз обыгрываются во время спектакля: связки шариков — букеты цветов, на школьном балу они кружатся вместе с танцующими, в финале артисты дарят их зрителям... Несколько тумб кажутся обычными усилителями из аппаратуры ВИА. Но по ходу представления у них откидываются стенки, открываются крышки, распахиваются дверцы, преобразуя ящики то в школьную парту, то в диван в квартире или селектор в кабинете директора завода.

В этом кабинете никогда не унывающего Березина мы впервые увидим печальным. Его, а точнее шестидесятилетнего мастера цеха, незаменимого специалиста, чуть не силой выталкивают на пенсию.

И кто выталкивает? Суетливый и хамоватый начальник, самодур и очковтиратель, для изображения которого Тимошенко не жалеет злых красок.

Случайно оказавшись в директорском кресле, пенсионер за минуту улаживает производственные неурядицы, которые бездарному директору не решить вовек. Но "начальство" возвращается, вручает пожилому мастеру бракованную деталь вместо ценного подарка — и будь здоров, дорогой товарищ!

Стоит перед людьми напрасно обиженный человек, а горе-руководитель (его бы самого следовало в первую очередь отправить "на заслуженный отдых") продолжает штамповать брак и уродовать души...

Смех сквозь слезы. В веселом творчестве украинских сатириков такие мотивы представляют особую ценность.

Песни о любви — прекраснейшем из беспокойств человеческой жизни — поет Юлия Пашковская. В мюзикле вокальные номера приятно чередуются с диалогом. Хорошо бы и в эстрадном спектакле разбросать их по сюжету. На практике это оказывается почти невозможным. Певица должна иметь свой номер. И публика тут целиком на ее стороне. В каждом новом спектакле режиссеры Березин и Тимошенко стараются наиболее ловко вписать вокальную страничку в партитуру пьесы. К сожалению, это не всегда удается. В последних программах значительно помогает певице органично войти в действие то, что до своего номера она успевает познакомиться с публикой как актриса. Молодая Мать новорожденного человека, Прекрасная дама в рыцарской балладе, неизменная исполнительница женских ролей в киносюжетах, она появляется на сцене не "человеком со стороны", а полноправной участницей представления, вносящей в него лирическую струю.

Исполнительская манера Пашковской соответствует общему духу спектакля, каждую песню она стремится превратить в своеобразную вокальную сценку. В репертуаре певицы новые произведения украинских композиторов И. Шамо, И. Поклада, В. Ильина, это способствует национальной окраске спектакля.

Вернувшись из поездки по Закарпатью, артисты увлеченно рассказывали о коломыйках, которые пользуются в народе любовью. Они звучат в поле, на улице, в клубе. Лирические или шуточные двустрочные песенки сплетаются в цветистые веночки и исполняются с подтанцовками, с особыми жестами и соответствующей мимикой. Это долетевшие до нынешних времен искорки от костра синтетического искусства предков. Совершенно непонятно, почему до сих пор никто не использовал их на сегодняшней концертной эстраде.

...На сцене ансамбль долгожителей, "великолетняя семерка" переодетых в дедов музыкантов, и солисты ("два по сто пятьдесят") Тарапуньки и Штепсель. Гуцульские костюмы празднично нарядны. Сами деды веселы, задорны, языкаты. Вековечные темы коломыек забавно сочетаются с современными понятиями — дед готовится к Олимпиаде, а бабка достает продукты в магазине, пользуясь хоккейными силовыми приемами.

Украинские припевки нравятся казахам и латышам, они понятны в Молдавии и Грузни. "Долгожителей" не отпускают со сцены.

— Ще? — спрашивает Тарапунька.

— Еще! — хором требует зал.

Деды поют и пляшут снова.

И не успевают смолкнуть аплодисменты, как Тимошенко и Березин уже в концертных костюмах оказываются на просцениуме перед занавесом.

— Мы рассказали о том, что беспокоит малышей и юношей, пенсионеров и долгожителей. Теперь нам хочется поговорить о беспокойствах людей зрелого возраста...

