Р.ВИККЕРС, А.КАНЕВСКИЙ
40 МИНУТ ДО РАСВЕТА
/ Киносценарий /

Сырая весенняя ночь. Быстро мчится курьерский поезд. В тамбуре купейного вагона с маленьким чемоданом в руке стоит Константин Метелев, седеющий мужчина лет сорока. Поезд подходит к станции. Девушка-проводница с грохотом открывает вагонную дверь.

-- К родным? -- поворачивается она к Метелеву.

-- Нет.

-- Отдыхать?

Метелев качает головой.

-- Значит, по делу, -- заключает девушка. -- А большой город Зареченск?

-- Не знаю. Во время войны был просто "населенным пунктом".




Толчок. Поезд остановился. Станция. Мужской голос негромко поет задушевную солдатскую песню:
    Бой гремел от зари до заката,
    Выли мины все злее и злее...
    Только к ночи вздохнули ребята
    И уснули в случайной траншее.
    Солдат согревает родная земля,
    И над ними шумят тополя...


На фоне песни идут титры. Переждав титры, паровоз дает гудок и трогается. Поезд ушел.

На пустынном перроне остался Метелев.




Вот он уже у дверей небольшой гостиницы. Недовольный швейцар открывает не сразу. Заспанная дежурная спрашивает:

-- Надолго?

-- Не знаю, -- отвечает приезжий. -- Разбудите меня на рассвете.




Предрассветный сумрак. Пустыми улицами еще не проснувшегося городка Метелев выходит на окраину. Вот он у подножья холма, на вершине которого белеет маленький домик. Он что-то отыскивает по одному ему знакомым приметам. Кажется, нашел.




Он стоит у большого развесистого вяза. Закуривает и задумчиво рассматривает старую обвалившуюся траншею, заросшую высокой травой. Неожиданно его окликает далекий мужской голос:

-- Костя!

Он закрывает глаза и улыбается. Другой голос зовет его:

-- Костя!

Он не отвечает. Тогда вслед за мужскими голосами его окликает женский голос:

-- Костя!

Не открывая глаз, он улыбается своим далеким воспоминаниям.




Вот семнадцать лет назад, пригнувшись, он идет по этой же траншее. Подходит к группе солдат, окружившей долговязого старшину Григория Бандуру. Не замечая Метелева, тот продолжает увлеченно рассказывать:

-- ...Иду, значит, обратно... На краю села -- баня. На лавке обмундирование, радом часовой... Купаются, бисовы диты!.. Ну, я часового... -- Бандура сделал выразительный жест, -- автомат наперевес и в баню. А там шесть немцев друг дружке шею намыливают. Я их, значит, приветствую: "С легкий паром! В колонну по два становись!.." Так тепленькими и доставил. И шесть шаек в хозяйстве прибавилось!..

-- А шайки при чем? -- спросил кто-то.

-- Стеснялись голыми топать, так я им разрешил шайками прикрыться...

Все рассмеялись.

-- Что-то вы, товарищ старшина, того...

-- Не веришь? Спроси у лейтенанта... Не даст сбрехать!

-- Не дам!

Увидев Метелева, Бандура не смутился.

-- Вы же сами мне благодарность вынесли!..

-- За одного языка.

-- Одного? -- протянул кто-то из солдат. -- А где остальные пять?

Вместо Бандуры ответил Метелев.

-- Задержались у интенданта: шайки сдают.

Все расхохотались.

-- Чего регочете? Хай один, зато генерал!

-- Лейтенант! -- поправил Метелев.

-- Смотри ты, -- притворно изумился старшина. -- А пузо, як у генерала!

Посмеиваясь, солдаты разошлись. Рядом с Бандурой остались только Метелев и связистка Нина Павловна, тоненькая девушка в непригнанной шинели.

-- Орел... Орел... Я -- Ласточка!.. Я -- Ласточка!.. Прием... -- настойчиво вызывала она кого-то по рации.

Появился пехотный капитан.

-- Проход готов... Торопитесь... До рассвета сорок минут...

-- Успеем!

Капитан кивнул на верхушку холма, где белел маленький домик.

-- Крепкий орешек! -- Он достал пачку махорки, собираясь закурить. Бандура молча взял у него из рук пачку, проделал над ней несколько сложных манипуляций, и махорка исчезла.

-- Вот так и с тем снайпером!..

Забыв о махорке, капитан восхищенно хлопнул Бандуру по плечу.

-- Настоящий Кио!.. В это время рядом грохнул снаряд.

-- Она... неуловимая! -- сказал капитан.

-- Ничего, не долго! -- Бандура проверил оружие, затем вытащил из вещмешка кусок кумача и спрятал за пазуху.

-- Зачем? -- спросил Метелев.

-- Это всегда со мной... Причеплю на главной немецкой хате... Ну, бувайте!.. Нинок, почуешь зозулю -- тащи рацию...

В глубине траншеи кто-то вполголоса пел задушевную фронтовую песню.

    -- ...Спят солдаты, намаявшись за день,
    А вокруг еще травы дымятся...


Бандура положил руку на бруствер, собираясь вынырнуть из траншеи. В руке у него оказалась горсть земли.

-- Сеять пора! -- Он помял ее в руках, осторожно положил на место и перевалился через бруствер.
    -- ...Отойдем-ка в сторонку, приятель,
    Утром снова им в бой подниматься... -- тихонько подхватил Метелев.
Закачались над ним ветви вяза, зашумели в лад песне ветки деревьев, покрывавшиеся первыми почками.


    ... Солдат согревает родная земля,
И над ними шумят тополя... -- закончил песню Метелев. Только закончил ее не в окопе, а за столом Бандуриной комнаты. А сам Бандура, на семнадцать лет постаревший, но такой же нескладный и размашистый, чуть не прослезился от фронтовых воспоминаний.

Перед Метелевым бритвенный прибор. Уже давно остыла вода, а друзья все никак не могут наговориться.

-- Помнишь тревогу в Смоленске? -- спрашивает Бандура.

Метелев кивает.

-- А як ты в Ирпене хаты перепутав? -- Метелев улыбается и снова кивает.

-- А та банка сметаны? -- оба хохочут.

-- Ну, брейся, брейся! -- Бандура пододвигает Метелеву прибор, как бы показывая, что больше отвлекать его не будет, но не удерживается:

-- Ну и чертяка! За 17 лет -- ни одного письма!..

-- Но ведь и ты ни строчки не черкнул!

-- Найшов с кого пример брать! Ладно, ладно, брейся!

Намыливая кисточку, Метелев спрашивает у друга:

-- Расскажи все же, как сюда попал?.. Спасибо, в райкоме помогли, а то бы не нашел...

-- Ну, слухай...

-- Только, чур... -- Метелев предостерегающе поднимает руку.

-- Та що ты! -- понял его предостережение Бандура. -- Расскажу все по правде!.. Прибыл я сюда як только снежок сходить начал... Грязюка -- не пройти, не проехать!..

Голос Бандуры звучит уже за кадром. На экране -- его рассказ.




Под вечер из дверей правления выходит Бандура, окруженный колхозниками.

Его поздравляют, пожимают руки. Подходит Сердюк.

-- Дозвольте и мне. -- Он крепко тряхнул ему руку. -- Единогласно! Такого у нас еще не было!

-- Так ведь и председателя у вас такого ще не було! -- похвастался Бандура. Вокруг рассмеялись.

-- Вашу хату закончат недельки через две, -- сообщил Сердюк.

-- Добре! Тогда и жинку вызову.

-- А пока поживете у учителя. Марта проводит.

Он указал на стоящую рядом девушку.




Бандура и Марта идут по улице.

-- У нас спокойно, только отец и дедушка. Мама сейчас в городе, на курсах по повышению... Я тоже скоро в город поеду, на работу устроюсь...

-- А тут?

-- А! -- Марта пренебрежительно махнула рукой.

Их догнала полуторка. Затормозила. Из кабины выглянула широкая физиономия шофера:

-- Кого выбрали?

-- Узнаешь! -- отмахнулась Марта. Сидящий в кабине верткий паренек дернул шофера:

-- Поехали!

Машина рванулась и затарахтела по дороге, обрызгав Бандуру и Марту талым снегом.




Возле одной из хат знакомая нам машина затормозила. На звук сигнала быстро вышел хозяин. Валентин Свиридович, в накинутом на плечи поношенном городском пальто.

Шофер вытащил из кузова большой мешок, передал его Валентину Свиридовичу:

-- Принимайте!

Хозяин оттащил мешок к заборчику, возвратился и сунул шоферу деньги. Тот отмахнулся, но довольно нерешительно, и деньги все-таки взял.

-- Спасибо -- сказал Валентин Свиридович. -- Не забывайте.

Степан ответил уже из кабины:

-- Вы ведь мой учитель!..

Машина покатила дальше.




-- Ты ведь учитель! Слово-то какое: у-чи-тель! Тебя дети в школе ждут, глобус та им принесешь, весь мир! А ты в хлеву, с мешком... С ворованным!..

Это на Валентина Свиридовича ощетинился его отец -- Свирид Антонович Бурлак. Деду лет шестьдесят. Сухощавый и резкий, он преградил сыну дорогу в хлев.

-- Мешок сам по себе, глобус сам по себе... Пустите, папаша! Я верну...- Сын юркнул в сарай и уже оттуда добавил -- ... со временем.

-- А еще стихи когда-то писал! -- с горечью произнес старик. Это почему-то возмутило учителя больше всего.

-- Довольно! -- рявкнул он так, что корова, которой он насыпал корм, испуганно дернулась. -- Между прочим, не для себя стараюсь! Молочишко-то вы по утрам любите! Вот вам сколько с пенсией тянут?! Там бы и шумели!.. Полгода уже на моей шее сидите, да еще покрикиваете!

Эти слова ударили Свирида Антоновича по лицу. Он весь как-то съежился и погас... Хотел что-то ответить, да махнул рукой, повернулся и быстро пошел прочь семенящей старческой походкой. Валентин Свиридович, почувствовав, что перегнул, попробовал остановить его: -- Папаша!.. Погодите... -- но старик даже не оглянулся.




-- Тут мы и живем, -- сказала Марта, открывая уже знакомую нам калитку хаты учителя, запертую на несколько крючков и задвижек. Громко залаяла собака. Девушка угомонила ее:

-- Заходите!

-- Да нет, я еще трошки погуляю!

И Бандура зашагал по улице.




Маленькая сельская чайная. Над прилавком во всю стену висит огромная картина, изображающая Ледовое побоище.

Шофер Степан с приятелем, вертким пареньком, сидят за столом. Угощает Степан, а его друг восхищенно следит за ловкими движениями шофера, откупоривающего четвертушку.

-- Поехали!.. Друзья чокнулись. В этот момент в чайную быстро вошел Свирид Антонович. Подошел к стойке, о чем-то попросил. Буфетчица удивленно на него уставилась.

-- Та вам же нельзя!

-- Тебя не касается! Налей. -- Старик опустил голову и тихо добавил. - Деньги из пенсии отдам.

Буфетчица обрадовалась поводу:

-- Без денег не могу. Выручку отдать надо.

-- Свирид Антонович, -- вмешался шофер, -- могу подкинуть пятерку! -- он великодушно протянул старику смятую бумажку. Тот расправил ее, посмотрел грустно и положил обратно.

-- Какая-то она у тебя грязная! -- и быстро пошел к выходу.

В дверях он чуть не сбил с ног входящего Бандуру.

-- Здравствуйте! -- весело приветствовал всех Гриць Карпович. -- Чайком напоите? -- обратился он к буфетчице.

-- Чай холодный... -- Буфетчица сказала это, уже подавая ему стакан.

-- У нас горячий, -- заметил гостеприимно шофер. -- Присаживайтесь!

Даже если бы Бандура захотел, больше сесть было некуда. Очевидно, чайная закрывалась и все столики уже были перевернуты кверху ножками. Степан снова подмигнул приятелю и тот мгновенно доставил от стойки новую бутылку.

-- Не одобряю, -- сообщил Гриць Карпович. -- Там, где я сижу, ее не будет.

-- Куда же она денется?

-- Побачишь.

Бандура ловко накрыл бутылку своей широкополой шляпой, потом проделал над ней несколько непонятных движений, а когда поднял шляпу, водки там не оказалось.

-- Вот и все! Дело в шляпе! Когда улеглось впечатление от фокуса, Степан поинтересовался:

-- А как обратно?

-- Обратно не умею.

Это не понравилось друзьям.

-- Ты тут цирка не устраивай! Давай обратно!.. А то как двину!

-- Степан дважды не повторяет! -- предупредил верткий.

В это мгновение в чайную снова вскочил дед Свирид. Он держал в руках добытые где-то деньги.

-- Налей! -- обратился он к буфетчице.

-- Отставить! -- Не оборачиваясь, рявкнул Бандура.

-- Это как? -- растерялся старик.

-- Хватит! Пили уже сегодня! Стыдно! За рюмкой совсем про совесть забыли!

-- Это я-то забыл? Я?! -- не на шутку разволновался дед.

-- Да кто ты такой?!-- возмутился Степан.

-- Степа, двинь ему! -- подлил масла в огонь верткий.