Ранние концертные программы сатирического дуэта почти целиком состояли из интермедий. В последних представлениях интермедий все меньше и меньше. В "Беспокойтесь, пожалуйста!" — одна. Зато используют в ней исполнители множество приемов, освоенных за долгие годы работы на эстраде.

Такие интермедии, в отличие от сюжетных, принято называть сборными. Они напоминают непринужденную беседу со зрителями, в которой, как в жизни, собеседники легко перескакивают с темы на тему, рассматривают проблемы с разных сторон, позволяют себе отвлечься, но в конце концов приходят сами и приводят слушателей к желаемым выводам.

— Министерство купило за валюту два зарубежных автомата,- рассказывает Тимошенко,- Один для сортировки табака, другой — инкубатор. Пролежали они зиму под снегом...

— Целую зиму? — недоверчиво интересуется Березин.

— Сколько ж там зимы?! Три месяца. Наши по три года лежат, черт их не берет! А эти испортились.

Березин встревожен:

— Что же с ними сделали?

— Пришел дядя Вася, взял кувалду и из двух автоматов сделал один.

— Что же теперь из этого автомата выходит,- иронически осведомляется Березин,- табак или цыплята?

— Цыплята-табака.

Рассказ Тимошенко в комментариях не нуждается. Хочется обратить внимание на реакцию его партнера. Березин мастерски слушал, а перебивая приятеля, вносил в историю мотив беспокойства, привязывая анекдот к сверхзадаче спектакля. Последним же вопросом: "Табак или цыплята?" он как бы подсказывал зрителям ответ Тимошенко, но юмористической неожиданности его не лишал: ведь известно, что самая эффектная неожиданность на сцене — это та, о которой догадывается публика.

А вот уже Тимошенко демонстрирует мастерство слушателя.

— Надо уметь покупать вещи,- поучает его товарищ. — Первым делом смотри на дату выпуска. В начале месяца, когда предприятие работает спокойно,- оно выпускает хорошие товары. А в конце месяца начинается спешка, штурмовщина — идет брак. Не веришь? Можно проверить на любом изделии.

Тарапунька поражен. Как это он сам до такого не додумался?

— На любом? — недоверчиво переспрашивает он.

— Конечно! — тоном торжествующего превосходства уверяет учитель. Пауза.

— Скажи, Штепсель, а когда ты родился?

Смех в зале.

— Какое это имеет значение?

Смех.

— А все-таки?

— Ну, в ноябре.

Смех.

— В начале или в конце месяца?

Смех.

— Двадцать девятого.

Смех.

— Оно и видно.

Смех.

Реакцию зрителей актеры включают в ритм исполнении. Они не торопят и не прерывают ее. Во время смеха не выжидают его окончания, а продолжают общение без слов. Сейчас Тарапунька подсмеялся над партнером. Но он сделал это без тени злорадства. Они поддевают друг друга постоянно, бывают грубоваты, но никогда не бывают злыми. Все-таки они настоящие друзья.

— А ведь ты, Тарапунька, явился на свет 31 декабря... — не остается в долгу Штепсель.

— Я в селе родился. Там штурмовщины нет.

Смех.

В первом из приведенных фрагментов ведущим в тандеме был Тимошенко, во втором — Березин. А вот они оба на равных разворачивают перед зрителями шуточную картину "совещания слабаков сельского хозяйства".

По мнению сатириков, подобное совещание принесло бы не меньше пользы, чем торжественные слеты передовиков.

— Наши микрофоны установлены в огромном хлеву. Сегодня здесь собрались лучшие из худших.

— И первые из последних.

— На участников льется дождь — ведь крыша течет.

— Можно смело сказать: совещание протекает с успехом...

В возбужденно-приподнятом тоне шуток легко узнается стиль радио- и телерепортажей, что создает второй пародийный слой представляемой картинки.

— На трибуне известный председатель-очковтиратель выступает с докладом "Как в кратчайшие сроки погубить урожай и пропить свиноферму...".

— В прениях слово берет агроном, вырастивший лучший в районе вид сорняка.

— А в заключение в торжественной обстановке участникам слета вручают выговоры...

— Особо же отличившимся — персональные "строгачи" с предупреждением...

Отдавая много сил созданию спектаклей артисты регулярно выступают в праздничных и других сборных концертах. Конечно, им бы хотелось вынести на концертную эстраду сценки из спектаклей, но первые же попытки сделать это окончились печально. Помнится, в одном из сборных концертов Тимошенко и Березин решили показать самую удачную миниатюру "Экзамен" из комедии "От и до". На этот раз принималась она вяло, хотя игралась не хуже, чем всегда. Что произошло? Может, зрители таких концертов не желают принимать Тарапуньку и Штепселя в непривычных ролях? А может быть, шутки поблекли из-за того, что были вырваны из контекста и атмосферы комедийного спектакля? Ведь давно замечено, что "нет вещи более хрупкой, более способной пострадать при переноске, чем современная острота. Существуют вещи чрезвычайно остроумные именно сегодня, или натощак, или в данном месте, или ровно в восемь часов, или за бутылкой, или когда сказаны господином Имярек, или летним утром, но при малейшей перемене положения вся острота их теряется. Остроты должны знать свои места для прогулок и для собраний, и отсюда они не должны ни на шаг отдаляться под страхом гибели".

Убедившись в этом на горьком опыте, дуэт сатириков выходит в сборных концертах с интермедиями. Но и интермедии исполняются ими здесь иначе, чем в "своем" представлении.

Удобные чуткие микрофоны позволяют, не напрягая голосов, донести до каждого зрителя достоверные разговорные интонации. А если концерт идет во Дворце спорта, где с высоты дальних секторов сами фигуры выступающих выглядят крошечными? Значит, жесты должны быть ярче, выразительнее обычного. Интимные голоса и "ораторская" жестикуляция? Как это увязать? Прибавьте еще и то, что выступление транслируется по телевидению. На маленьком экране перед телезрителем крупно: лица артистов, играющих для многотысячного зала... Новые возможности и новые сложности. Впрочем, над их разрешением сегодня бьются многие актеры.

...Разговор на эстраде коснулся мещанства. "Принимаю удар на себя",— как бы говорит Тимошенко.

— Да ты, наверное, книг не читаешь? Современный обыватель оскорбится, если ему сказать подобное.

— У меня прекрасная библиотека.

— Какие же у тебя книги?

— Разные. Есть по рублю, есть по три. Одна шесть рублей стоит. С картинками.

— А ты их читал?

— А как же! "Войну и мир" все четыре серии. Читал по телевизору...

— Ну, ладно, хватит,— останавливает его Березин.— А то люди подумают в самом деле, что мой друг — обыватель.

Люди этого не подумают, хотя бы потому, что через несколько минут оба сатирика единодушно выскажут свою оценку легковесных приключенческих фильмов о минувшей войне.

Б е р е з и н. Бургомистр — наш, в шпионской школе — наши, в каждом вражеском штабе — наши, в вермахте — наши...

Т и м о ш е н к о. Хочется спросить у создателей таких картин: "Если всюду были наши, с кем же мы четыре года воевали?!"

От былых Тарапуньки и Штепселя в спектакле остались смешные имена, русско-украинская речь и неистощимый запас задора и оптимизма. Все чаще актеры-публицисты разговаривают со зрителями без маски, от первого лица:

— Когда человек перестает беспокоиться, он перестает быть человеком.

— Если вы встречаетесь с маленькой кляузой...

— Или крупной несправедливостью...

— С начинающим карьеристом...

— Или бюрократом-долгожителем...

— С пьянчугой-хулиганом...

— Или просто хамом...

— Не стойте в стороне...

— Беспокойтесь!

— Если хотите, чтобы наша жизнь была светлой и радостной...

— Беспокойтесь, пожалуйста!