-- Что?! -- загремел Бандура. Дальнейшие события сопровождаются его рассказом:

Голос Бандуры: "Держись, Гриць, держись, -- говорю я себе. Но ты же меня знаешь! А тут еще "Ледовое побоище" перед глазами! Стукнул я по столу. Стол -- вдребезги! Одного за дверь, другого -- в окно, остальных расшвырял, як котят..."

Из дверей и окон чайной летят на улицу жертвы Бандуры, падают на землю... Их уже больше десятка...




В кадре Бандура и бреющийся Метелев.

-- Погоди, погоди, -- смеется Константин, -- Ты, брат, заврался! Их же всего трое было!

-- А остальные на шум прибежали! Но я их всех...

-- Гриць!.. -- Метелев умоляюще прижал руку к груди -- Мы ж договорились!

-- Ну ладно! Только не перебивай!.. На чем я остановился?




Все четверо стоят в воинственных позах.

-- Да кто ты такой? -- повторяет Степан.

-- Новый председатель! -- спокойно отвечает Гриць Карпович. -- И первый мой наказ -- спиртного в посевную не отпускать! -- Он повернулся к буфетчице. -- Бо я такой фокус покажу, що вас тут больше не увидят! -- И глядя на картину "Ледовое побоище" добавил:

-- На том стояла и стоять будет... -- не договорил и двинулся к выходу.

-- Так разве ж я... -- пробормотала буфетчица. Но ее перебил робкий голос верткого парня: -- А как же бутылка? Деньги ж заплачены!..

Бандура возвратился, снял шляпу, взмахнул ею, и перед изумленными глазами зрителей на столе появились бутылка кефира.




Марта пела, накрывая на стол.

-- Завтракать! -- прокричала она. Валентин Свиридович и Бандура вошли ж сели за стол.

-- А ты куда? -- спросил отец у девушки.

-- За дедушкой. Учитель снял с плитки и протянул Бандуре чайник с горячим молоком.

-- Наливайте! Оно полезно...

Бандура налил молоко и держал чайник, не находя подставки. Тогда Валентин Свиридович взял лежавший рядом томик Пушкина и подложил его под чайник. Бандура осторожно отодвинул книжку и поставил молоко на блюдечко.

Влетела взволнованная Марта.

-- Папа! Дедушка!..

-- Снова чудаки? -- усмехнулся учитель.

-- Нет, он ушел. Насовсем! "Уезжаю к Лене. -- прочитала она записку. -- Это тетя, живет в Сибири.

-- Он просто выжил из ума!

-- Как ты можешь так говорить?! -- возмутилась Марта. -- Ты должен...

-- Я лучше знаю, что я должен, -- отрезал учитель. И уже ласковей.-- Садись, ешь...

-- Григорий Карпович! Как же это?! Ведь дедушка...

Бандура развел руками, мол, в личные дела не вмешиваюсь.

Марта по-детски разревелась.




Бандура широко шагает по утреннему селу, помахивая своей шляпой. Настроение у него бодрое, боевое, и он на свой лад напевает мотив песенки, что пела Марта.

Возле одной хаты пацаны соревнуются в хождении на руках. Бандура посмотрел, усмехнулся.

-- Дурный, шо ты ногами дрыгаешь? -- Он сунул одному из мальчишек свою шляпу. -- Вот как надо!

И оглянувшись сперва -- нет ли поблизости взрослых, -- нескладный Гриць Карпович неожиданно ловко стал на руки и лихо прошел несколько шагов. Этим было завоевано полное уважение пацанов.

-- А мостик?

-- Пустяк-дело! -- гордо ответил Бандура, отряхивая руки.

-- А прыгнуть с крыши?

-- Раз плюнуть!

-- С этой не сможете.

-- Поспорим?

-- Она трухлявая -- не выдержит... Как дождь, так хуже, чем на дворе...

-- А батька почему не починит?

-- У него нет батьки.

-- А колхоз?

-- А! -- мальчик по-взрослому махнул рукой. -- Два года мамке обещают!

Бандура погрустнел. По улице к нему направлялся Сердюк. Гриць Карпович одел шляпу. Поздоровались.

-- Дождь будет, -- сказал заместитель, посмотрев на небо. -- Я назначил на восемь совещание.

-- Правильно...

-- Значит, в восемь, в правлении.

-- Добре. Только не в правлении, а в этой хате.

Сердюк удивился, хотел что-то возразить, но Бандура прервал его. -- Точка!

И свернул за угол.




У склада инструментов, под навесом, знакомый нам верткий парень развлекает трех девчат, отставивших грабли и щелкающих семечки.

-- Почему не в поле? -- спросил подошедший Бандура.

Девчата переглянулись и засмеялись.

-- Тут парней больше, а там -- хоть год ищи -- ни одного не встретишь,-- ответила самая бойкая из них. Бандура повернулся к парню:

-- А ты?

Парень поманил председателя в сторону и доверительно сообщил ему на ухо:

-- Туфли разнашиваю.

Парень явно издевался. На ногах у него красовались модные заграничные сандалеты, с налипшими комьями грязи. Бандура взорвался.

-- Обуть сапоги -- и на работу!

-- А я фокусы показывать не умею! Покупаю то, что есть!.. Вы в нашем магазине еще не были?..

-- ... Прошу! -- вертлявый нарочито предупредительно распахнул дверь в сельмаг.

-- Заведующего! -- рявкнул Бандура.

Толстая молодица ответила из-за прилавка:

-- На заседании... А вам чего?

Бандура не ответил. Он с изумлением смотрел на полки, где красовались вещи, неведомой волей распределителей попавшие в село. Здесь были яркие японские халаты и нейлоновая шуба, наборы дорогих духов, залежи импортных сандалет и даже... водолазный костюм.

-- А сапоги?

-- Нема, -- развела руками молодица. -- Обещают забросить...

-- С прошлого года... -- ехидно добавил верткий.

-- А завмаг чем занимается?!

-- Достает морской велосипед и клетки для носорогов, -- издевался парень.

-- И достанет! -- уверенно согласилась продавщица, не уловив иронии. -- Он любой дефицит достать может!




Когда вышли из сельмага, верткий обратился к Бандуре:

-- Может, все-таки, купим?

-- Что?

-- Скафандр. Полезная штука в хозяйстве!

Он без улыбки смотрел на нового директора, но глаза его издевательски хохотали.

Бандура решительно шагнул к нему:

-- Разувайся! -- и добавил, видя испуганное лицо парня. -- Быстро!




Сынишка хозяйки хаты, где идет совещание, забрался на печь. Оттуда с любопытством наблюдает за происходящим. В небольшой комнате довольно тесновато. Мальчик видит лысину инженера, устроившегося под самой печкой. А вдоль стенки, на доске, перекинутой через две табуретки, сидят бригадиры, сидят напряженно, очевидно, не все у них гладко. Колхозный бухгалтер держит на коленях школьную тетрадку, готовый зачитать оттуда необходимые цифры. За столом восседает Сердюк и толстым, с обеих сторон отточенным карандашом отстукивает в такт в такт выступающему. На единственном стуле, прислонясь к книжному шкафу, сидит новый председатель и слушает ораторов.

-- Слово имеет Карпенко, -- объявил Сердюк и на ухо Бандуре пояснил:

-- Завмаг.

-- Добре! -- обрадовался Гриць Карпович.

Взбодренный улыбкой начальства, завмаг начал говорить, уже с места.

-- Что я могу сказать? Могу сказать, что со своей задачей мы справились. Как мы обеспечили население? Население мы обеспечили хорошо. Что я могу пообещать? Могу пообещать, что мы и дальше будем обеспечивать покупателей всеми дефицитными и...

Вдруг слова застряли у него в горле, лицо вытянулось, брови поползли вверх, а глаза с изумлением тупо уставились куда-то вниз.

Наступило молчание. В направлении взгляда завмага потянулись шеи всех присутствовавших. Упала из рук бухгалтера тетрадь, а Сердюк перестал дирижировать карандашом. Мальчишка чуть не свалился с печки, стараясь разглядеть то, к чему были прикованы взгляды собравшихся. И разглядел.

Из-под стола медленно выползла огромная босая нога нового председателя. Сам Бандура оставался невозмутимым. Втайне насладившись произведенным эффектом, он ласково сказал завмагу: -- Продовжуй!

Но тот не мог продолжать. Пробормотав что-то невнятное, он попятился на место, не в силах оторвать взгляда от председательской ноги. А та угрожающе шевелила пальцами, не предвещая ничего хорошего!




В поле, возле остановившегося трактора, несколько человек смеются, слушая рассказ верткого паренька. Все внимательно осматривают, даже ощупывают предательские сапоги на его ногах, Сапоги, правда, великоваты, но вид имеют превосходный.

Тракторист, увидев в руках у верткого сандалеты, замечает:

-- А свои ты ему пожалел?

-- Да что ты! -- замахал руками парень... У него нога знаешь какая? Во!

-- И голова, видать, не маленькая! -- добавил один из стоящих.

А сапоги уже бойко топают по лужам, волнующимся от первых капель весеннего ливня.




Крыша хаты, где идет совещание, дрожит от потоков ливня. Бегут струи води по стенам комнаты. Бригадиры вместе со своей лавкой продвигаются к середине, но и там не лучше. Протекает весь потолок. На печи тихо смеется мальчик, наблюдая, как пытается увернуться от дождя лысина под печкой: увесистые капли настигают ее всюду.

Карандаш Сердюка уже плавает в лужице на столе. Рядом стоит алюминиевая кружка, в которую с потолка ныряют капли.

Только дальновидный Бандура в полной безопасности. Он выдвинул верхнюю стеклянную дверцу книжного шкафа, и этот козырек охраняет его от грязноватых струй.

-- Продовжуй! -- спокойно говорит он Сердюку.

Тот, вздохнув, достает несколько папок с документами.

-- Остались текущие дела. -- Он встряхивает папки. С них течет вода. -- Относительно пенсий.

-- Зачитуй! Сердюк покорно начинает бубнить.

-- Решено передать в Райсобес дела Лягущенко, Дидковского, Бурлака...

-- А что там с Бурлаком?

-- Обыкновенное дело.

-- Почитай.

Ровно и монотонно падает в кружку вода, ровно и монотонно начинает читать Сердюк.

-- Бурлак Свирид Антонович. Родился в 1901-м году. В 1919 году...

Бандура смотрит на пожелтевшие листы "обыкновенного дела", переданные ему Сердюком, и сквозь чернильные строчки перед ним проступают картины жизни деда Свирида.




Распластался на земле убитый горнист-буденовец. Его окружают сельские парни. Заметив, что один из них жадно смотрит на горн, командир спросил:

-- Сможешь?

Тот неуверенно пожал плечами, но горн взял, набрал побольше воздуха, закрыл глаза, приложил к губам мундштук и...

... Громко звучит сигнал. Не опуская горна, мчится впереди боец Первой Конной -- Свирид Бурлак.




Топот коней переходит в звуки падающих капель. Песня горна сменяется монотонной речью Сердюка:

-- "В белых армиях не служил. Родственников за границей не имеет..."




Тарахтит по сельской улице трактор. Все село вывалило поглазеть на диковинную машину.

Из кабины выглянул тракторист Бурлак, подмигнул девушке, идущей рядом с трактором:

-- Теперь согласна?

-- Ага!-- зарделась дивчина.




Уходит тарахтенье мотора. Капает дождь в кружку.

-- "... Во время Великой Отечественной войны партизанил. Свидетельство имеется, печатью не заверенное".




У свежевырытой могилы выстроены измученные военнопленные. Перед ними несколько немцев. -- Файер! -- командует офицер. Звучат очереди, Но валятся не пленные, а немцы.




Из-за кустов выскакивают трое партизан с автоматами. Прикрывая побег пленных, они отходят, отстреливаясь. В одном из них мы узнали Свирида Антоновича.




Выстрелы звучат реже и переходят в звук падающих капель. -- "...Последние годы работал трактористом".




Поле. Гудят тракторы. По полю медленно идет Свирид Антонович, бледный, изменившийся.

-- А, Антоныч! -- кричит ему какой-то мужчина. -- Выдужав?.. А мы уж думали, ты того... Гляди, как Васька на твоей машине выкомаривает?!..

-- А я? -- растерянно спрашивает Бурлак?

-- На пенсию!.. Отдыхай!




Монотонно барабанят капли, монотонно звучит голос Сердюка, но Бандура не слышит его. Перед ним возникает еще одна картина.




Чайная. За столом шофер и верткий парень. Вбегает Бурлак.

-- Налей! -- говорит он буфетчице...Отставить! -- кричит Бандура и ударяет кулаком по столу.




Вздрогнули присутствующие, прервал чтение Сердюк. Все удивленно смотрят на председателя.

-- Когда отходит курьерский?

Сердюк смотрит на часы.-- Через 40 минут.

Ничего не сказав, Бандура стремительно выбегает из хаты.




Фонтаны воды вырываются из-под колес газика. Подскакивают на ухабах сидящие сзади Бандура и Марта. Девушка благодарно поглядывает на директора.

...Вот уже замаячила впереди башня водокачки -- это показалась станция.

-- Успеем? -- волнуясь спрашивает Марта.

-- Не опаздывал ни разу в жизни! -- хвалится Бандура.

Вдруг машина споткнулась, затарахтела и стала.

-- Свечи! -- печально пояснил шофер. -- Бандура рывком открыл дверцу.