Диалог артистов с залом немыслим без взаимного доверия. А доверие зрителей можно завоевать только честным разговором. Мы обращаемся к людям с прекрасными призывами, а сами? Всегда ли мы на уровне требований, которые предъявляем нашим слушателям? Не фальшивим ли порой?

— Правильно ли мы живем?

— Почему мой сын не такой, каким бы я хотел его видеть?

— Зачем я купил эту вещь? Чтобы удивить знакомых? польстить себе? из тщеславия?..

— Для чего у меня в доме собака? Ведь мне некогда вовремя покормить ее, вывести погулять... Я люблю ее? Я ее мучу.

— Отчего, борясь за мир на планете, мы сплошь и рядом не можем установить его в собственном доме?

Это темы споров, разгорающихся, когда опускается занавес после очередного спектакля.

Ефим Березин и Юрий Тимошенко, Надежда Руденко и Григорий Березин репетируют новую комедию "Моя хата не с краю". Появление двух новых действующих лиц в предстоящей премьере неслучайно. В разговоре о жизни, о доме, о делах семейных должны принять участие молодые. Нужно спорить, а то ведь может пострадать истина.

Тарапунька и Штепсель путешествовали по городу, по стране, по историческим эпохам, теперь они готовятся к путешествию по стандартной двухкомнатной квартире. Они уверены, что тут их ожидают новые серьезные открытия.

Счастливого пути!

Беспокойтесь, пожалуйста!

СЕКРЕТ УСПЕХА

Иногда мне кажется, что я знаю о них все. Но кто может похвастать, что знает совершенно все даже о самых близких людях? "Лицом к лицу лица не разглядеть",— наблюдательно заметил поэт.

Книга написана, а в блокноте еще много вопросов, ответить на которые могут лишь сами ее герои.

— Как вас лучше интервьюировать: вместе или порознь?

— Если запереть нас в разных комнатах и задавать одни и те же вопросы — ответы окажутся одинаковыми. Из шестидесяти прожитых лет — сорок мы неразлучны. На сцене у нас все строится на контрастах: рост, речь, темпераменты. В жизни выработался удивительно единый взгляд на вещи.

— Есть ли у вас какой-нибудь девиз?

— Пожалуй, слова Белинского: "Патриотизм... обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному...".

— Кем вы себя считаете — юмористами или сатириками?

— А что, если поместить между двумя этими понятиями тире? И на первое место поставить слово "сатирики"?

— Что вы думаете о людях, лишенных чувства юмора?

— Над физическими недостатками смеяться грешно. Человек, лишенный зрения или слуха,— больной человек. Но если у человека отсутствует обоняние — не страшно. Только не надо назначать его дегустатором на парфюмерную фабрику. И уж совершенно недопустимо поручать людям, лишенным чувства юмора, дегустировать искусство. Личный недостаток превратится в общественное зло.

— Кто из эстрадных артистов вам особенно нравится?

— Тот, кому мы по-доброму завидуем: вот какую тему поднял, а мы проворонили!

— Какой прием использовал, а мы не догадались!

— Какую шутку придумал, а мы не смогли!

— Ваш наибольший успех на эстраде?

— Это случилось, когда нам удалось принести наиболее реальную, ощутимую пользу людям. Когда же и где это было — но знаем. К сожалению, у нас нет рубрики "По следам наших выступлений".

— И самый крупный провал?

— В студенческие годы в клубе "Пищевик" на Подоле Березин во время выступления провалился в глубокую оркестровую яму.

— Вы суеверны?

— Нет. Хотя бы потому, что каждую новую работу вот уже много лет подряд первый раз показываем именно в том клубе, где произошел провал, о котором мы рассказали.

— Где вы больше всего любите выступать?

— Там, где лучше проходят выступления. Зрители ставят оценки нам, а мы — зрителям. По десятибалльной системе. За прошлый спектакль, например, полные десять баллов получили зрители города Керчи. Высокие оценки мы ставили Свердловску, Ленинграду... Наш родной Киев ходит у нас в "хорошистах".

— Не всем зрителям вы нравитесь. Что вы думаете по этому поводу?

— Это естественно. Нам тоже не все зрители нравятся.

— Случались ли с вами курьезы на сцене?

— Сколько угодно. В Сумах, например, во время одного из наших спектаклей по сцене метались... летучие мыши. Они пикировали на нас, выполняли "мертвые петли", "бочки" и другие фигуры высшего пилотажа... Ни прогнать, ни поймать их не удавалось. Зрители очень веселились. Не до смеха было только нам.

— Какой, по-вашему, станет эстрада лет через пятьдесят?

— Как будут выглядеть выступления акробатов, жонглеров, вокалистов, танцоров, предсказывать не беремся. Достижения техники внесут большие изменения в их номера. Это мы наблюдаем сейчас, сравнивая сегодняшнюю эстраду с эстрадой прошлых лет. Но в нашем жанре, уверены, главным останется злободневность, публицистичность, живое общение с публикой. Юморист должен быть остроумным независимо от того, смотрят ли на него через лорнет или увидят на объемном экране сверхбудущего телевизора.

— Какие роли хотели бы вы сыграть на театральной сцене?

— Со студенческих лет мечтали о Дон Кихоте и Санчо Пансо. Не пришлось. Пробовали создать о них интермедию. Не получилось. Надеемся еще вернуться к этим образам.

— Какие спектакли хотели бы поставить?

— "Наталку-Полтавку". Разумеется, по-своему.

— Что такое, по-вашему, счастье?

— Может быть, когда увлечение и работа — одно и то же?

— Ссоритесь ли вы?

— Тарапунька и Штепсель так часто спорят и ссорятся на сцене, что Тимошенко и Березину в жизни просто не хватает на это сил и времени.

— Как вы относитесь к своей популярности?

— Популярность имеет свои положительные и отрицательные стороны. Но отсутствие популярности для артиста — только плохо!

— Любите ли вы одиночество?

— Большая часть нашей жизни проходит на людях. Время от времени просто необходимо побыть наедине с собой.

— Есть ли у вас враги?

— Плохими бы мы были сатириками, если бы их у нас не было!

— Что вас больше всего и чаще всего злит?

— Глупость и повторение старых ошибок.

— Радует?

— Мир на земле.

Остались вопросы, на которые автор попытается ответить самостоятельно.

В чем состоит секрет многолетнего успеха Тимошенко и Березина? Где причина их непреходящей популярности?

Понятно, в актерских дарованиях и упорном труде, в высокой театральной культуре и остром чувстве современности. И еще в одном, пожалуй, главном свойстве их творчества, заслуживающем особого внимания.

"Народность,— писал В. Г. Белинский,— есть своего рода талант, который, как всякий талант, дается природою, а не приобретается какими бы то ни было усилиями... И потому способность творчества есть талант, а способность быть народным в творчестве — другой талант, не всегда, а, напротив, очень редко, являющийся вместе с первым".

В случае с Тимошенко и Березиным мы встречаемся именно с таким редким сочетанием. С первых шагов и искусстве они жадно черпали живую воду из неистощимого кладезя народного творчества.

Обаяние национального юмора объяснить словами так же трудно, как человеческое обаяние. Украинский народный юмор богат и многообразен, испокон веков добрую улыбку он дарит честному труженику, а злую насмешку обращает к тому, кто живет чужим трудом.

...Работник с утра спрашивает у пана:

— Прикажете везти навоз в поле или барыню в город? Мне-то все равно...

...Солдат рассказывает генералу басню Крылова:

— Однажды мартышка, ваше благородие, осел, ваше благородие, козел, ваше благородие, да косолапый мишка, ваше благородие...

...Поп заметил, что у паромщика мощный голос, и пригласил его спеть во время службы, а тот после "Господу нашему помолимся" гаркнул на всю церкву:

— Отчаливай, ребята!

"Юмор явление по преимуществу народное...— справедливо утверждал Карел Чапек.— Господин может быть только смешон — слуге дано чувство юмора".