-- Куда же вы? -- вскрикнул Марта вслед уже мчавшемуся по дороге Бандуре.




Поезд уже подошел к станции и остановился, когда Гриць Карпович влетел на привокзальную площадь. Он перемахнул через ограду и зашагал вдоль состава. На перроне была обычная суета. Возле одного вагона Гриць заметил поднимающегося по ступенькам деда Свирида. Бурлак был в плаще, в руках держал самодельный сундучок с висячим замком.

-- Свирид Антонович!

Старик вздрогнул, обернулся, но при виде председателя лицо его снова приобрело угрюмое выражение. Он резко отвернулся и протянул билет проводнице. Состав тронулся с места.

Чертыхнулся Гриць Карпович и начал проталкиваться к поезду. Но столько препятствий выросло на его пути! Дорогу преградил бесконечный состав вагонеток, догруженных какими-то ящиками... Вот протянулся привокзальный базарчик, а дальше толпа кого-то куда-то провожающая. Когда, наконец, путь освободился, поезд был уже далеко.

Но Бандура не растерялся. Он поплевал на ладони, скинул пиджак и...




Вот уже он мчится за составом в трусах и майке, как Владимир Куц, нет гораздо быстрее Куца. Он догоняет поезд, перегоняет его...

Из окон небывалого бегуна приветствуют пассажиры, восторгаясь его подвигом. Невероятный прыжок -- и чемпион в тендере. Отодвинув ошеломленного машиниста, он опускает какой-то рычаг, И поезд начинает двигаться в обратном направлении. Секунда -- и он снова на станции. Дежурный не верит собственным глазам, сходит с ума и дико хохочет...




Нет, это хохочет Метелев. В его руках прыгает кисточка для бритья.

-- Ну, загнул! Ну, накрутил!

-- Не веришь?

-- Нет. А сам-то ты веришь?

-- И я не верю, -- соглашается Бандура.

-- Тогда давай правду!

-- Слухай правду!




-- Свирид Антонович! -- кричит Бандура, перекрывая гудок паровоза. Дед вздрогнул, обернулся, увидел председателя. И столько обиды было в его взгляде, что Гриць понял -- уговоры бесполезны!

Рванулся он к поезду, но споткнулся и чуть не запрыгал от боли. Неудивительно -- ведь он так и не успел обуться и примчался на вокзал босиком!

Бандура мгновенно оценил боевую обстановку: дед, поднимающийся по ступенькам вагона; дежурный, приготовившийся дать отправление; скучавший сержант милиции и собственные босые ноги... И пришло решение -- простое и гениальное!

Несколькими прыжками он подскочил к милиционеру и дернул его за рукав.

-- В чем дело, товарищ?

-- Сапоги!.. Стащил... вон тот! -- Бандура дрожащей рукой указал на деда.

Обстоятельства были туманны, но факты налицо: босые ноги Бандуры и исчезавшие в дверях сапоги старика.




Через минуту в комнате дежурного находился ошеломленный и возмущенный "задержанный" в сопровождении двух милиционеров, и Бандура, возбуждённо шагающий из угла в угол.

-- Гражданин отрицает,-- сказал Грицю Карповичу сержант.

-- А вы что ж думали -- сразу признается?!!

Поезд еще стоял на месте. Бандура решил тянуть время.

-- Я сижу на скамейке, -- изображал "пострадавший". Он подходит. Я достаю газету. Он садится.

Поезд медленно двинулся, а Бандура, по мере его движения, ускорял речь.

-- ...Прочитал передовую, -- смотрю, нет сапога! Не подаю вида, жду, что дальше будет. Прочел последние известия -- нет второго. Он сидит. Я вижу. Прочел сводку погоды -- его нет!..

Поезд уже тарахтел далеко, а Бандура облегченно вздохнул.

-- Все!




В кадре нога Бандуры, приставленная к дедовому сапогу. Милиционеры и подошедший дежурный по станции сопоставляет размеры. Головка сапога приблизительно вдвое меньше ступни Гриця.

-- М-да! -- многозначительно протянул милиционер, поглядывая на Бандуру.




-- М-да! -- протянул Бандура. -- За таку маленьку брехню -- содрать 5 рублей!

Он сидит рядом с шофером в летящем газике и философствует. На заднем сидении -- Марта и все еще возмущенный Свирид Антонович.

-- И хитрая же ты бестия, председатель! -- тихо произнес он. -- Ну, и хитрая! - он хлопнул впереди сидящего Гриця по плечу, и этим как-бы разрядил атмосферу. Все рассмеялись.

Газик весело подпрыгивал на ухабах.




Голос Бандуры: -- "История веселая, да не дуже весело мне было, когда я думал про деда. Ведь, если разобраться, все село, да и я тоже, перед ним в долгу. Сел я и задумался, как исправить это дело, как отблагодарить пенсионера Бурлака за жизнь его, трудную, геройскую. Думал я день, думал другой... Месяц думал, год думал..."




Во время последних слов мы видим, как сидит Гриць Карпович и, подперев голову рукой, напряженно мыслит. А за окном весна сменяется летом, на смену лету приходит осень, за ней наступает зима...




-- Неужели год думал? -- смеясь спрашивает Метелев. Он уже побрился и умывается.

-- А неделю мало?

-- Ну, ладно, не обижайся. И придумал?

-- Придумав! -- гордо ответил Гриць.

-- Что?

-- Зараз побачиш!

За окном слышен гудок машины. Бандура смотрит на часы:

-- Время!.. Готов?

-- Так точно, товарищ старшина!

-- Шагом марш!

Звучит марш, и они выходят.




Этот же марш звучит на улице возле учительской хаты. Играет самодеятельный оркестр, каких много в селах. Разложив на спилах впереди сидящих ноты, гремят музыканты торжественный марш. Выглядят они соответственно моменту: очкастые старики занимают почетные места у необъятных сияющих труб; молодые хлопцы, чуть не лопаясь от усердия, вытягивают верхние ноты из кларнетов. Даже женщина есть в этом оркестре и величественно восседает у ударных инструментов.

На призывные звуки музыки со всех сторон стекается народ.

В толпе пожилых слышатся неодобрительные реплики:

-- Дурит новый председатель! И так на работу никто не ходит, а он праздник затеял!

-- И когда? Среди бела дня!

-- Ну и дела!..

Музыка оборвалась, как на параде при выезде командующего. Бандура и вправду был подтянут, полон величия и, как маршал, стоя объезжал ряды собравшихся. Газик подкатил к хате.

Из машины вышел празднично одетый Свирид Антонович и тут же от волнения споткнулся. Его поддержали сильные руки Бандуры и Метелева и помогли подняться на веранду. Там их уже ожидал стол под красной скатертью и графин с водой.

Медленно поднялся над столом Бандура. Впервые видим его таким серьезным и торжественным. Куда девалась нескладность и расхлябанность? Как перед строем солдат, вытянулся он перед народом.

-- Товарищи! -- уже на этом первом слове голос его от волнения сорвался. Он потянулся за водой, но стакана на столе не оказалось. Заметив это, Марта побежала за ним.

-- Товарищи! Я выступать и вообще брехать не люблю! Это мой друг Метелев может вам подтвердить, бо он меня с детских лет знает!

Все взгляды обратились к Метелеву и, чувствуя это, он сумел подавить невольную улыбку.

-- Но в настоящий момент, -- продолжал Бандура, -- я решил выступить, бо начинаем мы дело небывалое в нашем районе и даже на всем земном шаре...

По толпе прокатилось оживление. Девушки на минуту перестали грызть семечки, парни с любопытством вытянули шеи.

-- ...Вот сидит перед вами Свирид Антонович Бурлак. Вы все его добре знаете. Большую жизнь прожил он, и всю отдал людям... нам с вами, значит... Мечтал он о светлом будущем, и не только мечтал, но и боролся за него со всяческими врагами, бандитами и прочими гадами...

...Снова потянулся к воде Бандура и снова не нашел стакана...

-- И вот, за жизнь его большую и трудную, правление решило зробыть ему в нашем колхозе полный коммунизм!.. Зробыть ему то светлое будущее, за которое он боровся!

Минутная пауза, а затем раздались аплодисменты. Все начали громко разговаривать, еще не полностью уясняя себе всей сути происходящего, но уже чувствуя, что оно вносит в их жизнь нечто значительное и небывалое. '

Разгоряченный Бандура снова потянулся к воде, да проклятого стакана все еще не было. Тогда он махнул рукой и отхлебнул прямо из горлышка. Именно в этот момент вернулась Марта и поставила на стол стакан.

Кто-то недоверчиво спросил:

-- А разве уже были указания насчет коммунизма?

-- Да! -- твердо ответил Бандура. -- Жизнь дала нам такое указание!.. Начнем с Бурлака, а потом постепенно охватим весь наш колхоз, а также район и дальше... включая все части света!.. С этой минуты Свирид Антонович становится первым человеком у колхозе и первым человеком у коммунизме!..

Грянул марш. Грянул, очевидно, преждевременно, потому что Бандура тут же прервал его и снова обратился к народу.

-- А зараз начнем удовлетворять все материальные и духовные потребности Свирида Антоновича. Давай! -- обернулся он к Сердюку.

Тот выступил вперед и начал один за другим передавать деду Свириду ключи из большой связки. При этом он монотонно и нудно, как тогда на совещании, бубнил:

-- От магазина номер один и номер два, с разрешением безвозмездно пользоваться всеми полученными подотчетными продуктами и промтоварами... От силосохранилища с разрешением безотчетно пользоваться вышеуказанными кормами... От ремонтно-тракторной станции с разрешением пользоваться в любое время дня и ночи всеми автомашинами, тракторами, комбайнами и запчастями... И деловито заверил:

-- Пользуйся, Свирид Антонович, и хай тебе будет изобилие!

Снова заиграл оркестр. На этот раз председатель уже не прерывал его, потому что музыка была кстати. Торжественно и важно появился парнишка-монтер, неся старый настенный телефон, какие сохранились только в селах. Следом двигалась группа мальчишек и, как шлейф, поддерживали разматывающийся за ним провод. В толпе послышались удивленные восклицания:

-- Гляди! Телефон купили!

-- Тю, дурень! Телефон не покупают! Это председатель ему свой отдал.

-- Выходит, дед Свирид теперь главнее председателя!

В это время телефон зазвонил.

Парень небрежно протянул было руку -- снять трубку, но Бандура жестом остановил его.

-- Свирид Антонович!

Дед Свирид подошел к телефону, поправил галстук и торжественно снял трубку.

-- Слушаю?!

Из трубки донеслось хриплое бормотание, и Бурлак несколько растерянно передал ее Бандуре.

-- Из города... Вас просят...

Чей-то раздраженный голос хрипел в трубке:

-- Слушай, Бандура, снова твоя штучки!.. Снова мы обо всем узнаем последними! Почему не советуешься? Почему не ставишь в известность? Ну, погоди, мы с тобой еще потолкуем!

Трубка щелкнула и замолкла. Бандура спокойно повесил её и бодро соврал окружающим:

-- Обижается, что не пригласили. Свириду Антоновичу передает персональный привет!..

Он обернулся к Марте и тихо спросил:

-- Где батько?

-- Не знаю.

-- Он же обещав стихи написать... Эх!

Бандура досадливо махнул рукой... и снова грянул оркестр.




Звуки оркестра слышны в комнате, выходящей окнами во двор, где находится Валентин Свиридович. Он сидит за столом, заваленным исписанными и смятыми бумагами. Смятые бумаги валяются и на полу. Он сочиняет! Рядом раскрытый томик Пушкина: для вдохновения. И вдохновение приходит. Приходит вместе с возвратившимися воспоминаниями, мечтами, надеждами, приходит вместе с чудесной музыкой, которая звучит в его душе... все громче... громче... и вдруг:

-Му-у! Это дает знать о себе корова.

Смолкла музыка, погас Валентин Свиридович. Он выходит во двор, отсыпает корове корм, набирает ведро воды и вдруг останавливается и видит, как корова Машка своим шершавым языком старательно лижет принесенный им томик Пушкина.

Звякнуло упавшее ведро. Опершись о загородку, Валентин Свиридович вдруг заплакал.




А праздник продолжался. Под руководством завмага, на веранду вносят подарки от колхоза.

Медленно проплыл в руках у Степана большой новый телевизор. С трудом двое здоровых парней втащили по ступенькам новую швейную машину. А вот и сам завмаг сопровождает ослепительную эмалированную ванну, озабоченно приговаривая:

-- Осторожней!.. Дефицит!

В толпе пожилых оживление:

-- Ну, теперь у Антоныча не жизнь, а малина!

-- Лежи себе в ванне, да телевизор посматривай!

Вручение подарков окончено. Снова над столом поднимается Бандура.

-- Предлагаю поднять над первой коммунистической хатой этот красный вымпел!.. Не забув? -- тихо спросил он у Метелева.

Константин вспомнил окоп и кусок кумача, который его старшина прятал под гимнастерку.

-- Прошу оказать доверие и поручить подъем флага моему фронтовому другу -- герою Константину Метелеву!..

В толпе зааплодировали. Грянул оркестр, и флаг медленно поплыл вверх. Подтянулись люди на улице, посерьезнели... Кое у кого даже невольно руки потянулись вверх: то ли честь отдать, то ли пионерский салют...