Своеобразие украинских усмешек складывается из многих черточек национального характера, исторических и бытовых условий народной жизни, особенностей языка. Здесь хочется отметить поразительное богатство живых интонаций и удивительно игровую манеру изложения жартов.

— Архип!

— Ну?

— Ты в Киеве бывал?

— Кто — я?

— Ну да.

— А что?

— Нет, я так спрашиваю.

— Вроде бывал... А ты?

— Кто — я?

— Ну да.

— Не бывал бы — тебя б не спрашивал.

— Ну, и что ты там видел?

— А?

— Что там видел, спрашиваю!

— Что видел?

— Ага.

— Все!

— Ну да?!

Кажется, в самом диалоге заложены мелодия речи и паузы, жесты и мимика собеседников.

А замечательное умение перелицевать и высмеять церковную проповедь, солдатский устав, а то и царский указ?! Именно к такого рода юмору относится славное "Письмо запорожцев", где дипломатическая форма послания до краев начинена саркастическим смыслом.

"...Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяць у неби, год у книзи, а день такий у нас, як и у вас...".

Кстати, другая особенность украинских шуток — их поэтическая отточенность.

"Прости мене, мила, що ты мене била",

"Хоч "ох", абы вдвох",

"Благодареники за вареники".

Достаточно вслушаться в любое выступление Тимошенко и Березина, чтобы узнать эти и многие другие приметы народных жартов. Перефразируя известное выражение М. И. Глинки, можно сказать, что "народ создает смешное, юмористы его лишь аранжируют".

В украинском фольклоре нет одного героя, который подобно Насреддину или Ойленшпигелю был бы выразителем народной мудрости и остроумия. В этой роли часто выступают любимые народом мудрецы Григорий Сковорода и Тарас Шевченко либо безымянные Казак, Солдат, Слуга, Мужик. А еще чаще, изрекая поговорку или меткое словцо, предваряют их выражением "як той казав". Этот таинственный вездесущий "тот" как бы ждет своей персонификации.

Тарапунька и Штепсель в какой-то мере исполняют эту задачу. Рассыпались в народе искорки их перепалок: "Уступи бабусе место в троллейбусе", "Ой, мама, моя мама, що ж це робыться в "Динамо", "перепунькали", "ансамбль "Пенсяры" и др.

Случается, что им приписывают шутки, которых они не произносили. Артисты не обижаются — это своеобразный признак доверия к их деятельности.

Современное, злободневное искусство сатириков — живой росток традиции, уходящей корнями в исторические глубины народной жизни. Не случайно писатель А. Ильченко в романе "Казацкому роду нет переводу" воспользовался чертами Юрия Тимошенко для создания образа Тимоша Юренко — бродячего комедианта XVII столетия, "гибкого усача, похожего на ангела, распятого чертями в длину, мудрого и простодушного, веселого и грустного — выдумщика, шутника и плута". В романе лицедей Тимош выступает на базарах в роли Климка, вечного батрака, не страшащегося никого на свете, даже самой Смерти.

Юмор вечен, но характер его переменчив: смешное, как многое в жизни, подвластно веяниям моды. История знает периоды подъема "смехотворчества", знает и времена спада, когда здоровые народные шутки на иной вкус казались грубыми и дерзкими, когда им предпочитались изысканные пустяки и тонкие нелепости. Но мода менялась, исчерпывалась, а родник свежего и чистого народного смеха не иссякал.

"Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, добродушный юмор, всегда сопровождающий едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность положений — все это... могло бы заткнуть за пояс значительную часть нашей литературы". Так писал Ф. Энгельс, восхищаясь немецкими народными книгами.

Народ — неутомимый труженик и неукротимый острослов. В журнале "Перец" есть рубрика "Народные усмешки", куда со всей Украины ручейками стекается веселая мудрость. В новых шутках — приметы коренных изменений, происшедших за годы Советской власти. Выверенные сотнями талантливых рассказчиков, они приходят к нам, поражая остротой наблюдения и филигранностью формы.