...Вот знамя гордо заколыхалось над хатой. Смолк оркестр.

-- От и все, -- улыбнулся Бандура. -- А теперь, по случаю коммунизма - танцы!

...Маленький сельский клуб. На сцене играет уже знакомый нам оркестр. Поминутно хлопают двери. Это входят все новые и новые девчата. Войдя, они деловито снимают испачканные грязные сапоги, ставят их к стенке и надевают принесенные с собой нарядные туфельки. О количестве танцующих девчат можно судить по бесконечной шеренге сапог, стоящих вдоль всех четырех стен. А двери клуба хлопают снова и снова.

Вот девушки вытолкнули на средину деда Свирида, и он, помолодевший за этот день, закружился с Мартой.

...В паре с красивой молодицей торжественно проплывает Бандура.

-- А крышу уже починили, -- говорит вдова.

-- Еще бы! Я ж им сказал, что следующее заседание знов у вас будет!




Мелькают пары. Подпрыгивают стоящие вдоль стен женские сапожки, как бы собираясь тоже пуститься в пляс.




В маленькой комнатке, за кулисами, стоят Бандура, Метелев, дед Свирид и Сердюк. Курят, Сюда доносится музыка. Ее заглушает громкий голос Сердюка.

-- Как хочешь, Гриць Карпович, а я тебе в глаза скажу: непорядок это!.. Вчера тридцать человек на работу не вышло, позавчера -- тридцать пять, а семена под открытым небом лежат. А к вечеру дождь будет! А ты -- танцуешь, вместо того, чтобы людей на погрузку согнать!..

-- Розумиеш, Федор Андреевич, не умею я людей "сгонять". Бандура спокойно затянулся. -- Коров, чи там коз -- могу, а людей -- не умею!

-- Но до вечера семена пропадут!

-- Значит, треба вывезти, -- так же спокойно ответил Бандура.

-- Может, ты их прямо с танцев на погрузку поведешь?

-- Спробую. -- Бандура аккуратно погасил папиросу и бросил ее в урну.

-- Смеяться будут! -- предостерегающе крикнул Сердюк.

-- Посмеемся вместе. -- Бандура шагнул к двери, но его остановил дед Свирид.

-- Стой, Грицъ Карпович!.. Разреши мне!.. А нет -- возьму лопату и сам до утра грузить буду!

-- Не горячись, Антоныч! -- усмехнулся Сердюк. -- Тебе теперь не работать!.. У тебя -- коммунизм! Отдыхай, наслаждайся...

В прищуренных глазах деда Свирида вспыхнула ярость:

-- А на хрена мне такой коммунизм, чтоб я на печи лежал!.. Пусти! -- он отодвинул Сердюка в сторону и решительно толкнул дверь.

Музыка, доносившаяся из зала, прервалась. Наступила пауза. Там, за дверью, дед Свирид разговаривал с молодежью. Бандура и окружающие напряженно ждали.

-- Ни за что не пойдут! -- убежденно произнес Сердюк. -- Я наших людей знаю!

И как бы в подтверждение его слов за дверью снова зазвучал вальс.




Наш взгляд скользит по залу. Вальс продолжает звучать, но музыкантов нет. Мы видим покинутые инструменты.

Опершись о стенку, задумчиво стоит виолончель; в раскрытых футлярах, прижимая к груди смычки, лежат скрипки; надувшись от обиды, повисла на спине стула важная труба; а рядом, свесив палочки, сидит барабан, на котором белеют пудреница и зеркальце, забытые хозяйкой.

По-прежнему звучит вальс, но никто не танцует: зал пуст, только вдоль стен бесконечная шеренга разноцветных нарядных туфелек. На том месте, где недавно стояла такая же бесконечная шеренга забрызганных грязью сапог...




С первыми петухами поднялся Метелев на следующее утро. Бандура провожал его по той же улице, где вчера гремел оркестр.

Одна за другой хлопали калитки -- это люди шли на работу.

Прохладный утренний ветерок заставлял друзей поеживаться.

Они вышли на окраину села, где дорога проходила мимо вспаханных полей. Земля была сырой и мягкой, Гриць набрал ее полную горсть.

-- Сеять пора! -- И стал пересыпать в другую руку, но только вместо земли посыпалось из его руки золотое зерно.

-- Будет, будет урожай... Пойдут хлеба!.. -- мечтал Бандура, рассыпая зерно по пашне. И на глазах у Метелева пошли из-под земли стебли, выросли и поднялись колосья, волнуясь под ветром, заплясала пшеница.

Где-то исчез за этой качающейся высокой стеной Бандура, и только голос его все звучал в ушах:

-- Будет пшеница!.. Хлеб будет!..

-- ...И хлеб будет. А пока получай сухари!..

Снова тишина. Метелев передает Нине пачку сухарей. Он напряженно смотрит в сторону домика, потом переводит взгляд на часы.

-- Пора бы...

-- Орел!.. Орел!.. Я -- Ласточка... Прием... -- по-прежнему вызывает кого-то Нина. Неожиданно в наушниках звучит музыка.

-- Гилельс мешает!..

Продолжает звучать музыка в наушниках. Задумчиво говорит Нина.

-- Раньше мама просто силой заставляла меня играть... А теперь!.. Кончится война, сяду за рояль -- никто не оторвет... И буду пианисткой!.. Вечер, сцена, аплодисменты!..

-- А контрамарку, мне на концерт?

-- Если придешь с цветами.

По траншее пригнувшись прошел капитан. Бросил на ходу:

-- Осталось тридцать минут!

-- ...А почему ты мне цветов ни разу не дарил? -- спрашивает Нина.

-- Зима ведь была...

Взрыв. В траншею вваливается военфельдшер Бродов.

-- Бьет, проклятая!.. -- отряхнув шинель, он повернулся к Нине и Метелеву. -- Что здесь делают боги войны?

-- Ждут кукушку.

-- Как рука?

Вместо ответа Метелев несколько раз согнул руку в локте.

Бродов, устроившись в глубине траншеи, начал возиться над сумкой с медикаментами.

Издалека послышалось кукованье кукушки.

Нина: -- Пора!

Метелев помог ей укрепить рацию. Она подошла к брустверу. Обернулась.

-- Счастливо оставаться!.. -- и добавила тихо, уже одному Метелеву:

-- А если тебе неудобно с цветами, приходи так... Только приходи!

-- Приду!




Через семнадцать лет. Неструганный стол, две табуретки, на стене плакат. Это времянка стройуправления.

Метелев снимает телефонную трубку, набирает номер.

-- Коммутатор слушает.

До боли знакомый голос. Все приготовленные слова разом исчезают.

-- Я -- Голубь... Я -- Голубь... Перехожу на прием.




На коммутаторе вздрогнула от этих слов диспетчер Павловская. Загудели в ее ушах провода, загремела канонада. И вместо обычных разговоров о вагонах и стройматериалах, послышались из телефонных трубок хриплые крики:

-- ...Почему молчат минометы?! Еде Ястреб?.. Огонь! Еще огонь!..

И вдруг все смолкло. Оглушенная тишиной, Нина шепчет:

-- Ласточка слушает... Ласточка слушает... Откуда вы?

-- Я из четвертой роты, из сорок третьего года, -- отвечает из трубки далекий голос.

-- Костя?!




И вот, взволнованные встречей, они идут по центральной и пока единственной улице поселка. Здесь все знают друг друга. На них обращают внимание.

Глаза Нины радостно блестят.

Весенний ветер развевает ее простенькое пальто... Она улыбающаяся, такая, какой мечтал он ее увидеть все эти годы.

Они останавливаются у двухэтажной кирпичной школы. Из приоткрытого окна на втором этаже звучит фортепьяно. Льется мелодия романса Рахманинова "Весенние воды".

-- Тамара играет! -- гордо говорит Нина.




Но играет не Тамара. У инструмента Вера Петровна, учительница музыки, женщина лет двадцати восьми. А Тамара, порывистая пятнадцатилетняя девчонка, внимательно следит за пальцами учительницы.

Та прервала игру и повернулась к девочке.

-- Вот. А дальше у тебя неплохо.

-- Если б я не волновалась!

-- А ты волнуйся! Обязательно волнуйся!

-- И завтра на концерте?

-- И на концерте!

Тамара выглядывает в окно и замечает Нину.

-- Мама!

В пальто, накинутом на плечи, с папкой нот подмышкой, вихрем, перескакивая через несколько ступенек, она мчится по лестнице. У входа ее ожидает угрюмый паренек. Она ткнула ему папку и помчалась к матери.

-- Знакомься, -- говорит Нина. -- Это мой друг Константин Метелев.

Девочка, улыбаясь, протягивает руку.

-- Тамара... А я вас знаю! Мама говорила... Извините! -- Она внезапно повернулась и зашептала ей на ухо:

-- Идти или нет?

-- Куда?

-- В кино. С Добкиным из седьмого "Б".

Нина пожала плечами.

-- Если он пригласил...

За углом маячил недовольный семиклассник.

-- Я побежала! -- на ходу прокричала девчонка.

-- Хороша? -- спросила Нина, провожая ее взглядом.

-- Да. Только на тебя не похожа. -- Но, увидев, что это огорчило Нину, добавил: -- Может, я ошибаюсь...

Вдруг Тамара снова оказалась рядом.

-- Мама, у него нет денег.

Нина, рассмеявшись, достала из сумочки бумажку. Дочь расцеловала ее и вприпрыжку помчалась к Добкину.




Комната Нины находилась в одном из деревянных бараков на краю поселка. Стоило хозяйке с гостем ступить на порог, как откуда-то сверху свалилась кошка и с диким воем выскочила в коридор. Люстра раскачивалась, как маятник. Сооруженная из стульев катапульта с громом развалилась, скинув попутно вазочку с буфета.

-- Что это значит? -- строго спросила Нина. Виновник беспорядка, шестилетний мальчуган, невозмутимо смотрел на вошедших, не вынимая изо рта исцарапанного пальца.

-- Из нее Лайки не выйдет. Она нарочно на орбиту не выходит!

-- Алик, мне уже надоело тебя наказывать!

-- Знаю, -- сочувственно вздохнул малыш.

-- Становись! -- Нина поставила его в угол.

-- В этот не хочу!

Она поставила его в другой.

-- Тут раскладушка!

-- Поместитесь!

Наскоро приводя комнату в порядок, Нина говорила Метелеву:

-- Глеб на островах, вернется к ночи... Пообедаем сами...

Его зовут Глеб. Он -- ее муж. Ну, что ж!.. Так и должно было быть... И нечего удивляться...

-- Чем он занимается? -- тихо спрашивает Метелев.

-- Кто?

-- Твой Глеб.

-- О-о! Он большой человек! Смотри! -- она указывает в направлении окна.

Метелев посмотрел на громадный подъемный кран неподалеку от барака.

-- Да нет... -- засмеялась Нина. -- Вот!

Оказывается, она говорила о другом. На подоконнике стояла большая банка, где в мутной воде плавала какая-то рыбешка.

-- Его работа! -- гордо сообщила Нина. -- Шесть лет выводил!

-- Эту тюльку?

-- Что ты?! Это малек новой рыбы. Гибрид осетра и белуги. Ты любишь белугу?

-- Ненавижу рыбу.

-- А рыбий жир?

Это спросил Алик.

-- В углу не говорят! -- строго заметила Нина.

-- А я вышел из угла.

-- Вот и вернись!

Малыш покорно поплелся обратно.

Метелев механически вертел очки, лежавшие рядом с банкой.

-- Ну, вот! Он снова забыл очки! -- всплеснув руками, сказала Нина.

Она ушла в кухню готовить обед. А Константин молча осматривал их жилье. Скромная, очень скромная обстановка. Никелированная кровать, застланная полосатым одеялом; старомодный диван со спинкой, простой шкаф. В углу раскладушка. Её, должно быть, ставят на ночь... Старенькая швейная машина. Наверное, Нина сама шьет себе и детям... На спинке кровати сушатся мужские рубашки... Верно, сама стирает... этому, который разводит тюльку и забывает очки...

Взгляд Метелева возвратился к мутной банке. Грустно стоит он в углу комната. В другом углу стоит печальный Алик. Вдруг он обращается к Константину:

-- Дядя!.. Взяли бы меня на поруки, что ли?

Метелев рассмеялся от неожиданности:

-- Выходи! Под мою ответственность!




Вечер. В том же углу стоит снова напроказивший Алик.

За столом Нина и Константин. В распахнутом пальто влетает возбужденная Тамара.

-- Почему так поздно? -- спрашивает мать.

Тамара молча раздевается.

-- Что случилось?

Девочка поднимает глаза на Метелева, мол, не могу при нем.

-- Здесь нет чужих.

-- Пообещайте, что не будете смеяться! -- просит Тамара.

И, набравшись храбрости, выпаливает:

-- Добкин меня любит! Он сам сказал! И я тоже! В общем, у нас первая любовь!

Взрослые все же улыбнулись.

-- Ну, вот! -- обиделась девочка.

-- Ты не обижайся, -- мягко говорит Нина. -- Просто, первая любовь часто бывает несерьезной. А настоящее приходит позже.

-- А вдруг первая и есть настоящая. На всю жизнь? Так бывает?

Она переводит взгляд с Нины на Метелева.

-- Бывает, -- отвечает тот.

Девочка стоит между ними и растерянно спрашивает:

-- Что же теперь делать?

-- Пей чай! -- советует Нина.

-- Не могу. Добкина в кино не пустили, придрались, что до шестнадцати... Так он все деньги на мороженое потратил, меня угощал...

-- В марте? С ума сошли! -- рассердилась Нина.

-- Становись в угол! -- вмешивается Алик.

Поступок мальчика заставил всех улыбнуться. Он устроился на коленях у матери, а Тамара охотно заняла его место.

-- Добкин требует, чтобы я завтра же дала ответ!.. Я теперь ни за что не засну. Всю ночь буду думать...




Ночь. На раскладушке сладко и безмятежно спит Тамара. Посапывает уставший за день Алик. На коротком диванчике, с подставленным под ноги стулом, лежит Метелев. В кровати Нина. Они не спят.

-- А контрамарку? -- тихо говорит Константин. -- Мне на концерт?..

-- Если придешь с цветами... -- шепчет Нина.

-- Помнишь?!..

Вместо ответа она, приподнявшись на локте, чуть слышно напевает:
    -- Нарушая привал наш недолгий,
    Соловьи вдруг запели некстати.
    А девчонка в сибирском поселке
    Все грустит о далеком солдате.
Пауза. Оба лежат с широко открытыми глазами. В глазах Нины -- задумчивость и воспоминание, в глазах Константина -- надежда, радость, решимость.




Светает. Звучит мажорная мелодия, мелодия встречи. По широко разливавшейся реке плывет лодка. На веслах парнишка лет четырнадцати, в ватнике, и сползающей на глаза отцовской фуражке. На корме Метелев. Он счастлив. Еще бы! Ведь рядом с ним его Нина. Все дальше уходят домики на берегу, все громче звучит радостная мелодия.

Скорей, скорей, плыви, лодка! Уноси их вдаль от этого поселка, так жестоко вставшего между ними. Беспокойно оглядывается Нина.

-- Зря волнуетесь! -- успокаивает ее паренек.

-- Что ты, Павлик!.. Такой ливень!.. Всю ночь! И моторка его не нашла!..

-- Островов-то больше сотни... Попробуй, найди!

-- Такого разлива никогда не было!

-- Это факт. Глебу Петровичу сейчас самая работа. Карась на нерестовища пошел...

При упоминании имени Глеба Петровича мелодия смолкла. А впрочем, никакой мелодии и не было. Все это Метелеву только почудилось.

Задумчиво усмехнулся он, глядя на бегучую воду.

Нина удивленно на него посмотрела.

-- Забавно. Ты везешь мужу очки, а я ему везу тебя...

-- ... чудной он карась. И хитрый!.. -- разглагольствует парень.

-- Я ведь просила тебя остаться!

-- И пустить тебя одну?!

-- ... карась он всюду носом тычет, потому что любопытный!

С неожиданной злостью Константин оборвал парня:

-- Хватит!.. Надоело!!..

Секунду гребец изумленно смотрел на Метелева, затем решительно кладет весла.

-- А ну, вылазь! -- он величественно указывает на середину реки -- Тебе говорят!

-- Павлик!.. -- вступилась было Нина.

-- Пусть вылазит! -- парень сорвал с головы фуражку и с размаху бросил ее на дно лодки. -- Кто рыбу не любит -- последний человек!

-- Он пошутил, -- уверяет Павлика Нина.

Парень неумолим, и лодку быстро относит вниз по течению.

-- Костя! Он упрямый!.. Скажи ему, что ты любишь рыбу... Пожалуйста!

-- Люблю! -- чуть не рявкнул Метелев.

-- Чего? -- не понял Павлик.

-- Рыбу люблю!.. Пиявок люблю, лягушек, головастиков!

-- А Глеба Петровича?

-- Всех люблю! И тебя люблю!.. Греби!

-- Другой разговор!




Скрипят уключины, плывет вверх по реке лодка. Все молчат.

Павлик подозрительно поглядывает не Метелева.

-- Карась всегда наверху держится -- говорит парень, проверяя, побежден ли "противник".

Метелев молчит.

Тогда Павлик задиристо продолжает:

-- У него ж мозги работают!

Сжав зубы, молчит Метелев.

А Павлик уже кричит победно:

-- Рыба, вообще, умней всех животных!

Молчит Константин. Еде сдерживает смех Нина.




Они идут от реки вглубь берега и оборачивается на далекий окрик. С раскачивающейся лодки орет, размахивая фуражкой, Павлик:

-- Эй, дяденька-а-а! Приезжа-ай! Я тебя еще покатаю!..

Лодку качнуло и Павлик упал.

Переглянувшись, Нина и Константин, наконец, расхохотались.




Вдоль берега по скользкой глине и глубоким лужам ползет два бульдозера. Нина и Константин преграждают им дорогу. Бульдозерист медленно выбирается из кабины.

-- Подбрось к дороге! -- просит его Метелев.

Не ответив, парень идет советоваться к напарнику. Их краткого разговора не слышно. Но, возвратившись, парень глухим баском сообщает:

-- Некогда. Выговор получим.

-- Послушай, я заплачу! -- и Метелев достает бумажник.

Парень отправляется за консультацией к другу. Вернувшись, он флегматично заявил:

-- С ума сошел. Тут тебе не Америка.

-- Вот чурбан! -- возмутился Константин. -- Ты же видишь, что делается... Она не пройдет!.. -- Невозмутимая физиономия парня бесит его.. -- Эх, дал бы я тебе!

Парень уходит к напарнику и, проинструктировавшись, возвращается.

-- Только попробуй.

Метелев обессилено махнул рукой.

Бульдозер, зарычав, тронулся с места.

-- Стой!

Быстрым движением Нина преградила ему путь.

Парень едва успел нажать рычаг. Машина резко затормозила. А перепуганный бульдозерист уставился на женщину изумленными глазами.

-- Прошу вас,-- мягко сказала Нина. -- У меня муж на островах... Я очень волнуюсь... Только до дороги... -- и добавила тихо, но твердо: -- Я вас все равно не пущу!

Растерянный парень собрался было снова бежать к наставнику, но тот, привстав, сделал жест, означающий согласие. Тогда парень повернулся к Нине и повторил этот жест.




Оба бульдозера стоят у дороги, по которой удаляются Нина и Константин.

Первый паренек несмело окликает "наставника".

-- Поехали, Гриш... Некогда... Выговор получим...

-- Эх, ты, попугай!.. -- второй задумчиво смотрит вслед Нине. -- Видно стоящий мужик, раз такая женщина его любит!




Они идут по дороге, подгоняемые порывами пронизывающего ветра. Вскоре их догнал видавший виды автобус. Нина замахала руками. Проехав немного вперед, машина нехотя остановилась.




Когда Нина и Константин вошли, шофер доругивался с одним из пассажиров, рыжим задиристым парнем.

-- Чего ты раскричался?

-- Поработал бы с мое!..

-- Так люди и простят!

-- Поговори, поговори, я те прощу!.. Тунеядец!

В автобусе ехали рабочие, усталые, небритые, измазанные в глине. Они не принимали участия в перебранке, многие сидя дремали. Нина с Метелевым встали у задней стенки, где прыгали грязные лопаты и кирки.

Паренек, сидевший рядом с рыжим, хотел уступить Нине место.

-- Сиди! -- одернул его рыжий. -- Заслужил! Трое суток из грязи не вылазил. Нам аврал, прорыв, а им -- весенние прогулочки... Тунеядцы!

Нина не обиделась. Ее волновало другое.

-- Как вода?

-- Прибывает, -- ответил кто-то из пассажиров.

-- Муж у меня там... на островах, -- ни к кому не обращаясь, сказала Нина.

-- Он кто?

-- Рыбовод. Романчиков фамилия.

-- Романчиков? -- обернулся один из рабочих. -- Маленький такой, шустрый?

-- Знакомы? -- живо спросила Нина.

-- Еще бы! Змей очкастый! -- У него был хриплый, резкий голос. -- Прошлым летом я на пойме работал. Продуктов не подвозили, одна консерва. А рядом - пруд рыбы, во! Ну, а у нас тол. Мы по шашке в карман, и айда вчетвером. Взяли лодчонку -- плывем. Только рванули -- наперерез лодка. А в ней -- он! (рассказчик кивнул в сторону Нины). -- Следил за нами в очки, зараза! Гребет, портфелем машет и кричит: "Стой, стрелять буду!".

-- Пистолет был? -- спросил кто-то.

-- Нет. На пушку взял!




Переваливаясь на размытой дороге, идет автобус. Все на тех же местах. Только парень стоит, освободив Нине место.

-- Нет, нет, сидите! -- говорит она.-- Нам до Ельцовки только.

-- Ого! -- встрепенулся рыжий, -- это от дороги километров десять!

-- Я доброшу! -- бойко вызвался шофер, но рыжий накинулся на него: • \

-- Что? Ты поговори, поговори! Я те подброшу!

В это время рассказчик продолжает свою историю.

... -- Выволок, значит, нас на бережок. Достает из портфеля бумагу, протокол пишет... "убытку, -- говорит, -- тысячи на две!"

-- Ого!

-- И за что?! -- продолжает рассказчик, -- Хотя бы рыба была, а то... Шпроту видел?

-- Ну?

-- Так, шпрота против нее кит! Да-а... А он (снова кивок в сторону Нины) -- толкует, что ей цены нет! Словом, до сих пор в день получки его вспоминаю.

-- Вычитают?

-- Ага... Алименты. На рыбьих детей.

Рассказчик снова взглянул на Нину:

-- Женщина, вроде ничего, а муженька выудила...

-- А, по-моему, парень правильный, -- перебил его рыжий, -- один на четверых пошел!

-- Живодер! Штраф содрал...

-- А ты думал, к ордену тебя представят?! Человек, может в того малька душу вложил, а ты шашкой!.. Тунеядец!

Большинство пассажиров явно на его стороне.




Автобус остановился.

-- Ельцовка направо. Выходите! -- сказал шофер.

-- Ты чего? -- взъярился рыжий. -- А ну, поворачивай!

-- Так десять километров... Сам кричал.

-- Ты поговори, поговори, я те крикну!

Автобус поворачивает на Ельцовку. Рыжий поднимается со своего места, становится рядом с парнем, поворачивается к Нине:

-Сели бы, а?




Снова покачивается автобус. Стоят уже все, кроме рассказчика.

-- Садитесь!..

Нина не выдерживает и, рассмеявшись, садится. Тогда все радостно тоже начинают рассаживаться, но машина рывком останавливается, чуть не сбив всех с ног.

-- Ельцовка! -- кричит шофер.




Проливной дождь, Нина и Метелев идут по лесной просеке.




Дождь кончается. Они выходят к добротному домику лесника. На крыльце женщина лет 45-ти, крепкая, круглолицая, и узкими, цепкими глазами. Она мельком глянула на Константина и долго, настороженно смотрит на Нину. Метелев поздоровался. Женщина, не отрывая взгляда от Нины, спросила сухо:

-- Ко мне?

-- Нам лесник нужен, -- ответил Константин.

-- Ну, заходите! -- сказала женщина и скрылась в доме. Нина стояла, видимо решая какую-то трудную для себя задачу. Наконец, набралась смелости, вошла в дом.




Женщина, скрестив на груди руки, глядела на них враждебно. Потом вдруг неестественно рассмеялась.

-- Ну и вид у тебя! Словно курица мокрая! Нина, действительно, выглядела довольно жалко. Промокшая насквозь одежда прилипла к телу. На пол стекала вода.

-- Переодевайся! -- величественно произнесла хозяйка и распахнула дверцы большущего шкафа, набитого тряпками.

Нина стояла молча. Метелев решил, что она ждет, когда он выйдет, и вышел. За домом, возле сарая, кто-то, очевидно, лесник, распрягал лошадей. Константин направился к нему.




А в доме шел напряженный негромкий разговор. Нина так и не переоделась. Она, сидя у зеркала, приводила в порядок волосы. Говорила хозяйка:

-- ... я с Глебом счастья не видала. Потому и ушла. Неласковый он...

-- К вам неласковый! -- поправила Нина.

-- Ко мне. Да я, ведь, не хуже других! А с таким какая баба уживется? Ему вобла жены дороже. В пруду ему жить, не в доме! Одно слово -- малахольный!... Ты не злись; сама, поди, с ним горя хлебнула!..

-- Нет! Мы хорошо живем. Дружно. А вы... -- Нина хотела сказать что-то резкое, но хозяйка заговорила примиряюще:

-- Ну, ладно... Бог с вами -- живите! Нет у меня зла ни к тебе, ни к нему. Одного только не прощу -- дочку отнял. Я, когда с Николаем сошлась, сгоряча решила -- ну, и пусть! Перемелется! А оно не перемалывается. Наоборот, чем дальше, тем больней. Тяжело мне без Тамарки. Как она там, доченька моя родная?..




Крупным планом лицо Метелева. -- Он все слышал. Он стоит на крыльце, взявшись за ручку двери, не решаясь войти.




А разговор продолжается.

-- Поздно вспомнили! -- сухо говорит Нина.

-- Живете вы, слыхала, небогато.

-- Не жалуемся.