— Как там у тебя дела с больными? — спрашивает учитель вечерней школы у соседа-врача.

— Ничего. Лежачих мало. А у тебя?

— У меня мало "ходячих",— отвечает учитель...

— Ну что, ребята, закончили? — обращается прораб к строителям.

— Почти,— отвечают те.— Всего полбутылки осталось...

...Муж оставляет жену с тремя детьми. Уходит к другой. Собрал вещи, задержался в дверях, погрозил пальцем:

— Вы ж тут, детки, смотрите, матери не обижайте...

Из безбрежного "моря житейского" полнится юмор народных артистов Тимошенко и Березина. И возвращается миллионам зрителей с концертных эстрад и телеэкранов.

В дневнике их памяти "записана" встреча с Остапом Вишней; сам же украинский сатирик отметил эту встречу в своем напечатанном после смерти дневнике словами:

"Тимошенко и Березин. Эстрада. Очень способные ребята. Где там способные — талантливые...". И на следующей страничке: "Что такое талант?.."

Таланты разные бывают:

1) Талант для таланта.

2) Талант для себя.

3) Талант для народа.

Я — за третий талант".

Но все же неизвестно, сумела бы работа киевских артистов приобрести всесоюзное звучание, если бы ее содержание ограничивалось национальным юмором.

Возникшее легко и естественно двуязычие комической пары так же легко и естественно было принято украинскими и русскими зрителями. Благодаря этому двуязычию расширяющаяся аудитория артистов получила возможность наслаждаться певучей и цветистой украинской речью. Синхронный же перевод, тактично осуществляемый Березиным, не разрушая художественной цельности юмористических сюжетов, сделал их доступными для многонационального советского зрителя.

— Мы прекрасно понимаем по-украински! — радовались слушатели их концертов.

Справедливости ради следует отметить, что язык Тарапуньки несколько приближен к восприятию неукраинской части публики; русские слова, заменяющие труднопереводимые украинские словечки, то и дело вкрапляются в его речь. Эта особенность тоже имеет свои жизненные и художественные истоки — таким языковым приемом часто пользовались Н. В. Гоголь, И. П. Котляревский, Г. Ф. Квитка-Основьяненко. Подобное смешение языков было излюбленной краской А. Е. Корнейчука (вспомните его Галушку, Долгоносика, Агу Щуку). Артисту Юрию Тимошенко дорога чистота родного языка, но его своенравный Тарапунька не всегда желает с этим считаться.

Однажды после долгой беседы с юмористами выдающийся советский поэт М. Ф. Рыльский заметил:

— Хлопцы, вы же прекрасно владеете украинской мовой! Почему бы вам обоим не выступать по-украински?

Актеры принялись рассказывать поэту о гастролях по городам и селам разных республик, о том, что непереведенная стихотворная строка — загадка, а непереведенная шутка — неудача, о неповторимой атмосфере, которую создает слияние на эстраде двух родственных языков...

Максим Фадеевич поднял вверх обе руки:

— Сдаюсь, убедили!

Горячий поклонник русско-украинскою дуэта Расул Гамзатов полушутя говорил:

— Выступления Тарапуньки и Штепселя для меня праздник дружбы народов! Сегодня оригинальный способ языкового общения артистов принят многомиллионной аудиторией. Трудно вообразить иной диалог популярных героев. Особенно торжественно звучат, сливаясь, два языка в дни общих праздников, в дни славных юбилеев воссоединения Украины и России:

Не о такого ли склада артистах шестьдесят лет тому назад писал Анатолий Васильевич Луначарский?

"Шуты пролетариата будут его братьями, его любимыми, веселыми, нарядными, живыми, талантливыми, зоркими, красноречивыми советниками.

Неужели этого не будет? Неужели на ярмарках, на площадях городов, на наших митингах не будет появляться, как любимая фигура, фигура какого-то русского Петрушки, какого-то народного глашатая, который смог бы использовать все неистощимые сокровища русских прибауток, русского и украинского языков с их поистине богатырской силищей в области юмора".