-- Заберу я ее у вас!

-- Не отдадим.

-- Суд есть. Я мать все же... Родная!




Метелев решительно открывает дверь. Разговор обрывается.




Хозяин допил чай, помолчал и важно сказал;

-- Не выйдет.

Она сидели за столом, вокруг самовара.

-- Как же быть? -- спросила Нина.

-- Отдохнуть. А потом -- обратно! До большака довезу, а там кругом, на попутной.

-- Что вы? Долго!

-- А болотом нельзя! -- рассердился лесник. -- Сейчас там топь! Дождь сутки льет. Что вас туда гонит?

-- Муж у нее там, -- не без иронии заметила хозяйка.

Но лесник не разделил ее настроения. Он внимательно посмотрел на Нину.

-- Во-он что! Н-да... -- и вдруг, отбросив неприступность, спросил: -- Силенок-то хватит?

Нина радостно кивнула в ответ. Тогда он снова сухо бросил жене:

-- Сапоги достань! Хозяйка неохотно достала две пары резиновых сапог.

-- А тебя не пущу! -- заявила она мужу.

-- Че-го? -- протянул лесник.

-- Нечего тебе там делать!

-- Муж ведь!... -- начал было объяснять он, но взглянув в ее упрямые, узкие глаза только махнул рукой!: -- Да что тебе толковать? Ты б ко мне не помчалась!

-- Тьфу, малахольный! -- бросила ему вслед женщина.

Они идут по болоту, впереди лесник, за ним Нина, дальше Метелев. Снова льет дождь.

-- Нина! -- позвал Константин, Она задержалась. Лесник был впереди, и Метелев сказав ей:

-- Я ведь тогда ошибся.

-- О чем ты?

-- О Тамаре. Она очень на тебя похожа.

Нина не обернулась. Легкими, радостными шагами догнала она лесника.




Маленький зал едва вмещает зрителей. Взволнованная и напряженная, Тамара робко касается клавишей. И по залу разливаются громкие, радостные звуки весенней мелодии. Тамара играет все уверенней, вдохновенней, У самых дверей стоит нарядный Добкин, смущенно пряча за спиной завернутый в газету букет.




Снова берег реки. Здесь начинается строительство плотины. У костра на толстом бревне сидят Нина и Константин и сушат одежду. К ним направляется маленький, круглый человек. Еще издали он кричит:

-- Все в порядке! С вертолета сообщили: он уже на борту. Через несколько минут будет здесь!

-- Спасибо! -- сказала Нина и вдруг по-детски разревелась, уткнувшись в плечо Метелеву.

-- Что вы!? 3ачем? -- растерялся толстяк. -- Ведь он даже ног не промочил!...

-- Я не потому, -- по-детски всхлипывая, она вдруг сказала Метелеву:

-- А мы квартиру получим... осенью!

Подошли двое рабочих.

-- Ребята приглашают вас позавтракать, -- сказал один.

-- Пожалуйста! -- и второй помог Нине подняться.

-- Спасибо, но мы... -- начал было Константин, но Нина перебила его:

-- Пойдем.

Они подошли к группе рабочих, сидевших возле ящика, покрытого газетой. На ящике лежал хлеб, масло и нарезанная ни куски рыба.

-- Угощайтесь! -- сказал Метелеву пожилой рабочий. -- Такой рыбки нигде, кроме как у нас, не попробуете...

-- Вкусно! -- Константин ел рыбу с аппетитом.

-- Костя, а ведь это -- тюлька! -- сказала Нина, и глаза ее лукаво заблестели.




С ревом приземляется вертолет. Из кабины кто-то машет рукой. Перескочив через ручей, Нина бросается к вертолету. На ходу оборачивается. Далеко позади, по ту сторону ручья остался Метелев.

-- Костя!... Что же ты?... Идем, я вас познакомлю!

Он медленно качает головой:

-- Не надо. Я пойду. Счастливо оставаться!...

И в это мгновенье маленький ручеек начал разливаться все шире и шире, и вот уже широкий весенний поток разделил Нину и Константина. Шумит и плещет вода.




Снова траншея. Шум, журчание, свист в наушниках рации. У рации -- молодой солдат-связист.

-- Ласточка... Ласточка... Я -- Голубь... Прием... -- вызывает он Нину.

Взрыв. Продолжает бить батарея.

Неожиданно в наушниках хрипло зазвучала немецкая речь.

-- Это что? -- спросил Константин у Бродова.

-- Геббельс.

Он оторвался от своих медикаментов и свободно перевел:

-- "Раненых в плен не брать... Расстреливать на месте..."

-- Ласточка... Ласточка... Я -- Голубь...

-- Вир марширен гут, -- неожиданно произнес Метелев. Бродов удивленно посмотрел на него.

-- Это все, что я со школы помню. А у тебя талант. Шел бы по этой линии. Профессором тебе все равно не быть.

-- Это почему?

-- Солидности не хватает.

У рации вдруг встрепенулся связист.

-- Ласточка!... Ласточка!.. Я -- Голубь! Слышу вас хорошо! Как слышите? Прием.

Метелев и Бродов бросились к рации. Далекий голос Нины звучал в наушниках: " '

-- Голубь!... Голубь!... Я -- Ласточка. Слышу хорошо. Цель вижу ясно. Для вас ориентир три, вправо двадцать, дальше...

Вдруг что-то щелкнуло, заскрипело и голос умолк. Связист лихорадочно завозился у рации.

-- Ласточка!... Ласточка!... -- ответа не было. Бродов рванулся к брустверу.

-- Куда?! -- преградил ему дорогу Метелев.

-- Но там Нина, Бандура!.. Что-то случилось!

-- Тебе там нечего делать... Ты -- врач!

-- Я -- врач, и я должен быть там.

-- Назад! -- преградил ему дорогу Константин. -- Пойдешь под суд!

-- Потом! А сейчас я пойду туда!

-- Назад! -- рука Метелева рванулась к кобуре. Бродов шагнул к другу, положил ему руку не плечо и тихо, но твердо произнес:

-- Убьешь -- мертвым пойду!

Его не остановить. И Константин понял это.

-- Ты же не знаешь рации!

-- Но этим-то я смогу пользоваться! -- Василий вытащил у Метелева из кармана ракетницу, подбросил ее на руке и вдруг озорно произнес:

-- Эх, и бахну! Как на Красной площади! -- и перевалился через бруствер.

-- Нет, не быть тебе профессором! -- с невольной улыбкой произнес ему вслед Метелев.




-- Профессор на заседании. Увидеться с ним невозможно.

-- На фронте профессор делал невозможное. Авось и сейчас удастся.

-- Ну, что ж... Идите!... Конференц-зал на втором этаже.




Метелев поднимается по широкой лестнице института, проходит по просторному коридору, со стен которого свысока смотрят на него величайшие лекари всех времен.




Константин у входа в конференц-зал. Оттуда звучит отрывистая немецкая речь, так похожая на ту, в окопе. Взгляд Метелева скользит по лицам солидных ученых, восседающих в президиуме, и останавливается на постаревшем, вернее, повзрослевшем, лице Бродова. Василий сидит рядом с немецким ученым. Тот во время доклада часто обращается к нему: ведь русский врач прекрасно понимает без переводчика.

Почувствовав на себе взгляд Метелева, Бродов беспокойно оглянулся и застыл пораженный.

-- Здравствуй, Василий -- глазами говорит ему Метелев.

-- Здравствуй, Константин -- так же молча отвечает Бродов. На лице его радостное изумление. Он рванулся к другу, но Метелев взглядом останавливает его:

-- Нет, нет, сиди!.. Я ведь к тебе надолго.

Отдалился голос немецкого ученого, затих шепот переводчиков. Слышен только бессловесный, задушевный разговор глазами.

-- Ты прости, что я не могу сейчас освободиться, но сам видишь!...

-- Я не обижаюсь. Ведь ты -- великий ученый!... Да, да, не маши рукой!.. Ты -- великий ученый, гордость нашей роты, гордость нашей Родины!...

-- Ты не то говоришь, не то!.. Это оставь газетам... Вспомни лучше ту ночь... Эх, скорей бы кончал этот немец!

-- Пусть говорит, ведь он тебя хвалит!

-- Лучше б ругал, да покороче!... Расскажи мне о... Нет! Об этом надо вслух...

-- Ты прав... Я пойду. Буду ждать дома.

-- Только но вздумай исчезнуть!

Улыбнувшись другу, Метелев начал пробираться к выходу. И снова зазвучала немецкая речь. Девушка, оказавшаяся возле Константина, восторженно переводила окружающим:

-- "... Опыты над животными прошли блестяще, и я ни сколько не сомневаюсь в победе Бродова над раком..."

Эти слова покрылись аплодисментами.




В вестибюле института, по радио, эти аплодисменты звучат бурной овацией.




Радиорупоры на улицах разных городов мира разносят сообщение:

-- ... Опыты над животными прошли блестяще!

-- ...Эффективный метод русского профессора!

-- ... Рак отступает!

-- ... Профессор Бродов бросил вызов неизлечимой болезни!




Последняя фраза звучит из приемника, возле которого в удобном кресле устроился Метелев.

-- И сидел на сквозняке?

Это говорит Анна Алексеевна, мать Бродова, еще довольно стройная и подвижная женщина. Они находятся в просторной гостиной с натертым до блеска паркетом.

-- Он совершенно не бережет себя!.. Представьте: в такую сырость не надевать галоши!.. Ни за что!... Он их ненавидит!... И чего добился?! Уже два раза ангиной болел, 5 раз гриппом, а один раз даже корью... Не удивляйтесь -- ведь он -- мальчишка. Как был, так и остался! -- Она сняла с комода и протянула Константину фотографию, на которой были изображены два молодых человека. Один степенно сидел на стуле, а второй, взгромоздившись сзади, пальцами делал ему рожки.

-- В день выпуска... Рядом его друг -- Виктор, Виктор Сергеевич... Это -- настоящий ученый! А мой... она распахнула дверь в кабинет. -- Полюбуйтесь!

На письменном столе лежали боксерские перчатки. С крюка, вделанного в потолок, свисала кожаная груша для тренировок.

-- Это кабинет ученого?! Это Лужники!,.

Она надела перчатки и продемонстрировала несколько боксерских движений. -- Каждое утро... Как хулиган! А Виктор Сергеевич играет в пинг-понг!




...Дверь в гостиную распахнулась от резкого толчка. На пороге стоял Василий. Он глубоко и часто дышал, видно, мчался по лестницам. Пальто -- расстегнуто, в руках -- авоська.

-- Мама! -- еще из передней прокричал он, и вручил подбежавшей Анне Алексеевне авоську, едва не лопнувшую от набитых в нее продуктов. -- Пир на весь мир!

-- Костя! -- он рванулся к другу и порывисто обнял его. Так и постояли они несколько секунд, не произнося ни слова.

-- Ноги! -- угрожающе произнесла Анна Алексеевна. Василий послушно пошел снимать туфли. А она, вытирая тряпкой пятно на паркете, произнесла со вздохом:

-- Вот!... А Виктор Сергеевич носит галоши!




... Та же комната. Друзья пообедали. Курят.

-- Помнишь, как ты мечтал о такой яичнице? -- с улыбкой спрашивает Бродов. Метелев кивает. -- А как потом объелся ею? -- Друзья смеются.

Вдруг Бродов закашлялся. Тотчас же появилась Анна Алексеевна.

-- Кто кашлял?

-- Он! -- Бродов указал на Метелева. Константин решил выручить друга и деланно закашлялся.

-- Ну-ка! -- Анна Алексеевна губами прикоснулась к его лбу. -- Вроде, холодный... Но все-таки... -- Она быстро достала из аптечки какие-то порошки и, один за другим, всыпала их в столовую ложку.

-- Это все мне? -- Константин умоляюще взглянул на Василия.

-- Принимай, принимай! -- рассмеялся тот, -- дома -- профессор -- мама!

Вдруг он снова закашлялся.

Анна Алексеевна резко повернулась к сыну. Он замер, втянул голову в плечи, но было поздно. Не отводя от него строгого взгляда, она молча протянула термометр, и он покорно засунул его подмышку. Анна Алексеевна величественно удалилась на кухню. Бродов поднял глаза на Константина, еле сдерживающего смех.

-- Плохо дело! -- вздохнул профессор. -- Надо убегать! Ты одевайся, я -- сейчас!




Метелев на цыпочках вышел в переднюю и начал одеваться. Время шло, а Бродов все не выходил. Тогда Константин заглянул в комнату и заговорщицки прошептал:

-- Готов?




-- Готов! -- уныло ответил ему друг. Раздетый до половины. Он лежал на животе, а над ним, с зажженым факелом в руке, возвышалась Анна Алексеевна, вооруженная целой батареей банок.

-- Мама, а совещание? -- простонал Василий.

-- Проведем в кабинете! -- и первая банка, описав дугу, впилась в профессорскую спину.




Передняя: Анна Алексеевна электрополотером натирает пол. Звонок. Она открывает. В дверях -- худенький, щуплый паренек. На тонкой шее маленькая головка со смешно растопыренными ушами.

-- А-а-а-а, Яша!.. -- Здравствуйте! Вася ждет вас. А где остальные?

-- Идут... -- паренек взглянул на полотер. -- Ну как?

-- Не шумит! Вы просто умница!

-- А! Тоже мне работа!.. Вот я вам сделаю, чтобы швейная машина не стучала!...

Он быстро снял пальто и шагнул в комнату. Но его остановил окрик:

-- Яша! -- Паренек обернулся.

-- Ноги? -- он понимающе кивнул и покорно снял туфли.




Гостиная. По начищенному паркету в носках один за другим проходят ученые в кабинет на совещание.




Кабинет. Закутанный в одеяло Бродов полулежит на диване. Вокруг, на креслах, и стульях -- его ближайшие сотрудники. Опершись на диван, на полу, на толстом мохнатом ковре, по-турецки скрестив ноги, сидит Яша.

Выступает, вернее, заканчивает выступление высокий худощавый человек. Это заместитель Бродова, Виктор Сергеевич Воронин, которого мы уже видели на фотографии.

-- ... Итак, реконструкция аппарата и его испытания будут завершены через четыре месяца.

-- А скорей?

Виктор Сергеевич удивленно посмотрел на Бродова.

-- Мы и так опередили сроки!

-- И все-таки, надо поторопиться!

-- Выше головы не прыгнешь.

Воронин недоумевающе пожал плечами.

-- В сорок седьмом году, -- негромко начал Бродов, -- наш институт ютился в трех комнатах при гарнизонном госпитале. Нас называли кружком научной фантастики. Николай Ильич! -- обратился он к старому хирургу, -- Помните первую операцию!?

-- Саркомальная опухоль печени, -- не задумываясь сообщил тот. -- Оперировал Бродов, ассистировал Воронин...

-- Простите, -- перебил кто-то. Но ведь Виктор Сергеевич физик?

-- Я возражал категорически!.. -- вспомнил Николай Ильич.

-- Даже назвали Виктора мальчишкой, -- добавил Бродов.

-- ... но потом извинился! -- Это был риск, но операция прошла блестяще.

-- К чему ты вспомнил об этом? -- нетерпеливо спросил Воронин.

-- К тому, что я знаю тебя, Виктор. Лучше, чем ты себя знаешь! Ты поймешь! Поймешь, что заставляет меня торопиться: в субботу из хирургического к нам переведена больная Савина.

-- В крайне тяжелом состоянии... -- начал было Николай Ильич, но Воронин перебил его.

-- Кто распорядился перевести больную?

-- Я.

Большая пауза.

-- Ты сегодня же, немедленно, возвратишь ее в хирургию.

-- Нет!

-- Но это... это безумно! Каждая минута промедления для нее смертельна! Вчера ее легче было оперировать, чем сегодня, а завтра будет совсем невозможно! До пуска аппарата она не доживет, а операция быть может, даст какие-нибудь шансы на отсрочку.

-- Я обещал ей не шансы, а жизнь. И сдержу свое слово!

Виктор Сергеевич резко выпрямился.

-- До сих пор мне казалось, что ты идешь на риск. Теперь я вижу, ты идешь на преступление. Соучастником быть не намерен! -- Он направился к дверям.

-- Виктор!

Он обернулся.

-- И в институт больше не явлюсь, пока руководить им будет мальчишка!

Хлопнула закрывавшаяся дверь.




Хлопнула по столу брошенная Бродовым книга.

-- Вы понимаете, что говорите?!

Он пораженно смотрит на лежащую больную. Это Кира Савина, женщина лет двадцати пяти. Она спокойно выдерживает его взгляд.

-- Разве не ясно? Я не хочу идти на операцию.

-- А жить вы хотите?!

-- Нет.

Бродов растерянно шарит по карманам в поисках сигарет. Затем, так и не закурив, придвигает свой стул к кровати.

-- Кто вы по профессии?

-- Художница по тканям. Это имеет значение? -- устало спрашивает больная.

-- Конечно! -- резко привстав, он срывает заглядывающую в окно цветущую ветку сирени. -- Вот ветка. Вы можете ее перенести на ткань. Красиво? И платье получится отличное. А то ведь у нас часто дрянь выпускают...

-- Возможно. Я уже третью весну встречаю в халате. На нем веточки ни к чему.

-- А если охапка?.. И принести любимому человеку?.. Ведь вы же кого-нибудь любите?

-- Да... Нет... Не надо об этом.

-- Нет, почему же? И об этом...

Но она перебивает его.

-- Снова операция -- снова отсрочка. И снова халат. Я устала. Лучше сразу.

-- Чепуха! Вы -- молоды, красивы... Вам жить, смеяться, рожать, черт возьми! А вы -- "сразу"... Глупо и противоестественно!

Больная резко приподнялась не постели.

-- А рак в 23 года -- естественно? А смерть весной -- естественно? Когда рядом солнца, сирень, жизнь!..

-- Я верну вам все это!

Она снова устало опустилась на подушки.

-- И это я слыхала. Много раз. -- И вдруг как-то по-детски попросила: -- Разрешите мне умереть, профессор!

Бродов вскочил со стула.

-- Не разрешу!.. Ни за что!.. Размазня! Вам нужен не врач, а священник!.. Начитались мерзости! -- он схватил лежащую на столе книгу и в сердцах швырнул ее в окно.




Книга упала к ногам сидящего на садовой скамейке Метелева. С улыбкой взглянув в окно, из которого доносился громкий голос Бродова, Константин поднял ее и прочитал название -- "Жизнь взаймы".




Просторная мастерская инженеров-физиков. Беспорядок на столах, бумаги, приборы, провода. На полу, на электроплите, греется чайник. Слышен раздраженный голос Бродова.

-- Ничего утешительного от меня не ждите! Чай кипит, чего не скажешь о работе! Знаю, знаю! Сидите здесь по 20 часов в сутки. Это напоминает школу продленного дня! Начальную школу! За неделю спроектированы узды, в которых за год никто не разберется! Не возражайте!

Камера скользит по лицам. Несмотря на "разнос", лица почему-то улыбаются. Камера останавливается на Яше.

Голос Бродова принадлежит ему. Яша довольно удачно копирует директора института. По-бродовски, решительно, он переходит от одной группы к другой, бросая резкие замечания. На одном из столов свернулся калачиком долговязый инженер. К пиджаку прикреплена записка! "До 19 час. не будить!"

Яша останавливается возле спящего.

-- А Сережа слит! Спит уже 10 лет. Он сладко дремал на лекциях, сопел в аспирантуре, и теперь спит. И что вы думаете ему снится? Ему снится, что он... спит!

"Бродов" резко оборвал смешок, раздавшийся в группе возле чертежной доски.

-- Ничего смешного! А если бы даже было смешно, вам стоило бы воздержаться! За четыре дня втроем вы сделали работу, которая у меня заняла бы 15 минут! Что? Не сделал бы? Кто это сказал? Вы? возможно, вы правы! и потом, кто разрешает курить?.. Дайте сигареты! -- Отобрав пачку, он закуривает сам.

-- Безобразие!.. -- понадавали столько обещаний, а сами? Если уж вышли на ринг, надо бить!

Дверь комнаты распахнулась от сильного удара. На пороге стоял настоящий Бродов.

-- Здравствуйте, затворники!

Инженеры ответили настройно и настороженно.

-- Что у вас так тоскливо? -- поинтересовался директор. -- Сейчас я вас развеселю.

Он высыпал на стол содержимое огромного пакета.

-- Как ты думаешь, он слыхал? -- тихо спросил Яша у соседа.

-- По-моему, нет! -- успокоил его тот.

-- Чай! -- вдруг закричал кто-то. Бросились к плитке -- крышка чайника уже подпрыгивала. Откуда-то появились стаканы.

-- Виктор Сергеевич не появлялся? -- тихо спросив Бродов у Яши.

-- Нет.

-- К столу! -- пригласили девушки шефа.

-- Спасибо, я тороплюсь! Интересно, кто разрешает курить?! Дайте сигареты!

Яша протянул ему пачку, и Бродов, закурив, сунул ее в карман. Все невольно рассмеялись, вспомнив этот момент в исполнении Яши.

-- Ничего смешного! -- бросил Бродов уже с порога. -- Я побежал!

-- А разбор работы за сегодня? -- удивленно спросил кто-то.

-- Разбор сделает Яша, -- не без ехидства произнес Бродов. -- У него это получается даже лучше, чем у меня! Счастливо оставаться!

Все замерли. Булка застряла в горле у несчастного имитатора. Когда дверь за Бродовым закрылась, из комнаты раздался взрыв хохота.

...Чей-то кабинет в Академии наук. В кабинете человек 10-12. Среди них Бродов.

Докладчик /продолжая/ -- К сожалению, дорогие коллеги, нас до сих пор великолепнейшим образом водят за нос. И это будет продолжаться до тех пор, пока Юрий Николаевич, -- он повернулся к председательствующему, -- не снимет всемогущую трубочку своего телефона и...

Дверь приоткрылась, заглянула секретарша:

-- Юрий Николаевич, снимите трубочку.

Председательствующий снял трубку.

-- Да!.. Да... Здесь... Хорошо! -- он повернулся и Бродову. Василий Аркадьевич! Вызывают! Срочно! Совещание в Министерстве!... Машину уже выслали.

На лице Бродова страшное недовольство. Он разводит руками -- ничего не поделаешь, -- и прощается с присутствующими.




Вот он выбегает из подъезда Академии и вскакивает в ожидающую "Победу".




Шофер поворачивается -- это Метелев. Оба хохочут.

Бродов: -- Откуда звонил?

Метелев: -- Из автомата. -- Снова хохочет.

Бродов: -- Спасибо... Фу!... Наконец, у меня свободен целый вечер! Пусти -- я поведу! -- Они меняются местами. Машина трогается.

-- Куда ты меня везешь? -- спрашивает Метелев.

-- На свадьбу!... Честное слово!... Дочь моего старого друга выходит замуж. Училась в Питере. Три года не видел. Чудная девчонка! Смотри, не влюбись!...

Машина стремительно мчится по городу.

-- Куда ты гонишь? -- с усмешкой спрашивает Метелев.

-- Вперед! -- задорно отвечает Бродов, и машина несется еще быстрее.




Дворец бракосочетаний. У тротуара выстроилась вереница такси.

Цветы, поздравления, шутки, веселые возгласы. Невольно останавливаются прохожие и улыбаются шоферы такси.

Только один из них, грузный, небритый, ни на что не обращает внимания и, не выходя из машины, сосредоточенно жует бутерброд с курицей.

-- Свободен? -- обращается она к шоферу.

-- Женат -- мрачно отвечает тот и снова вгрызается в бутерброд.

Раздается смех. Это смеются Метелев и Бродов, наблюдавшие эту сцену.

-- Скорей! -- Бродов захлопывает дверцу машины. -- Наше время семь тридцать... Опаздываем! -- И они влетают во дворец.




Большая, нарядная комната во Дворце. Здесь тесно и шумно. Заметив поблизости белое платье невесты, Бродов облегченно вздыхает:

-- Успели!

Он подходит к девушке, трогает ее за руку.

-- Здравствуй!.. Здравствуй, Зинушка! Как ты изменилась! Ну, поздравляю!.. От всей души! -- Он обнимает и несколько раз целует ее.

-- Василий Аркадьевич!

Бродов оборачивается, видит еще одну невесту и... узнает в ней настоящую Зину. Девушка смеется: -- Вы перепутали?.. Сейчас наша очередь, а они следующие!

Ошеломленный Бродов смотрит на растерянную невесту, которую он все еще не выпустил из объятий, на ее жениха, подозрительно разглядывающего его и, приложив руку к сердцу, пятится назад.

-- Простите!.. Умоляю, простите!.. -- Он поворачивается к Зине и виновато разводит руками:

-- Вот ведь какая штука!.. Ну, здравствуй!... -- он раскрывает обьятия, но вдруг останавливается. -- А ты -- уже настоящая?! -- Девушка смеется. Он обнимает ее. -- Знакомься! Это мой друг. Метелев вручает девушке букет.

-- Спасибо! -- говорит она. -- Я позову папу.

-- Не надо! -- поспешно говорит Бродов, но она уже возвращается вместе с отцом. Это профессор Воронин. Увидев Бродов, он останавливается. В это время Зину окликнули, она отошла. Мужчины стоят друг против друга. Пауза. Наконец, Бродов произносит:

-- Скоро будешь дедушкой... Поздравляю!

-- Спасибо! -- отвечает Воронин, и добавляет: -- Вчера я отправил в Министерство официальный рапорт.

-- Спасибо! -- говорит Бродов. Снова пауза.

-- Поговорили? -- спросила подбежавшая Зина.

-- Поговорили! -- ответил Бродов.

В этот момент к ним подошла маленькая полная женщина, беспощадно затянутая в талии. Это сотрудница Дворца. Она по-деловому ткнула пальцем в Бродова:

-- Вы -- молодой?

-- Увы, нет! -- ответил тот.

Женщина повернулась к Зине.

-- Берите своего молодого и пошли! -- она громко хлопает в ладоши.

-- Товарищи, построились! Молодые впереди, гости сзади!

В комнате поднимается обычная в таких случаях суматоха. Часть гостей выстраивается.

Пожилая дама: /мужу/ -- Миша, слышишь: зовут гостей! Пошли!..

Первый жених: -- Михаил Ильич! Куда? -- Вы же -- наши гости!

Сотрудница: -- Товарищи, не переманивайте гостей!

Жених Зины: /к подвыпившему мужчине/ -- Товарищ, вы наш?

1-й жених: -- Он -- наш!

Подвыпивший мужчина: /миролюбиво/ -- Я -- общий! Я уже третью свадьбу сопровождаю!

Сотрудница: -- Вперед!

Свадебная процессия тронулась.




Огромный светлый зал, в котором толпа гостей почти затерялась. На возвышении, под портретом В.И. Ленина, стоят две молодые женщины. Перед ними смущенные и счастливые Зина и ее жених.

-- Каштанов Петр Николаевич... -- звучит торжественный голос. -- Год рождения тысяча девятьсот сорок первый...

-- Год нашего призыва... -- тихо говорит Бродов Метелеву. -- Помнишь?

-- Да! -- взволнованно отвечает жених. Очевидно, его спрашивали, любит ли он свою избранницу.

-- Воронина Зинаида Викторовна... Год рождения тысяча девятьсот сорок четвертый...

-- Та ночь... в траншее... Помнишь? -- так же тихо спрашивает Метелев.

-- Да!.. -- радостно отвечает невеста.




Банкетный зал. Большой стол, на котором наполовину опорожненные бутылки шампанского, конфеты, фрукты. Вокруг стола шумно и весело.

-- Друзья! -- вдруг спохватывается Бродов. -- Совсем забыл! Я же еще не вручил подарка. Собачку!

-- Один-над-цать! -- хором скандируют гости. Бродов непонимающе оглядывается и вдруг замечает: на полу вдоль стены сидят 10 одинаковых игрушечных псов, подаренных другими. Хитро улыбаясь, он разворачивает газетный пакет и вынимает маленького живого щенка. Он ставит его на пол перед выстроенной шеренгой игрушечных псов. Увидев столько своих братьев, щенок скулит и в испуге пятится.

Неожиданно звонит телефон, Виктор Сергеевич снимает трубку.

-- Да!... Да... Здесь... Хорошо!... Он кладет трубку и направляется к Бродову.

-- Горько-о-о! -- кричит Бродов. Смех, шутки, молодые целуются.

-- Тебя вызывают... Срочно... -- говорит Василию Воронин.

Сидящий рядом Метелев лукаво грозит пальцем.

-- Опять?!

-- ... Савина отравилась! -- тихо заканчивает Воронин.




Палата. Над Кирой склонился Бродов. Она открывает глаза. Слабо улыбается.

-- А, профессор?.. простите... У вас будет теперь одним кроликом меньше.

-- Кролик? -- резко повторяет Бродов. -- Вам далеко до кролика! У него -- тяга к жизни!... А вы -- трусливая, истеричная девчонка!.. Такие на фронте простреливали себе руки, чтобы сбежать с передовой... Но я вам этого не позволю!

-- Будете снова рассказывать о цветочках?

-- Нет. Некогда. -- Он повернулся к окружающим. -- Промывание и слабительное!.. Без перерыва! -- и уже в дверях снова бросил ей зло и упрямо:

-- Я вас заставлю жить!




Метелев умывался в ванной комнате, а Анна Алексеевна стояла в передней с полотенцем.

-- ... И внушите ему, пожалуйста, что собственное здоровье тоже важно. Я ждала до двух часов ночи, предположим, это его не волнует. Но сам-то он! Что, в клинике некому дежурить? Это даже несолидно! Виктор Сергеевич так бы не поступил.




Когда Константин умылся и вышел в гостиную, на ее пороге уже стоял Бродов. Он осторожно закрывал дверь, чего никогда не делал раньше. Нет, не так он врывался всегда в комнату. Василий был устал и рассеян.

-- Доброе утро, мама! Костя, здравствуй!

Боевой задор Анны Алексеевны погас. Она даже не обратила внимания на лужицы, оставленные на паркете туфлями сына.

-- Я разогрею завтрак... и побежала на кухню.

Бродов подошел к другу, молча положил ему руку на плечо.

-- Вот, брат, какая штука! -- сказал Василий и непонятно было, к чему относятся его слова.

-- Будешь отдыхать?

Бродов неопределенно махнул рукой.

-- Я в нокауте, понимаешь? Вижу противника, знаю его наизусть, и все приемы его знаю, но -- я в нокауте, черт побери!

-- Она умерла?

-- Нет. Но она мертва!

Анна Алексеевна принесла завтрак.

-- Ешьте!

-- Виктор был прав, -- с горечью произносит Бродов. -- я не должен был брать ее из хирургического!

-- Ешь! -- говорит Метелев.

-- Она уже третий день отказывается от пищи! Он вскочил из-за стола.

-- Я постелю тебе? -- мать направилась в спальню.

Бродов начал шагать по комнате.

-- У меня тысячи больных. Я смотрел им в глаза. В них была надежда, мольба, уверенность, даже вызов!... А у нее в глазах -- ничего... Пустота!... Ты понимаешь, как это странно, когда в глазах пустота!




Вечер. На веранде в кресле-качалке полулежит Кира. Напротив, опершись на перила, стоит Метелев. Мы застаем их в разгар разговора.

-- Он уже дважды спас вас!

Кира отвечает издевательски:

-- "Добрый доктор Айболит.
Кролик вас благодарит!..." Можете передать ему это!

-- Я не вижу его. Мать тоже. Он третьи сутки в лаборатории.

-- Надеется, что я соглашусь на операцию?

-- Да. Для вас это единственная возможность жить.

-- А для него -- получить звездочку?

Метелев долго и внимательно смотрит на девушку.

-- Почему вы его так не любите?

-- Потому что я его люблю.

Этого Константин не ожидал. Оба долго молчат. Наконец, Метелев тихо и уверенно произносит:

-- Будете жить!

-- А дальше расскажете сказку о живой воде?

-- Нет, -- мягко отвечает Константин.. Я расскажу вам об одной далекой ночи. Ночи перед атакой. Вперед надо было послать самых смелых. И пошли трое: веселый чудак, мечтательная девушка и талантливый врач... Это было тоже весной...




По коридору идет группа в белых халатах. Это комиссия из министерства. Впереди Бродов. Рядом с ним председатель комиссии, грозный человек, лет пятидесяти.

-- ... У нас нет оснований не доверять твоему авторитету, но мы обязаны отреагировать на все сигналы... -- говорит он Бродову.

-- Валяй, реагируй!.. -- угрюмо отвечает тот.

-- Не дуйся, на меня, пожалуйста... Аппарат-то готов, но без предварительных испытаний... Рискуешь.

-- Знаю.

-- Рискуешь многим! Где эта больная?

Бродов указывает на дверь в конце коридора.




Палата. Члены комиссии знакомятся с историей болезни, просматривают снимки. Бродов, отвернувшись, смотрит в окно.

Председатель обращается к Савиной!

-- Вас предупреждали о всех сложностях предстоящей операции?

-- Да.

-- И вы категорически отказались?

Кира молчит. Вместо нее отвечает кто-то из членов комиссии.

-- Больше того -- больная пережила сильное нервное потрясение.

-- Это естественно.

От этих слов Кира вздрогнула. Бродов тоже.

-- Это не касалось операции. Теперь я согласна.

Среди членов комиссии оживление. Бродов, резко повернувшись, пристально смотрит на Киру.

-- ... Вы можете подтвердить, что приняли это решение самостоятельно?

-- Да.

-- Ну, что ж... -- Председатель повернулся к Бродову. -- До завтра.

-- Очередной каприз? -- спросил профессор у девушки, когда они остались одни.

-- Нет. Просто у меня появилось желание делать красивые платья.

-- Оно у вас появилось вместе с этим букетом? -- Он кивком указал на пышный букет сирени, стоявший на тумбочке.

-- Да. Это вам. От меня.

-- Спасибо, -- растерялся Бродов, -- но...

-- Возьмите! А то после операции будет столько цветов, что моих не отличите. '




Утром в институте волновались все, от лаборантов до заведующих отделами. В коридорах возбужденно спорили группы сотрудников. Кто осуждал Бродова, кто горячо отстаивал его решения, кто соглашался с теми и другими. Но все чувствовали величие предстоящего боя, гордились и восхищались человеком, решившимся на него.

-- Идет! -- пронеслось по группам. И сразу оборвались все споры.

Резким толчком Бродов распахнул дверь. Сбросил пальто и шагнул навстречу ожидавшему его Метелеву.

-- Ну, что скажешь?

Вместо ответа Метелев резко и сильно ударил Бродова в плечо, так, что тот отлетел на несколько шагов.

-- Ты что?.. Обалдел?

Константин закатал рукав и так же, как когда-то на фронте, молча согнул и разогнул руку, которую пересекал огромный шрам.

-- Ну, как?

-- Действует! -- рассмеялся Бродов. Затем уже без улыбки пожал руку друга.

-- Спасибо!

И почти бегом поднялся на второй этаж. К нему подошел Яша.

-- Установили? -- спросил Бродов.

-- Три часа тому назад.

-- Молодец!

Бродов влетает на площадку между вторым и третьим этажом.

-- Василий?!

-- Мама?

-- Свитер? -- строго спросила Анна Алексеевна. И убедившись, что свитер на нем, добавила, как бы оправдываясь:

-- Сквозняки! -- На секунду прижалась к нему.

-- Иди! -- и, глядя вслед сыну, прошептала с гордостью!

-- А Виктор Сергеевич этого бы не сделал!

Бродов на третьем этаже. Врач подает ему халат.

-- Больная?

-- Подготовлена.

Он идет по широкому коридору. Стоящие сотрудники расступаются перед ним.

Еще десяток быстрых шагов, и Бродов у дверей помещения, где будет происходить облучение.

-- А почему такая суета? Вы что? -- обратился он к человеку, стоящему спиной к нему у двери операционной. Человек обернулся.

-- Виктор?! Ты?

-- Тебе нужен ассистент... -- говорит Воронин.

-- Но...

-- Боишься, что Николай Ильич опять назовет меня мальчишкой?

Секунду Бродов пристально смотрит на Воронина и говорит только одно слово:

-- Добро!

Он оглядывается вокруг. Тут уже много людей. Взволнованно следят за ним сотрудники. Взгляд его пробегает по лицам Анны Алексеевны, Яши встречается со взглядом Метелева.

-- В атаку!

И Бродов резко толкает массивную дверь.

Метелев смотрит на часы:

-- Осталось пять минут! Наезд на руку Метелева.




Отъезд. Капитан пехоты смотрит на часы.

-- Пять минут! -- говорит он стоящему рядом офицеру. Один за другим следуют три взрыва. -- Подвели артиллеристы! И лейтенант их исчез!

В траншее шли последние приготовления к атаке. Солдаты надевали каски, проверяли оружие. Близился рассвет. Но, опередив первые лучи солнца, из маленького домика на холме одна за другой взвились три ракеты. И не успел угаснуть в небе след последней, как обрушился на противника огонь батареи Метелева. Минометы били в направлении, указанном ракетами.

Навстречу первым лучам солнца цепи пошли в наступление.

-- Молчит, гадина! -- радостно кричит капитан пехоты. -- Молодцы, артиллеристы!

... А цепи уже прошли домик. Стало тихо.




Метелев докурил папиросу, опустил глаза на невысокий холмик у дерева. Там, на каменной плите были выведены три фамилии:

"Бандура, Павловская, Бродов"... 6-го мая 1944 года. Смертью храбрых..."

А над плитой прозвучали последние слова фронтовой песни:
    На заре пробуждаются реки,
    На заре просыпается ветер,
    А солдаты уснули навеки
    Ради жизни на нашей планете.
    Солдат укрывает родная земля
    И над ними шумят тополя.
И вдруг Метелев услыхал:

-- Костя!

-- Костя!

-- Костя!

Он вздрогнул, обернулся и в первых лучах солнца увидел тех, кто звал его. Юношей и девушку. Но нет, они звали кого-то другого из своих, его тезку.

Метелев зашагал наверх.




Маленький домик звенел молодыми голосами. Возле домика плескались у рукомойника полуголые парни. И возились у котла над костром девушки - веселые обитатели турбазы.

Когда Метелев приблизился, юноши обернулись к нему, и девушки подняли головы.

-- Вам кого, товарищ?

-- Никого. Просто пришел на огонек. Скажите, -- обратился он к парням, -- нет ли среди вас Василия?

-- Конечно, есть! Эй, профессор! Из окошка выглянул заспанный паренек.

Из окошка выглянул заспанный паренек.

-- Зачем "профессор"? -- обиделся он. -- Что у меня имени нет, что ли?

-- А Гриць среди вас есть?

-- Такого нет. Зато имеются два Петра. И оба великие!

Всех представляла курносая белобрысая девчонка. Метелев повернулся к ней.

-- А вы... вы -- Нина?

-- Точно. Как вы отгадали?

-- Случайно...




Когда Метелев спускался с холма, вслед ему раздался звонкий голос:

-- Товарищ! Товарищ!

Он обернулся и увидел белобрысую.

-- Я тоже могу угадать. Вас зовут Костей, Константином!

Она стояла тоненькая, улыбающаяся, озаренная веселым утренним солнцем.

-- До свидания! -- сказал он с улыбкой.

Она весело помахала рукой:

-- Счастливого пути!

1962 год
г.Киев